«пред. глава след. часть» содержание

2. Об историческом становлении сталинизма

2.1. Возникновение предпосылок сталинизма

Какие можно выделить этапы возникновения, последующего формирования и полного развития сталинизма? Существуют несколько этапов, непосредственно связанных с соответствовавшими объективными общественными условиями в СССР, а также с положением Коммунистической партии, с её политическими задачами и деятельностью в тот период, а кроме того — с более или менее случайными сочетаниями её личностей.

Началом этого развития, очевидно, являлся период перехода от «военного коммунизма» к «новой экономической политике» (нэп). Это был решительный поворот в политике Коммунистической партии, подготовивший путь для дальнейшего развития, но одновременно принёсший множество совершенно новых проблем и задач.

Военный коммунизм стал ответом на требования гражданской войны и на военную интервенцию империалистических государств, поддержавших контрреволюцию. Он отнюдь не был попыткой сразу «ввести» социализм, как иногда считают. Поскольку речь шла о выживании революционной советской власти, все силы и средства государства и населения были мобилизованы и подчинены одной цели: победе в этой войне.

В полную противоположность заявленной цели — путём установления советской власти создать более высокую демократическую форму государственной и общественной организации и управления — теперь необходимо было ввести строго по-военному организованный режим, обладающий открыто диктаторскими чертами и противоречивший какой бы то ни было демократии. Все ресурсы были присвоены государством и распределялись таким образом, чтобы приспособить промышленное и сельскохозяйственное производство к нуждам войны. Весь сельскохозяйственный продукт, за исключением скудных собственных нужд крестьян, насильственно реквизировался для обеспечения снабжения Красной Армии и городов. Продукты питания и прочие необходимые предметы потребления разделялись на порции и распределялись на равной основе. Зачатки государственной администрации на основе советов ещё не были способны выполнять эти огромные задачи, связанные с войной. Подчиняясь необходимости, пришлось в связи с этим вернуть на государственную службу большое число бывших царских служащих и административных работников — таким образом, воскрешались не только формы, но и практика и методы царского аппарата. Во всей общественной жизни царил полувоенный стиль и командный тон, очень быстро ставший общепринятым в силу давней привычки к нему населения.

Поначалу после окончательной победы над контрреволюцией и империалистическими интервентами было неясно, как следует приступить к постепенному строительству социализма. Этот вопрос вызывал множество дискуссий и споров. Некоторые считали, что можно продолжить или приспособить определённые методы и практику военного коммунизма для скорейшего преодоления всеобщего хаоса и для достижения социализма.

Так как, например, Троцкому на посту руководителя Красной Армии удалось добиться хороших результатов с помощью организованного участия воинских подразделений в важных восстановительных работах, то он предлагал ввести всеобщую трудовую повинность работоспособного населения и планомерно организовывать распределение работников. Этот взгляд в течение некоторого времени разделялся большинством руководителей партии — в том числе, кстати, и Сталиным. Хотя такой подход в каком-то смысле и соответствовал социалистическому лозунгу «кто не работает, тот не ест», он неизбежно должен был привести к определённой «военизации труда», и поэтому он в конце концов был отвергнут.

Позже Сталин воспользовался этой историей, чтобы и в данном вопросе представить Троцкого противником Ленина; однако он умалчивал, что в течение определённого времени и Ленин был согласен с этой точкой зрения Троцкого. При этом самое жёсткое сопротивление продолжению методов военного коммунизма было оказано крестьянством, так как оно больше не соглашалось с насильственной реквизицией зерновых излишков (продразвёрсткой). Военный коммунизм подлежал ликвидации, ибо не было другого способа сохранения и укрепления хрупкого союза рабочего класса и крестьянства. Решением стала «новая экономическая политика» (нэп), показавшаяся многим шагом назад, а некоторым — даже предательством социализма, так как вновь допускался капитализм с присущими ему рынком и торговлей, хоть и лишь в определённых границах и под контролем социалистического государства. В особенности такие взгляды выражались «рабочей оппозицией», сформировавшейся в Коммунистической партии в виде группы или фракции.

Нэп, за который на X съезде партии выступал Ленин, ставил союз рабочего класса и крестьянства, союз государственной промышленности советского государства и частной экономики крестьянства на новую основу, опиравшуюся на совпадение экономических интересов. Продразвёрстка была отменена и заменена продналогом: после того как крестьяне отдавали этот натуральный налог, они имели право свободно продавать свои хлебные и прочие излишки на рынке. Это означало не только возвращение рыночной экономики и свободной торговли, но и разрешение частно-капиталистических производственных и торговых предприятий в городах — то есть контролируемого капитализма. В связи с этим более важную роль вновь приобрели и деньги. Целью являлось оживление экономики, полностью разрушенной после войны, а также то, чтобы растущая промышленность обеспечила крестьян машинами, инструментами и бытовыми товарами, чтобы и они испытывали материальную заинтересованность в росте производства. По сравнению с суровым военным коммунизмом это стало существенной «либерализацией» всей общественной и частной жизни.

Перед Коммунистической партией, которая вела и направляла к тому времени заметно возросший централизованный госаппарат, встали новые и масштабные задачи, решение которых могло быть обеспечено лишь при росте активности парторганизаций и их членов. Однако и структура и методы руководства партии во время гражданской войны изменились: на широкие дискуссии не оставалось времени, решения руководства требовали строгого и безусловного выполнения, руководители всех уровней по большей части назначались сверху, а не выдвигались и не избирались своими собственными организациями, как это было прежде. Централизация и концентрация полномочий в немногих органах наблюдалась и в партии, так что демократический централизм как основной организационный принцип партии тогда превратился в диктаторский централизм.

К этому добавилось также и то, что наиболее активные руководители и члены партии сражались в Красной Армии, при этом очень многие из них погибли. Оттого и внутрипартийная жизнь находилась в довольно плачевном состоянии. В поисках путей выхода из сложившейся ситуации всё громче звучали призывы вернуться к внутрипартийной демократии, росло недовольство тем, что приказы шли только сверху вниз, а также командным стилем руководства.

Руководство Коммунистической партии состояло из Центрального Комитета, включавшего примерно 24 члена, и небольшого секретариата, возглавляемого Я. М. Свердловым. Руководящая верхушка, вынужденная устраивать частые заседания для принятия срочно требовавшихся решений, составила Политическое бюро, вскоре получившее сокращённое название «Политбюро». Тогдашнее Политбюро состояло из Ленина, Троцкого, Каменева, Сталина и Бухарина. Позднее к нему присоединились Зиновьев, Рыков и Томский. Так как Политбюро постепенно взяло на себя все решающие полномочия, то именно оно практически являлось реальным правительством страны, в то время как Совет народных комиссаров (официальное правительство) стал всего лишь высшим исполнительным органом. После преждевременной кончины Свердлова, руководившего секретариатом просто и вместе с тем эффективно, потребовался новый руководитель. Поскольку к тому времени объём задач чрезвычайно возрос, Каменев предложил объединить секретариат с существовавшим тогда Организационным бюро, выполнявшим скорее технические задачи, и создать таким образом генеральный секретариат партии. На пост генерального секретаря он выдвинул Сталина, с которым был сам давно знаком. Они повстречались ещё на заре своей революционной деятельности в Грузии, затем бок о бок провели немало лет в сибирской ссылке, а в марте 1917 года вместе вернулись в Петроград, где до приезда Ленина возглавляли редакцию партийной газеты «Правда». Каменев считал, что хорошо знает Сталина. Он понимал, что этот «практик» (как тот сам себя всегда называл) был теоретически малообразован, вследствие чего Каменев сознавал своё превосходство над ним не только в своём общем образовании, но также, и главным образом, в своих солидных марксистских знаниях. Очевидно, что с помощью Сталина в качестве генерального секретаря он надеялся укрепить собственное влияние и статус в Политбюро, так как его положение не было особо устойчивым из-за колебаний, проявленных им в дни Октябрьской революции.

Ленин не был доволен кандидатурой Сталина, так как считал, что «этот повар будет готовить острые блюда». И всё же он согласился с предложением Каменева, потому что Сталин действительно обладал организационным талантом и способностью проявить себя, а именно такие черты были в те дни необходимы. В результате 3 апреля 1922 года на XI съезде партии был избран генеральный секретарь.

Вскоре выяснилось, что в итоге он получил гораздо бо́льшую власть, чем ему намеревались дать те, кто его избрал. Тому было много причин, отчасти связанных с другим кругом обязанностей Сталина. Кроме всего прочего, он был также наркомом по делам национальностей, а это означало, что только он имел прямую связь с руководителями партии и государства в нерусских национальных республиках и автономных регионах. Там он подбирал и расставлял руководящие кадры, таким образом обеспечив себе сильную личную власть.

К этому добавилось также и то, что с созданием генерального секретариата в ведение Сталина была передана и партийная кадровая политика, что дало ему возможность назначать, расставлять и снимать руководящие кадры. Он использовал эту ключевую позицию очень целенаправленно для усиления своего личного влияния с опорой на лично обязанных ему функционеров. Остальные члены Политбюро не особо интересовались организационными делами, предоставив полную свободу действий генеральному секретарю.

Это ещё не было настоящим началом установления сталинизма, однако в результате этого уже возникли некоторые важные предпосылки, чьё значение проявилась лишь позже.

Пока Ленин оставался неоспоримым вождём партии (несмотря на то, что в ЦК и в Политбюро он не пользовался особым положением, так как не существовало формального поста руководителя или председателя), последствия, к которым могла привести концентрация власти у Сталина, казались не слишком серьёзными: благодаря авторитету Ленина Сталина можно было очень быстро поставить на место. Но положение изменилось, когда Ленин серьёзно заболел и отошёл от активной работы. С исторической точки зрения это было случайным обстоятельством, возымевшим, однако, серьёзные последствия. Теперь вышло наружу то, чего не терпел Ленин, а именно — личные антипатии и вражда между членами Политбюро, очень быстро приведшие к формированию фракционных группировок и к конфликтам.

Все члены Политбюро были старыми большевиками, т. е. бывшими членами возглавляемой Лениным большевистской фракции РСДРП (в отличие от меньшевиков — членов меньшевистской фракции под руководством Мартова). Постоянные споры между большевиками и меньшевиками сильно сказывались на деятельности российской социал-демократии, которая несмотря на этот раскол ещё оставалась единой партией до 1912 года. И лишь Троцкий был исключением. До II съезда он был сторонником Ленина и весьма активно сотрудничал под его руководством в редакции газеты «Искра». Тогда Ленину пришёлся по душе прибывший из России в Женеву более молодой Троцкий, так как тот уже обладал солидным марксистским образованием, а его статьи были отлично написаны (в редакции «Искры» его так и называли: «Перо»). Ленин предлагал включить его в состав редакции, но этому воспрепятствовал Плеханов. Однако на II съезде партии, в дискуссиях об уставе партии, Троцкий отошёл от Ленина, так как не был согласен с его концепцией небольшой партии, состоящей из профессиональных революционеров с суровой, почти военной дисциплиной. В этом пункте Троцкий согласился с Мартовым¹⁰. Так Троцкий попал в лагерь меньшевиков, хотя очень скоро и выяснилось, что по более важным политико-идеологическим вопросам, особенно в оценке характера приближавшейся русской революции 1905 года, он больше соглашался с большевиками. По этой причине он отошёл от фракции меньшевиков, однако и не присоединился к большевикам, так как вообще считал раскол в партии неправильным. Он занял независимую позицию, которая в теоретическом отношении несомненно основывалась на марксизме, а в некоторых пунктах также совпадала с позицией Розы Люксембург, и сделал несколько безуспешных попыток воссоединить две фракции. Троцкий считал различия между двумя тенденциями — большевизмом и меньшевизмом — не столь существенными для оправдания раскола, и полагал возможным ведение совместной работы, несмотря на расхождение взглядов в практической политике.

Это вызвало возмущение и острую критику Ленина. Он, по-видимому, расценил перемену позиции Троцкого и его поведение, в частности, и как личное оскорбление, поскольку чаще всего раздражённый тон Ленина в опубликованных дебатах, а также его неадекватно острые выражения против Троцкого не имели под собой реального фактического основания. Поскольку Троцкий имел свою собственную голову на плечах и не страдал комплексом неполноценности, он отплатил той же монетой. Если сейчас прочитать те споры, нельзя избавиться от впечатления, что многое в них было преувеличено. Значительная часть тогдашней полемики в наши дни кажется результатом ложной принципиальности, а отчасти и стремлением оставить за собой последнее слово — дурной привычкой, которая была (и остаётся) характерной чертой споров в среде политических эмигрантов. Как бы то ни было, но фактически опиравшиеся на марксизм политико-идеологические взгляды Троцкого оказались ближе к взглядам большевиков, чем к меньшевикам, против которых он также выступал, хотя и (по мнению большевиков) недостаточно последовательно. Более всего Ленин многократно упрекал Троцкого в том, что тот не отмежевался решительно от центристского каутскианства — несмотря на то, что тот занял чёткую интернационалистскую позицию по отношению к империалистической войне и решительно атаковал позиции «оборончества» как в германской, так и в российской социал-демократии.

Во всяком случае, в развитии своих теоретических и идейно-политических взглядов Троцкий постепенно (особенно после краха II Интернационала) настолько приблизился к воззрениям Ленина, что после того как вспыхнула Февральская революция в 1917 году он, после своего возвращения в Россию, сразу и последовательно занял позицию, близкую к ленинской, и активно поддерживал политику Ленина. На VI съезде партии, состоявшемся в июле-августе 1917 года, он был вместе со своими сторонниками принят в РСДРП(б) и избран в Центральный Комитет, а затем вошёл и в состав Политбюро. В те дни Ленин заметил, что Троцкий, поняв необходимость последовательно отмежеваться от меньшевиков и невозможность объединения с ними, стал лучшим большевиком.

Хотя Троцкий и был «новичком» в сложившейся за многие годы команде сотрудников Ленина, а недоверие и подозрительность некоторых его прежних противников, конечно, ещё оставались, однако вскоре благодаря своим способностям и энергии Троцкий занял важное положение и выполнил миссию, которую нельзя сбросить со счетов. Как председатель Петроградского Совета и как председатель Военно-революционного комитета он сыграл решающую роль в Октябрьской революции. И тот факт, что Ленин во время гражданской войны поручил ему создание и руководство Красной Армией, от которой зависело дальнейшее существование советской власти, очень ясно показывает, что он испытывал к нему большое доверие, хоть и не мог причислить его к своим ученикам, потому что в отличие от них Троцкий обладал большей самостоятельностью.

После того, как стало ясно, что Ленин больше не сможет вернуться к активной работе, началась подковёрная битва наследников-«диадохов» за будущее. В течение ряда лет Зиновьев и Каменев оставались ближайшими и наиболее доверенными сотрудниками Ленина. Кроме того, они находились в близких личных отношениях с ним и его женой — Надеждой Крупской. Поэтому они были убеждены, что в случае печального исхода только они могут быть призваны продолжить работу Ленина во главе партии, и что Троцкого для этого даже не следует рассматривать, несмотря на то, что такое мнение тогда было весьма распространено в партии. Благодаря последовательной работе при подготовке и совершении Октябрьской революции (в сравнении с колеблющимся, а подчас и вовсе «штрейкбрехерским» поведением Зиновьева и Каменева в те дни), так же как и его значению в должности наркомвоенмора во время гражданской войны, он тогда после Ленина обладал наибольшим уважением в партии.

По этой причине Зиновьев и Каменев развернули агитацию среди старых большевиков и вместе со Сталиным создали в Политбюро «тройку» (наперекор строгому запрету на создание фракций), в которой фракционным образом обсуждали все вопросы перед заседаниями Политбюро — с целью предопределять решения так, чтобы систематически ослаблять влияние Троцкого в верхушке партии.

Сталин всегда выступал противником Троцкого. Эта вражда имела ряд оснований, берущих начало ещё со времени их первых встреч. Зависть и ревность Сталина питалась ещё и очевидным интеллектуальным превосходством и бо́льшим идейным багажом Троцкого, его знанием языков и обладанием связей среди ведущих социал-демократов Европы. В каждом высказывании Сталина о Троцком чувствовалось влияние комплекса неполноценности. При этом не только о нём, но и о Плеханове Сталин выражался тогда как молодой необразованный «практик» в неприятно снисходительной манере, хотя Плеханов — даже по оценке Ленина, несмотря ни на какие политические расхождения — был одним из самых выдающихся марксистских теоретиков.

Несопоставимость ролей Троцкого и Сталина в Октябрьской революции привела к тому, что общественное признание Троцкого оказалось намного выше, чем признание Сталина, и это усугубляло его ненависть к Троцкому. Во времена гражданской войны их конфликты обострились, так как Сталин не соглашался с военной политикой Троцкого, который как организатор и руководитель Красной Армии и в это время играл выдающуюся роль; Сталин, во всяком случае, интриговал против него и за это несколько раз получил упрёки от Свердлова и Ленина. Зиновьев и Каменев знали это, и таким образом они нашли в Сталине готового союзника в их стремлении оттеснить Троцкого от власти. При этом оба они были убеждены, что Сталин будет услужливым помощником без собственных амбиций, от которого не будет исходить опасность, потому что они считали себя интеллектуально выше него. В особенности амбициозный Зиновьев относился к нему как к подчинённому. По всей видимости, Сталин в то время ещё не поставил тех масштабных целей, которые он позднее преследовал, — даже для него тогда они были нереалистичными. В любом случае совершенно безосновательна версия Волкогонова о том, что инициатором создания «тройки» выступил именно Сталин, и что он перетянул Каменева и Зиновьева на свою сторону. Действительным инициатором этого заговора совершенно определённо являлся амбициозный Зиновьев.

Созданием фракционной тройки был заложен первый камень в основание сталинизма, так как оно послужило началом внутрипартийной практики, впоследствии неминуемо приведшей к полному подрыву доверительных отношений в среде руководства. Завистливое недоверие, интриги, лицемерие и умышленный обман, скрытое стравливание при помощи дезинформации, распространение клеветы и фальсификаций в целях дискредитации, несправедливые обвинения в отклонении от «линии партии», в создании фракций, в борьбе против Центрального Комитета и даже в том, что ты являешься «врагом партии», если в определённых вопросах ты имеешь другое мнение — всё это началось тогда, а позднее стало привычным инструментарием сталинистской культуры (точнее бескультурья) ведения дискуссий и кадровой политики.

В то время как Зиновьев и Каменев ещё считали, что могут использовать Сталина как инструмент против Троцкого, этот «инструмент» из-за поддержки этих двух влиятельных членов Политбюро приобретал всё более обширную власть. За их спиной он как генеральный секретарь имел теперь больше возможностей выстраивать партаппарат и превращать его в мощный инструмент, который он безраздельно и крепко держал в своих руках. При этом он мог по-иезуитски оставаться в тени, поскольку действия против Троцкого инспирировались и велись главным образом Зиновьевым, который, видимо, больше всего опасался Троцкого как конкурента и как помеху своим амбициям.

Личная вражда между Зиновьевым и Троцким, своими корнями уходившая ещё к дооктябрьским спорам, разгорелась сильнее в ходе их конфликта в 1919 году, когда Петроград находился под угрозой контрреволюционных армий. В те дни Зиновьев был председателем Петроградского Совета, однако показал себя совершенно неспособным организовать защиту столицы, паниковал и впадал в отчаяние. В связи с этим Ленин был вынужден командировать Троцкого на организацию защиты Петрограда, что, естественно, было воспринято Зиновьевым как личное унижение. С тех пор он выказывал настоящую ненависть к Троцкому, при всяком случае пытаясь добиться его исключения — если не из партии, то по крайней мере из её высшего руководства. Хотя Сталин стремился к той же цели, он действовал при этом гораздо более обдуманно и систематически, и потому неоднократно выступал против требований Зиновьева, поскольку в тот момент в партии они встретили бы полное непонимание. Вместе с тем он мог рассчитывать на репутацию человека, действующего беспристрастно и сдержанно.

Таким образом, благодаря сложившейся внутрипартийной ситуации и условиям, возникшим в советском обществе при переходе к нэпу, установились необходимые предпосылки для того, чтобы в определённых обстоятельствах мог начаться процесс, позже приведший к долговременной деформации властных структур в партии и в госаппарате — хотя в ту пору эти последствия ещё и нельзя было предвидеть.

2.2. Периодизация формирования сталинизма

Возникновение, формирование и полное развитие сталинизма как совокупности теоретических и практических деформаций марксизма и социализма в общих чертах можно разделить на несколько этапов. Мне они представляются следующим образом:

• первый этап начался в 1923 г. и продолжался до 1925 г.;
• второй этап охватывает период с 1926 по 1934 гг.;
• третий — с 1935 по 1939 гг.; он стал решающим этапом, когда система сталинизма достаточно развилась и получила абсолютную власть;
• четвёртый и последний этап продолжался вплоть до смерти Сталина в 1953 г.

В качестве пятого этапа можно было бы добавить отрезок времени, на который пришлись серьёзные последствия и постепенное исчезновение сталинизма в СССР и в других социалистических странах после смерти Сталина, поскольку эта система настолько обрела самостоятельность, что более не нуждалась в своём основателе.

Каждый из этих этапов обладал своим особым содержанием и характерными чертами, а переход от каждого из них к последующему отмечался значительными событиями в развитии советского общества, чаще всего имевшими заметное влияние на решения и трансформацию взглядов И. В. Сталина.

На первом этапе (с 1923 по 1925 гг.) зачатки сталинизма развивались относительно незаметно, потому что они были скрыты другими событиями и явлениями, больше привлекавшими внимание. Однако всё изменилось с распадом «тройки», с обострением конфликтом между Сталиным и Зиновьевым с одной стороны и заметным укреплением власти Сталина — с другой. В это время состояние здоровья Ленина настолько ухудшилось, что о его возвращении в центр политических событий уже нельзя было и думать. Осознавая это, Ленин обратил свои заботу и внимание на насущные проблемы дальнейшего развития Коммунистической партии и Советского Союза — прежде всего, к будущему партии как ведущей силы советского государства. В связи с этим его особенно тревожили три вопроса.

Во-первых, создание Союза Советских Социалистических Республик и, в связи с этим, решение сложного национального вопроса. На этой почве впервые произошёл конфликт между ним и Сталиным, допустившим в своих взаимоотношениях с Грузинской ССР и с руководителями компартии Грузии грубые ошибки, вызвавшие заметные трения и ленинское замечание о «великорусском шовинизме» Сталина. Ленин осудил «озлобление», с которым действовал Сталин, и сказал: «Озлобление вообще играет в политике обычно самую худую роль». Он обратил внимание на следующее:

«Тот грузин, который пренебрежительно относится к этой стороне дела, пренебрежительно швыряется обвинением в «социал-национализме» […], тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности […]. Политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского»¹¹.

Это был разгромный приговор, особенно потому, что Сталин считался специалистом по национальному вопросу.

Во-вторых, Ленина крайне волновало разрастание бюрократизма в советском государстве, поскольку таким образом оно всё более отдалялось от установок социалистической демократии. Часто он весьма критически отзывался о бюрократизме советского государства. Самым резким его выражением было: «Это старый царский государственный аппарат, только помазанный советским миром». В этой связи Ленин резко критиковал совершенно неудовлетворительную работу наркомата рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин), руководимого Сталиным. Так, в статье «Лучше меньше, да лучше» Ленин весьма отрицательно оценивал это учреждение, которое, вместо борьбы с бюрократизмом, наоборот, даже подпитывало его.

«Будем говорить прямо. Наркомат Рабкрина не пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения нашего Рабкрина, нет и что при современных условиях с этого наркомата нечего и спрашивать»¹².

Там же он пишет:

«Наш новый Рабкрин, надеемся, оставит позади себя то качество, которое французы называют pruderie, которое мы можем назвать смешным жеманством или смешным важничаньем и которое до последней степени на руку всей нашей бюрократии, как советской, так и партийной. В скобках будь сказано, бюрократия у нас бывает не только в советских учреждениях, но и в партийных».¹³

Этим Ленин ясно дал понять, что важный источник расширяющегося бюрократизма находился и в партийном аппарате, который управлялся также Сталиным.

Эта статья Ленина вызвала большое смятение, и Сталин, при поддержке Зиновьева и Бухарина, пытался воспрепятствовать её публикации. Только после упорного давления Ленина она была с некоторым опозданием опубликована в «Правде».

Глубоко задумавшись над этими вопросами, Ленин понял, что выбор Сталина на должность генерального секретаря был большой ошибкой, потому что именно в таких сложных делах проявилась его непригодность для того, чтобы держать партию на верном курсе. Более того, Ленин также лишился уверенности в политической выдержке и личной лояльности Сталина, поскольку тот, дезинформируя его и скрывая от него важные сведения, действовал за его спиной против совершенно недвусмысленных указаний.

В третьих, Ленин был озабочен и размышлял о личном составе партийного руководства. По этому поводу он дал реалистическую оценку важнейшим руководителям Политбюро. Он не делал предложений, кто именно из их числа, по его мнению, в будущем должен взять на себя решающую роль. А кроме того, ведь и не было формального поста председателя. Впрочем, в своих заметках Ленин констатировал, что «Троцкий, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК», однако он критиковал его излишнюю самоуверенность и склонность к администрированию¹⁴.

Хотя Зиновьев и Каменев оставались ближайшими сотрудниками Ленина, он, очевидно, считал их менее способными, и его критическая характеристика касалась их политической физиономии, поскольку он считал, что их колебания во время Октябрьской революции (когда они выступили против вооружённого восстания) не были случайным эпизодом.

В отношении Сталина, он не только критиковал его грубость в отношениях с людьми и его недостаточную лояльность. Гораздо больше его волновал вопрос о централизации власти.

«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью»¹⁵.

Поэтому, заключает Ленин, грядущий съезд должен найти способ заменить Сталина на другого товарища.

Совершенно ясно, что Ленин был против того, чтобы Сталин и далее занимал пост генерального секретаря, и что он настаивал на его смещении.

Однако оставалось неясным, каковы были предложения Ленина по составу Политбюро. Несмотря на то, что он считал Троцкого наиболее способным, из этого не следовало автоматически, что он этим предлагал его как своего преемника, так как он полностью осознавал трудность подбора личного состава руководства. Хотя известен факт, что в последнее время по вопросам, в которых он конфликтовал со Сталиным, Ленин обращался за поддержкой к Троцкому, с которым обнаруживал единство мнений. Возможно, Троцкий истолковал это как признак того, что Ленин предполагает его в качестве своего преемника. Однако если бы это было действительным намерением Ленина, то он, вероятно, высказал бы это совершенно определённо.

Почему же он этого не сделал, если всё-таки считал Троцкого самым способным?

Наверное, потому, что ему было известно о крайне натянутых отношениях между Троцким и Сталиным, и в этом может проявиться источник раскола. Разумеется, Ленин не забыл, как Сталин во время гражданской войны постоянно интриговал против Троцкого и что он не раз вынужден был вмешиваться, чтобы сгладить конфликт и заставить их сотрудничать в интересах дела. Кроме того, он и раньше советовался с Троцким по поводу его положения в руководстве, предлагая ему взять на себя функции первого заместителя председателя Совнаркома. Троцкий отказался, что в позднейших конфликтах, интерпретировалось (особенно со стороны Сталина) как выражение высокомерия Троцкого и одновременно его намерения завладеть безраздельной властью. Однако Троцкий тогда заявил Ленину — как он сам позже писал, — что он из-за своего еврейского происхождения считает неподходящим занимать столь видный пост, тем более что это обстоятельство и в международном масштабе использовалось бы для клеветы на коммунистическую партию и Советский Союз (так называемый «еврейский большевизм»)¹⁶.

Мы не станем судить, послужило ли это действительной причиной для отказа, однако если бы Троцкий руководствовался некими амбициозными и властолюбивыми намерениями, то он в разгоревшейся после смерти Ленина схватке «диадохов» действовал бы иначе. Во всяком случае, теоретические и идеологические споры (лишь отчасти инициированные им самим, а отчасти навязанные ему) совершенно не годились для этого, даже наоборот. Фактически он не предпринял никаких действий, преследовавших бы эту цель. Каменеву же он заявил, что его интересует честное коллективное сотрудничество, и просил его известить об этом и других членов «тройки».

Однако проблема «еврейского происхождения», по всей видимости, играла определённую роль и затрагивала не только Троцкого, но и немалое число видных большевиков — например Зиновьева, Каменева, Свердлова, Ярославского, Кагановича и многих других. При рассмотрении вопроса о назначении преемника Ленина на посту председателя Совнаркома сперва был выдвинут Каменев, однако Сталин возразил на это, заметив, что тот не годится на указанный пост по причине своего еврейского происхождения. Очевидно, это скорее послужило предлогом для Сталина, чтобы не пропустить кандидатуру Каменева, однако это указывает на то, что вопрос еврейского происхождения ключевых фигур партии в то время не был совсем уж неважным, тем более что и в широких кругах русского населения продолжали глубоко корениться антисемитские предрассудки. Этот традиционный антисемитизм без сомнения встречался и в Коммунистической партии, поскольку уровень образованности значительной её части оставался довольно низким.

Есть основания предполагать, что в столь непростой обстановке Ленин в вопросе о высшем руководстве, видимо, считал, что нужно остаться с коллективным руководством, которое бы сплотилось в ходе работы. Лишь один пункт оставался бесспорным, а именно — что концентрация власти в руках Сталина должна быть непременно устранена. Однако отсюда не следовало исключение Сталина из руководящей группы; его надлежало лишь сместить с поста генерального секретаря и поручить ему исполнение других обязанностей.

2.3. Первый этап: становление элементов сталинизма

Указанные выше причины и обстоятельства, по-видимому, и послужили исходным пунктом возникновения сталинизма. Потому первый этап следует отсчитывать отсюда. После того как соображения Ленина стали известны «тройке», и поскольку она знала, что скорее всего они будут обсуждаться на ближайшем партийном съезде, ей были предприняты лихорадочные попытки устранить приближающуюся угрозу, которую она в этом видела. Ради укрепления своих позиций в партии она была готова уступить требованиям множества партийных организаций и групп о восстановлении партийной демократии.

По этому вопросу уже долгое время постоянно происходили споры между Троцким и большинством Политбюро, не ставшие, однако, достоянием общественности. Теперь же, когда ситуация в партийных организациях (главным образом на петроградских заводах) заметно ухудшилась, под руководством Ф. Э. Дзержинского была создана комиссия для выработки предложений по исправлению внутрипартийной ситуации. Однако выработанные предложения вели не столько к восстановлению внутрипартийной демократии, сколько к сгущению атмосферы диктатуры. В обязанность члена партии ими вменялось доносительство в случае подозрения кого-либо во враждебных убеждениях или действиях.

Троцкому это послужило прямой причиной для обращения 8 октября 1923 года с подробным письмом к Центральному Комитету и к Центральной Контрольной Комиссии (ЦКК) с требованием решительных изменений во внутрипартийном устройстве, поскольку в сложившейся обстановке, по его убеждению, было невозможно обсуждать насущные вопросы партийной политики. Он пояснил, что своим большинством Политбюро фактически заблокировало выполнение важнейших решений XII партийного съезда, особенно в отношении демократизации и экономической политики. Вследствие этого ещё более возросло недовольство рабочего класса, так же как и крестьянства, а это оказывает крайне скверное влияние на состояние дел в парторганизациях.

В 11-м пункте этого подробного письма писалось:

«Но было совершенно ясно, что зажим эпохи военного коммунизма должен уступить место более широкой и живой партийной общественности. Однако, тот режим, который в основном сложился уже до XII съезда, а после него получил окончательное закрепление и оформление, гораздо дальше от рабочей демократии, чем режим самых жёстких периодов военного коммунизма. Бюрократизация партийного аппарата достигла неслыханного развития применением методов секретарского отбора. Если в самые жестокие часы гражданской войны мы в партийных организациях, и даже в печати, спорили о привлечении спецов, о партизанской и регулярной армии, о дисциплине и пр. и пр., то теперь нет и в помине такого откровенного обмена мнений по вопросам, действительно волнующим партию.

Создался весьма широкий слой партийных работников, входящих в аппарат государства или партии, которые начисто отказываются от собственного партийного мнения, по крайней мере открыто высказываемого, как бы считая, что секретарская иерархия и есть тот аппарат, который создаёт партийное мнение и партийные решения. Под этим слоем воздерживающихся от собственного мнения пролегает широкий слой партийной массы, перед которой всякое решение предстоит уже в виде призыва или приказа. В этой основной толще партии чрезвычайно много недовольства, как совершенно законного, так и вызванного случайными причинами. Недовольство это не рассасывается путём открытого обмена мнений на партсобраниях и путём воздействия массы на организацию партии (избрание парткомов секретарей и пр.), а скапливается втайне и приводит затем к внутренним нарывам».

Далее в том же письме Троцкий сообщает:

«Членам ЦК и ЦКК известно, что борясь со всей решительностью и определённостью внутри Центрального Комитета против ложной политики, особенно хозяйственной и внутрипартийной, я решительно уклонялся от вынесения борьбы внутри ЦК на суд хотя бы даже и очень узкого круга товарищей, в частности и тех, кто при сколько-нибудь правильном внутрипартийном курсе должен был бы занимать видное место в Центральном Комитете или в ЦКК. Я должен констатировать, что мои полуторагодовые усилия в этом направлении не дали никакого результата. Это грозит тем, что партия может оказаться застигнутой врасплох кризисом исключительной остроты, и в этом случае партия имела бы право каждого, кто видел опасность, но не называл её открыто по имени, обвинить в том, что он форму ставил выше содержания.

Ввиду создавшегося положения я считаю ныне не только своим правом, но и своим долгом высказать то, что есть, каждому члену партии»¹⁷.

На письмо Троцкого Политбюро обнародовало публичный ответ, в котором, не касаясь сути ключевых вопросов, обвинило Троцкого в том, что тот «выступает как разжигатель борьбы против ЦК», поскольку письмо имеет характер платформы. Кроме того, было сообщено, что между взглядами Троцкого и большинства Политбюро действительно существуют разногласия по вопросам ведения экономической политики и назначения кадров, и что это расценивается как подтверждение его намерения «расшатать партию». Не упоминая конкретных вопросов, поставленных в письме Троцкого, его обвинили в том, что он претендует на «собственный диктат в руководстве экономикой».

После этого Троцкий 24 октября 1923 года направил Политбюро открытый ответ, в котором он защищался от измышлений якобы существовавших противоречий между ленинскими и его взглядами и от представления дела таким образом, будто бы он намеревался выступить против политики Ленина, в то время как большинство Политбюро её разделяло. Ссылаясь на свою переписку с Лениным, Троцкий показал, что в отношении необходимости государственной плановой комиссии и планового руководства всей экономикой они достигли взаимопонимания, и что они придерживались совершенно единого мнения и о необходимости монополии внешней торговли, в чём они оба некоторое время даже были против большинства в Политбюро, решившего тогда ослабить монополию.

Кроме того, в ходе этих дискуссий также выяснилось, что в секретариате и в новой Центральной Контрольной Комиссии против Троцкого сложился единый фронт «тройки» с Бухариным, Молотовым и Куйбышевым (назначению которого руководителем ЦКК способствовал Сталин), что поставило заслон на пути обсуждения принципиальных вопросов партийной политики, поскольку иное мнение сразу клеймилось как «борьба против ЦК» и расценивалось как попытка «расшатать партию».

В это самое время 15 октября 1923 года в Политбюро было направлено «Заявление 46-ти», в котором значительное число ведущих партийных работников — преимущественно старых большевиков — резко критиковало политику большинства Политбюро, в особенности упрекая его в неудовлетворительном проведении экономической политики партии.

Однако ещё важнее была критическая оценка положения в партии, по большей части совпадавшая с замечаниями, сделанными Троцким. В заявлении указывалось на то, что сложившееся положение никоим образом не соответствовало фактическим нуждам. Наоборот, наблюдалось всё более усиливающееся и уже почти ничем не прикрытое разграничение партии на иерархию секретарей и «простых смертных», на избранных сверху профессиональных функционеров и на остальную партийную массу, не принимавшую участия в общественной жизни.

«Члены партии, не довольные тем или иным распоряжением ЦК или даже Губкома, имеющие на душе те или иные сомнения, отмечающие про себя те или иные ошибки, неурядицы и непорядки, боятся об этом говорить на партийных собраниях, более того, боятся беседовать друг с другом, если только собеседник не является совершенно надёжным человеком в смысле неболтливости: свободная дискуссия внутри партии фактически исчезла, партийное общественное мнение заглохло. В наше время не партия, не широкие её массы выдвигают и выбирают губкомы и ЦК РКП. Наоборот, секретарская иерархия партии всё в большей степени подбирает состав конференций и съездов, которые всё в большей степени становятся распорядительными совещаниями этой иерархии».

Подписавшие это заявление считали недопустимым закрывать глаза на реальное положение дел,

«так как вся опасность в том и состоит, что действительного идейного и действенного единства — перед лицом исключительно сложной внутренней и внешней обстановки — нет. В партии ведётся борьба тем более ожесточённая, чем более глухо и тайно она идёт. Если мы ставим перед ЦК этот вопрос, то именно для того, чтобы дать скорейший и наименее болезненный выход раздирающим партию противоречиям и немедленно поставить партию на здоровую основу. Реальное единство в суждениях и действиях необходимы. Надвигающиеся испытания требуют единодушного, братского, совершенно сознательного, исключительно активного, исключительно сплочённого действия всех членов нашей партии. Фракционный режим должен быть устранён, и это должны сделать в первую очередь его насадители: он должен быть заменён режимом товарищеского единства и внутрипартийной демократии»¹⁸.

Это заявление, написанное Преображенским, Серебряковым (оба — бывшие секретари ЦК) и Бреславом, было подписано 46 партработниками, среди которых встречались такие известные имена как Антонов-Овсеенко, Смирнов, Пятаков, Муралов и Бубнов. Любопытно, что среди них оказался и Каганович, позже ставший одним из правоверных и ревностных сталинистов.

Обнаружилось, что взгляды Троцкого, бесспорно, выражают мнение, получившее распространение в партии, и от которого Политбюро не могло попросту отмахнуться. Власть Политбюро и секретарской иерархии ещё не настолько укрепилась, чтобы можно было замолчать это. Чтобы разобраться в этих взглядах, Политбюро создало комиссии, в обязанность которых входило рассмотрение важнейших вопросов и выработка соответствующих предложений. Документ «О партстроительстве», позднее получивший известность под названием «Новый курс», в основном был написан Троцким, Каменевым и Сталиным. После публикации этого документа могло создаться впечатление, будто бы острая критика сложившегося партийного режима целиком признавалась и делались широкие выводы об основательном изменении стиля партийной работы. Название «Новый курс» должно было усилить это впечатление. Казалось, что взгляды, до того считавшиеся оппозиционными, одержали верх.

Решение о «новом курсе» ещё раз подчеркнуло, что линия экономической политики, соответствующая тезисам XII съезда о промышленности и докладу Троцкого, является обязательной. Помимо этого, подчёркивалась «чрезвычайная важность» государственной плановой комиссии в руководстве экономикой. В качестве опасности, вытекавшей из обстановки и последствий нэпа, был назван ряд недопустимых отрицательных тенденций:

«резкое расхождение в материальном положении членов партии в связи с разницей их функций и так называемые «излишества»; рост связи с буржуазными элементами и идеологическое влияние этих последних; ведомственное сужение кругозора [...]; опасность утери перспектив социалистического строительства в целом и мировой революции; отмеченная уже съездом опасность «нэповского» перерождения части работников, по роду своей деятельности наиболее близко соприкасающихся с буржуазной средой; наблюдающаяся бюрократизация партийных аппаратов и возникающая отсюда угроза отрыва партии от масс»¹⁹.

Из этого делался вывод, что «необходимо серьёзное изменение партийного курса, а именно в направлении действительного и систематического выполнения принципа рабочей демократии»²⁰.

Были подчёркнуты главные элементы рабочей демократии:

«Рабочая демократия означает свободу открытого обсуждения всеми членами партии важнейших вопросов партийной жизни, свободу дискуссии по ним, а также выборность руководящих должностных лиц и коллегий снизу доверху. Однако, она вовсе не предполагает свободы фракционных группировок, которые для правящей партии крайне опасны, ибо всегда грозят раздвоением или расщеплением правительства и государственного аппарата в целом»²¹.

И кроме того:

«Только постоянная, живая идейная жизнь может сохранить партию такой, какой она сложилась до и во время революции, с постоянным критическим изучением своего прошлого, исправлением своих ошибок и коллективным обсуждением важнейших вопросов. Только эти методы работы способны дать действительные гарантии против того, чтобы эпизодические разногласия превращались во фракционные группировки со всеми указанными выше последствиями»²².

После перечисления ряда практических соображений по реализации этого курса авторы продолжают:

«Для того, чтобы обеспечить действительное проведение всех вышеуказанных мероприятий по осуществлению рабочей демократии, необходимо перейти от слов к делу, предложив низовым ячейкам, уездным, районным и губернским партконференциям при очередных выборах систематически обновлять партийный аппарат снизу, выдвигая на ответственные посты таких работников, которые способны обеспечить на деле внутрипартийную демократию»²³.

В этом документе, принятом ЦК и ЦКК при единодушном одобрении Политбюро, узнаётся стиль Троцкого — как по содержанию, так и по форме. Зиновьев полагал, что Сталин, разработавший этот документ совместно с Каменевым и Троцким, сделал слишком много уступок последнему. Кроме того, он заподозрил, что Сталин может покинуть «тройку», заключив против него союз с Троцким.

Последовательная реализация принципов и соображений, сформулированных в указанной резолюции, в действительности означала бы не только определённое ослабление позиций Зиновьева и Каменева, но и гораздо бо́льшую централизацию власти в руках генерального секретаря. По этой причине опасения Зиновьева не были лишены оснований. Однако Сталину это виделось иначе. Для него важнее всего было, во-первых, остановить царившие в партии волнение и недовольство, и для этого ему следовало кое-где плыть по течению и дожидаться, когда всё остальное решится само собой. Потому что в конечном счёте он совершенно не намеревался на практике проводить этот Новый курс — так же, как ранее он не был готов реализовать решение XII съезда об экономической политике, составленное на основе тезисов Троцкого.

Сталин был опытным тактиком и сразу же пошёл в наступление: уже 2 декабря 1923 года на расширенном заседании Краснопресненского райкома он выступил с речью о ещё не опубликованной резолюции, уже заранее расставив в ней определённые акценты. Причинами развернувшейся дискуссии он назвал два фактора:

«Первая причина — это волна брожения и забастовок в связи с заработной платой, прокатившаяся по некоторым районам республики в августе этого года. [...] в связи с этой волной забастовок вскрылось наличие некоторых нелегальных, антикоммунистических по существу, организаций внутри нашей партии, старающихся разложить партию». Из-за этого партия «почувствовала необходимость внутрипартийных перемен».

«Вторая причина [...] — это те массовые отпуска, которые наши партийные товарищи допустили», из-за чего партийная жизнь на заводах была ослаблена²⁴.

Эта достаточно произвольная интерпретация совершенно оставила в тени основные причины, верно представленные в резолюции. Затем Сталин задавался вопросом:

«В чём же состоят эти недочёты внутрипартийной жизни? В том ли, что линия партии была неправильна, как думают некоторые товарищи, или в том, что линия партии была правильна, но она на практике отклонялась от правильного пути, искажалась ввиду известных субъективных и объективных условий?» Вовсе нет: «Я думаю, что основной недочёт нашей внутрипартийной жизни именно в том и состоит, что при правильной линии партии, нашедшей своё выражение в постановлениях наших съездов, практика на местах (не везде, конечно, но в некоторых районах) была неправильна. При правильной пролетарско-демократической линии нашей партии практика на местах дала факты бюрократического извращения этой линии.

В этом основной недочёт. Наличие противоречий между основной партийной линией, намеченной съездами (X, XI, XII), и практикой наших организаций на местах при проведении этой линии, — в этом основа всех недочётов внутрипартийной жизни»²⁵.

«Линия партии» — та самая линия, которая затем всегда будет совпадать с его мнением, — была, разумеется, совершенно верной; и она говорила,

«что важнейшие вопросы нашей партийной практики [...] должны обязательно обсуждаться на партийных собраниях. Так говорит партийная линия. А партийная практика на местах, хотя не везде, конечно, считала, что, собственно говоря, нет большой необходимости, чтобы ряд вопросов внутрипартийной практики обсуждался на партийных собраниях, ибо ЦК и прочие руководящие организации сами разрешат эти вопросы»²⁶.

Чуть ниже Сталин по той же схеме и при помощи ряда дополнительных вопросов пояснил (как и в случае выборов секретарей парторганизаций), что «партийная линия» всегда правильна, поскольку она ведь говорит, что секретарей нужно выбирать, при этом «партийная практика нередко считала, что ежели нужен стаж, то не нужно, значит, действительных выборов»²⁷.

Так, по мнению Сталина, возникли противоречия между линией партии и партийной практикой. На вопрос, как это произошло и кто за это несёт ответственность, Сталин ответил так:

«Я далёк от того, чтобы обвинять местные организации за это искажение партийной линии, ибо, если разобраться, тут есть не столько вина, сколько беда наших организаций на местах»²⁸.

Далее Сталин даёт разъяснение об ответственности за неподчинение партийной линии:

«Я также далёк от того, чтобы считать наш ЦК безгрешным. И у него есть грешки, как у всякого другого учреждения и организации, — и тут есть доля вины и доля беды, доля вины хотя бы в том, что ЦК, по тем или иным причинам, не вскрыл своевременно этих недочётов и не принял мер к их преодолению»²⁹.

Отсюда следует, что Сталиным довольно рано был найден способ во всякое время выдавать своё собственное мнение за «линию партии», приписывая недочёты и ошибки в партии и в её политике другим партийным руководителям и парторганизациям, причём «грешки» иногда могли быть найдены и у Центрального комитета, если тот своевременно не разглядел ошибок нижестоящих руководителей.

Фактически это выступление генерального секретаря ясно обнаружило то, что он отнюдь не был склонен воспринимать всерьёз резолюцию о «Новом курсе» и осуществлять её на практике. Почти во всех пунктах он истолковал её так, что её цели превратились в свою противоположность. Во всяком случае в верхах партии — в Центральном Комитете, в Политбюро и в Секретариате ЦК — не требовалось никаких существенных перемен, ибо «линия партии» оставалась верной и лишь низовая практика отклонялась от правильной линии, зачастую извращая её. Но как бы там ни было, это по сути лишь было «бедой», но не виной ответственных лиц.

В силу тяжёлой болезни Троцкий не смог принять личного участия в происходивших в то время партийных дискуссиях по этой резолюции. Поэтому он обратился — как бы в ответ на прозвучавшее выступление Сталина — с письмом к партийным организациям, где, основываясь на тексте резолюции, шаг за шагом подробно разъяснил свои взгляды по ряду вопросов. Поскольку предполагалось открытое обсуждение целого ряда главных вопросов партийной политики, то нет ничего удивительного в том, что Троцкий представил также и свои взгляды по тем пунктам, по которым в рамках программы и устава партии допускалось иметь несхожие взгляды и защищать их. Зиновьев, Каменев и Сталин, впоследствии выступившие с большими речами на партийных мероприятиях в Ленинграде и Москве, как ни странно, расценили это письмо Троцкого не как поддержку решения о Новом курсе, а как нападки на Центральный Комитет и Политбюро, чем нарушалось ранее достигнутое единодушие.

В своей речи Зиновьев, выступая главным образом против других оппозиционеров и приписав Троцкому лишь симпатию к ним, заявил следующее:

«Статья тов. Троцкого написана чрезвычайно туманно, но мы, большинство Центрального Комитета, ясно видим в ней вовсе не поддержку, а обесценивание курса Центрального Комитета и его единодушных решений. В комиссиях и подкомиссиях вместе с тов. Троцким мы всю неделю работали над резолюцией. Конечно, были сделаны все возможные уступки, чтобы достигнуть единства с тов. Троцким, потому что мы высоко ценим его мнение. Да и кто не ценит огромный авторитет тов. Троцкого в партии? Мы достигли договорённости. И что же произошло? Единодушно принятая резолюция была опубликована, а на следующий день появляется статья тов. Троцкого, которая несомненно разрушает это единодушие»³⁰.

Здесь особенно интересны два момента. Как отметил Зиновьев, очень важные части единодушно принятой резолюции стали «уступками» Троцкому. Как это понимать? Значит ли это, что взгляды Троцкого были навязаны остальным авторам резолюции? В таком случае у них, очевидно, имелись свои взгляды на внутрипартийную жизнь, которые они, однако, не смогли отстоять, раз они в конце концов одобрили, как утверждалось, уступки — уж конечно не вопреки тому, что они знали лучше? С другой же стороны встаёт вопрос: как расценивать выступление Сталина, где было представлено его собственное толкование единодушно принятой резолюции? Разве большинство ЦК, которое, как утверждалось, сразу же обнаружило, что Троцкий якобы выступил против совместно принятой линии (хотя это совершенно не соответствовало действительности), совсем не заметило, что генеральный секретарь в своей речи превратил резолюцию почти в прямую противоположность исходному замыслу?

Как можно было объяснить это противоречие?

И насколько искренен был следующий отрывок из речи Зиновьева:

«Но как бы мы сейчас ни были по ряду вопросов не согласны с тов. Троцким, ясно, что тов. Троцкий есть и останется одним из наших самых авторитетных вождей. Что бы ни произошло, сотрудничество тов. Троцкого в Политбюро и других органах необходимо. В этом можно не сомневаться. Не верьте слухам, легендам и т. д. Различия во мнениях всегда были и будут. Партия решит, кто прав, но мы будем работать вместе и единодушно»³¹.

То, что здесь речь шла о чистейшем лицемерии, стало ясно хотя бы по тому, что Зиновьев в Политбюро в своей возмущённой реакции на письмо Троцкого сразу поставил вопрос об исключения Троцкого из партии, который Сталин, однако, отклонил, так как не позволял себе руководствоваться эмоциями, а работал медленно и целенаправленно над достижением той же цели.

Вопреки подобным заявлениями, поначалу ещё считавшимся необходимыми (поскольку в то время Троцкий несомненно пользовался в партии большей репутацией, чем члены «тройки»), в публичных дебатах развернувшейся «свободной дискуссии» взгляды Троцкого постоянно клеймились как фракционные и направленные против партии. При этом чаще всего речь шла уже не о нынешних дебатах, а обо всех возможных спорах и конфликтах на протяжении всей истории партии, начиная с 1903 года. Упорно внушалась мысль, что Троцкий всегда был «уклонистом», постоянно выступавшим против Ленина, а потому и нынешние расхождения во мнениях — не что иное, как продолжение прежней ошибочной линии.

Всё учащавшиеся нападки на Троцкого вызывали беспокойство и озабоченные расспросы и в Коминтерне, поскольку Троцкий и в международном коммунистическом движении пользовался большим авторитетом, не в последнюю очередь потому, что был одним из основателей Коминтерна. Ввиду этого Зиновьев как председатель Исполкома Коминтерна осознавал необходимость разъяснения и в этой инстанции своей позиции по внутрипартийным спорам в российской компартии. Сделал он это во время заседания Исполкома 6 января 1924 года, незадолго до XIII партконференции РКП. В подробном докладе Зиновьев не только растолковал текущее расхождение во мнениях, но и описал политическую эволюцию Троцкого с 1903 года, при этом объявив того с самого начала политической карьеры и вплоть до 1917 года решительным сторонником меньшевизма, что никак не соответствовало фактам и очевидно имело целью вызвать у членов Исполкома предубеждение против Троцкого.

Его описание эволюции Троцкого после 1917 года так же не отличалось точностью и правдивостью. Уже то утверждение, будто бы Ленин был против приёма Троцкого в РКП, не соответствовало действительности. После того как Ленин убедился, что Троцкий последовательно порвал с меньшевиками и осознал ошибочность своих прежних попыток примирения, Ленин не только считал его большевиком, но даже во время совещания сказал, что «с тех пор не было лучшего большевика» — что, разумеется, не следует понимать слишком буквально. Как бы то ни было, Троцкий с первого момента и день за днём стоял бок о бок с Лениным, поддержав его апрельские тезисы, вызвавшие несогласие видных большевиков (Каменева, Зиновьева и Сталина).

Тот факт, что Троцкий был принят в РКП только на VI съезде партии, состоявшемся в июле-августе 1917 года, абсолютно не имел отношения к якобы предубеждению Ленина, но был согласован между ними, так как Троцкому понадобилось время, чтобы убедить членов интернационалистической группы «Межрайонцы» в полном составе присоединиться к партии. Следует отметить, что в рядах этой группы сторонников Троцкого в РКП вступили многие руководящие работники российского рабочего движения — например Урицкий, Мануильский, Луначарский, Иоффе и др.

То, как сам Ленин оценивал позицию Троцкого, ясно из следующего высказывания:

«во-первых, Троцкий сразу по приезде занял позицию интернационалиста; во-вторых, боролся среди межрайонцев за слияние; в-третьих, в тяжёлые июльские дни оказался на высоте задачи и преданным сторонником партии революционного пролетариата»³².

Вдобавок Зиновьев представил в совершенно ложном свете и споры о Брестском мире, утверждая, будто бы Троцкий, находясь на стороне «левых коммунистов» под руководством Бухарина, высказывался за революционную войну против германской армии. Это ложь. Что касается справедливого требования Троцкого с целью развития промышленности перейти к общегосударственному планированию и для этого дать Госплану соответствующие права и полномочия (условия, выдвинутого в согласии с Лениным), Зиновьев исказил его совершенно примитивным образом, обвинив Троцкого в том, что «в своём категорическом подчёркивании необходимости плана […] он упускает из виду нужды сельского хозяйства». Очевидно, он спекулировал на том, что зарубежные партработники не были знакомы с резолюцией XII съезда РКП и с тезисами Троцкого о промышленности.

Далее Зиновьев заявлял:

«Я думаю, товарищи, что представленная мной картина нашего спора с Троцким показала вам, что наши расхождения с ним не личного свойства — противоположные утверждения — глупая болтовня! — а чисто политического свойства. Это происходит потому, что Троцкий прошёл совершенно иную школу, чем мы, кто годами работал с Лениным. Мы все чрезвычайно ценим его блестящие качества […], но он не имеет за собой большевистской школы. Он снова и снова упускает крестьянина и из-за этого не способен полностью оценить специфическую роль рабочего класса России, который в нашей стране ещё очень связан с мелким крестьянином»³³.

То, что Троцкий всегда недооценивал крестьянство, повторялось как клише безо всякого доказательства и вопреки всем фактам — очевидно в надежде на то, что постоянное повторение лжи постепенно превратит её в правду. Но, видимо, существеннее всего было именно указание на то, что Троцкий не прошёл «большевистскую школу», а имел собственную голову на плечах и на основе солидных марксистских знаний и на политическом опыте самостоятельно и иногда в критическом споре с некоторыми взглядами большевиков пришёл на позиции Ленина.

В глазах «учеников Ленина» — как они сами себя нередко титуловали — это, очевидно, считалось неудовлетворительным уровнем, так как, похоже, для них самих каждое слово Ленина превращалось в догму.

Такое высокомерное отношение к другим возможным путям политической эволюции также послужило теоретической предпосылкой неверной оценки потенциала различных революционных сил в европейском рабочем движении, особенно левых, из которых вышли коммунистические партии. Этот подход характерен прежде всего для Сталина, для которого чем ближе левые социал-демократы стояли к коммунизму, тем большее подозрение они вызывали. Позже это проявилось в осуждении Сталиным «люксембургианства».

Утверждение Зиновьева о том, что в разногласиях якобы не играли роли личные антипатии, получило, однако, странное дополнение, когда он пояснил, что с Троцким не удалось достичь дружеских отношений, которые существовали среди членов тройки. «Отчасти из-за личных черт характера, которые отличают Троцкого», считал Зиновьев.

«Троцкий отъявленный индивидуалист. Из-за этого он также совершенно не способен установить крепкую фракцию. […] Троцкий всегда хотел примирить весь мир, но он никого не примирил. Он хотел основать фракцию, но сам был вне фракций и так и не смог создать фракцию. Почему? Да потому, что он отъявленный индивидуалист. Эта неспособность к коллективной работе помешала созданию таких дружеских отношений между Троцким и старыми большевиками, которых бы следовало желать»³⁴.

Вне зависимости от того, в какой степени существовали в действительности «дружеские отношения» между старыми большевиками Каменевым, Зиновьевым и Сталиным (вскоре они узнали это), это высказывание всё же вызывает серьёзные сомнения и вопросы. Если Троцкий был столь отъявленным индивидуалистом, то многое вызывает недоумение: как в таком случае ему удалось убедить изрядное число членов межрайонной группы стать членами большевистской партии? А ведь их было около четырёх тысяч. Или, например: как в бурные дни подготовки и совершения Октябрьской революции такой индивидуалист мог возглавлять Петроградский Совет в единстве и в прямом сотрудничестве с ЦК партии, а также — возглавлять Военно-революционный комитет при установлении советской власти? Или то, как в самое трудное время, когда в разгар гражданской войны существование советской власти зависело от военного превосходства над войсками контрреволюции и империалистических интервентов, Ленин доверил чрезвычайно ответственную задачу создания и руководства Красной армией именно «новичку в партии», не прошедшему «большевистскую школу», чьи индивидуалистические наклонности должны были бы представить его совершенно непригодным для выполнения такого задания. Едва ли это можно было понять.

То, как Ленин в те дни оценивал способности Троцкого, видно из его слов в разговоре с Максимом Горьким:

«А вот показали бы другого человека, который способен в год организовать почти образцовую армию да еще завоевать уважение военных специалистов. У нас такой человек есть»³⁵.

Впрочем, Зиновьев «успокоил» партработников Интернационала заверением в том, что, без сомнения, сотрудничество с Троцким продолжится.

«Мы уже высказывали это публично в отдельной резолюции Политбюро, где мы заявляем, что мы не можем представить себе ни Политбюро, ни советское правительство без Троцкого». И: «Мы сделаем всё, чтобы невзирая на существующую в настоящий момент натянутость сохранить за тов. Троцким, конечно, все важные посты и дать ему возможность работать»³⁶.

Окончание партийной дискуссии о «Новом курсе» намечалось на XIII партконференцию РКП, состоявшуюся в том же январе 1924 года, спустя несколько дней после выступления Зиновьева. На этой конференции было сделано три содоклада. Рыков докладывал о задачах экономической политики, Сталин — об организационной структуре партии, а Зиновьев — о международной ситуации. Сталин в своём докладе «Об очередных задачах партийного строительства»³⁷ говорил о внутрипартийной дискуссии и тогда же представил классификацию «шести основных ошибок» Троцкого, согласно которой уже факт его обращения с письмом стал первой главной ошибкой, ибо тем самым «нарушалась дисциплина».

Эта трактовка вызывает недоумение: выходило, что выражение своего мнения в дискуссии означает нарушение дисциплины (по утверждению Сталина, Троцкий противопоставил себя ЦК как «сверхчеловека»), однако в то же самое время выступление Сталина, в котором он толковал резолюцию ЦК по меньшей мере чрезвычайно вольно, являлось совершенно нормальным вкладом в дискуссию.

Вторая ошибка заключалась в том, что Троцкий не уточнил своего отношения к оппозиции — как будто это не было задачей подробной дискуссии. Третья ошибка: Троцкий противопоставил партийный аппарат — партии.

Однако подобное освещение событий Сталиным было грубым упрощением, поскольку Троцкий разъяснял связь между партией и партаппаратом гораздо подробнее, при этом высказывая уверенность в необходимости сильного аппарата. Но он должен был не править партией, а служить ей, и прежде всего он должен был также быть выборным. Однако вопреки фактам, которые были даже констатированы в резолюции о назначении ведущих работников, Сталин заявил:

«Аппарат партии — это ЦК, областные комитеты, губернские комитеты, уездные комитеты. Подчинены ли они партии? Конечно, подчинены, ибо они на 90% выбираются партией. [...] Но после того как они избраны, они должны руководить работой»³⁸.

Четвёртая ошибка Троцкого якобы выражалась в допущении им возможности оппортунистического перерождения руководящих кадров. Это предположение Сталин назвал «смешным», ибо с учениками Ленина такого никогда не произойдёт. Пятая ошибка состояла, по мнению Сталина, в лозунге Троцкого о том, что партия должна ориентироваться на партийную молодёжь — несмотря на то, что Троцкий в своём письме называл взгляды партийной молодёжи симптоматичными и потому требовал большего их учёта.

В качестве шестой ошибки Троцкого Сталин указывал на требование им свободы группировок — а ведь это то же самое, что и фракции.

Этот пункт был грубым упрощением вопроса, затронутого Троцким. При неукоснительном отказе от создания фракций тот настаивал на том, что в живой партии с необходимостью должны возникать расхождения мнений и дискуссии, по большому счёту носящие эпизодический характер. Недопустимо насильно их подавлять, клеймить как фракционные, потому что в ходе обмена мнениями и изложения точек зрения неизбежно появляются сторонники различных взглядов, а значит — определённые группы, иначе серьёзных дискуссий и не возникало бы. Однако не следует смешивать это с созданием фракций, потому что обычно такие расхождения исчезают на основе дальнейшего опыта в процессе работы.

Сталин же в этом пункте, вместе с Зиновьевым и Каменевым, настаивал на том, что речь идёт лишь о завуалированных фракциях. Как выяснилось позже, в будущих спорах о политической линии коммунистической партии установилось обыкновение обвинять во фракционности и подвергать за это преследованиям носителей любого мнения, отличного от мнения генерального секретаря, если оно выражалось многими членами партии. Однако ещё задолго до этого Ленин недвусмысленно разъяснил:

«Требуется обеспечить в уставе партии право всякого меньшинства, чтобы этим путём отвести постоянные и неустранимые источники разногласий, недовольства и раздражения из старого кружкового, обывательского русла скандала и дрязги в непривычное ещё русло оформленной и достойной борьбы за убеждения. К необходимым условиям такого поворота мы относим следующее. Предоставление меньшинству одной (или более) литературной группы с правом представительства на съездах; самые широкие формальные гарантии относительно издания партийной литературы, посвящённой критике деятельности центральных учреждений партии»³⁹.

Зиновьев и Каменев, проигнорировав своевременную рекомендацию по поводу фракций, позже вынуждены были убедиться на своём горьком опыте, какое оружие и какие инструменты они выковали для Сталина, когда те уже обратились против них самих.

Конференция в конце своей работы одобрила резолюцию «Об итогах дискуссии и о мелкобуржуазном уклоне в партии», причём выяснилось, что «настоящая оппозиция на конференции не имела ни одного представителя с решающим голосом», как было указано в сообщении о конференции. Это обстоятельство показало, что центральный партийный аппарат, руководимый Сталиным, уже тогда был способен управлять и манипулировать составом делегатов на партконференциях и съездах так, чтобы делегаты с критическими мнениями могли выступать в лучшем случае лишь как делегаты без права голоса.

Решающим фрагментом резолюции было:

«Подводя итоги этим разногласиям и анализируя весь характер выступлений представителей оппозиции, Всесоюзная партконференция приходит к выводу, что в лице нынешней оппозиции мы имеем перед собою не только попытку ревизии большевизма, не только прямой отход от ленинизма, но и явно выраженный мелкобуржуазный уклон. Не подлежит никакому сомнению, что эта оппозиция объективно отражает напор мелкой буржуазии на позиции пролетарской партии и её политику»⁴⁰.

Тем самым судьба «Нового курса» в политике уже в общих чертах была решена.

Несомненно, верным было то, что в классовом обществе с социальной структурой советского переходного общества большую долю составляла мелкая буржуазия — так как крестьяне, как владельцы частных предприятий, главным образом являлись по своему складу мелкими буржуа (если не считать малую часть капиталистов-кулаков), выражавшими мелкобуржуазные интересы и идеологию и оказывавшими постоянное давление на рабочий класс и на Коммунистическую партию. Столь же верно и то, что необходимо было анализировать эти тенденции и противостоять им. Указанные тенденции проявлялись конкретно в таких явлениях, как распространение коррупции (подпитываемой также товарным дефицитом), взяточничество чиновников, в склонности получать материальные преимущества на хозяйственных постах, в критикуемых «излишествах». Но эти тенденции начали распространяться в партийном и государственном аппарате уже и в совершенно другой форме, а именно — как привилегии, предоставляемые руководящим кадрам с целью создания личной зависимости и приобретения преданности. Эта последняя форма ещё только зарождалась, однако на дальнейших стадиях эволюции сталинистской системы правления она играла гораздо более значительную роль.

Но огульно называть неугодные мнения внутри партии «мелкобуржуазным уклоном» без точного анализа выражающихся в них классовых интересов и ничем не подкрепляя обвинений, — это не имеет ничего общего ни с марксизмом, ни с большевизмом, а является лишь формой дискредитации. Этот довольно примитивный метод позднее также принадлежал к обязательному идеологическому инструментарию сталинистской системы. Такой резолюцией партконференции пытались завершить дискуссию:

«Считая всероссийскую дискуссию по обсуждавшимся до сих пор вопросам законченной, конференция призывает все партийные организации перейти к деловой работе»⁴¹.

Спустя три дня после партконференции умер Ленин. Траурные мероприятия дали возможность «тройке», а в особенности Сталину, показаться на публике. При этом очень удачно сложилось так, что Троцкий на них отсутствовал. По причине серьёзной болезни он сразу по окончании конференции был отправлен по решению Политбюро на юг. Новость о смерти Ленина настигла его на вокзале в Тбилиси. Сталин сообщил ему телеграммой, что в связи со II съездом Советов похороны пройдут в субботу. По этой причине Троцкий не имел возможности своевременно возвратиться в Москву. Как выяснилось позже, Сталин — вероятно, намеренно — указал Троцкому более раннюю дату. На самом деле Троцкий ещё мог успеть к похоронам.

Впрочем, по поводу происшедшего выдвигались самые разные предположения, однако допустимо предположить, что Троцкий так или иначе постарался бы прибыть в Москву, имей он такую возможность, поскольку он испытывал к Ленину глубокое и искреннее уважение, в чём можно убедиться из его короткой статьи для «Правды», отправленной телеграфом из Тбилиси.

С другой стороны, предположение о том, что Сталин, Зиновьев и Каменев остались вполне удовлетворены тем, что Троцкий отсутствовал на похоронах, совершенно реалистично: он привлёк бы к себе внимание. Траурная церемония была организована так, что Сталин, выступив с надгробной речью, высказал в ней в форме клятвы свою верность Ленину⁴². Позднее упоминания заслуживал только этот факт, что по сути являлось полуправдой. Фактически на траурной церемонии выступило 17 человек, среди них Бухарин, Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков, Ворошилов, Клара Цеткин, а также Сталин, получивший слово четвёртым.

Выступление Сталина отличалось от всех остальных своим патетическим слогом и религиозной манерой. Исаак Дойчер в своей биографии Сталина охарактеризовал это выступление очень метко:

«Клятва Ленину, которую он предварительно прочитал на втором съезде Советов, и по сегодняшний день остаётся полнейшим и красноречивейшим разоблачением его собственной духовной сущности. В ней стиль Коммунистического манифеста странным образом смешался со стилем православного молитвенника, и марксистская терминология перемежалась церковнославянскими словами. Революционные клятвы звучали будто литания, написанная для церковного хора»⁴³.

Многие брались определить, сколько в этом «экзальтированном прощании» было искренности и сколько — лицемерного расчёта. Дойчер расценивает это так:

«Нет никаких сомнений, что Сталин совершенно искренне был пронизан верой в то, что он имеет право видеть в себе самом верного ученика Ленина»⁴⁴.

Однако после смерти Ленина внутрипартийные споры — вопреки якобы прекращению дискуссий — не затихли, члены «тройки» на XIII съезде партии, проходившем в мае 1924 года, ещё более обострили их. Зиновьев сделал политический доклад, в котором также дал оценку внутрипартийным разногласиям. В нём он назвал даже наималейший намёк на критику Центрального Комитета совершенно необоснованным, словно в решение от 5 декабря 1923 года наиболее важные пункты критики не были признаны правомерными. Теперь же он утверждал, что

«...группа товарищей, исходя из ошибочной оценки положения вещей от первой до последней буквы, пыталась либо изменить политику ЦК, либо состав ЦК»⁴⁵.

Характерным для нового отношения к официальным документам является следующий пассаж из доклада Зиновьева:

«Владимир Ильич умел быть объективным. Поспорит с любой оппозицией, а потом и возьмёт то, что у неё есть здорового. Верно, он этому учил нас, и мы достаточно реалисты, в этом вы можете нам поверить, что мы охотно взяли бы у побеждённой оппозиции всё, что у неё есть правильного, если бы... если бы было что взять. А положение, товарищи, таково, что взять-то нечего, а скорее дать им надо что-нибудь на идейную бедность»⁴⁶.

На этом съезде Троцкому ещё пока была предоставлена возможность разъяснить и обосновать свою позицию. По крайней мере протокол отмечает, что он был «встречен бурными аплодисментами», из чего можно заключить, что даже среди тщательно отобранных делегатов он ещё располагал значительными симпатиями и авторитетом. Троцкий начал с напоминания делегатам о том,

«что сам Центральный Комитет в известный момент между двумя съездами признал необходимым — и это открыто провозгласил — изменение внутрипартийной политики»⁴⁷.

Затем он детально изложил фрагмент речи Бухарина, в котором тот ярко обрисовал, как секретари парторганизаций назначаются сверху, имитируя выборы.

Бухарин говорил:

«Приходят и спрашивают: „кто против?“, и так как более или менее боятся высказываться против, то соответственный индивидуум назначается секретарём бюро ячейки. Если бы мы произвели анкету и спросили, сколько раз происходило голосование с опросом председателя „кто за“ и „кто против“, то мы обнаружили бы без труда, что у нас в большинстве случаев выборы в партийные организации превращаются в выборы в кавычках, потому что голосование происходит не только не после предварительного обсуждения, но по формуле „кто против“, а так как говорить против начальства нехорошо, то этим вопрос кончается»⁴⁸.

Поэтому, продолжает Троцкий, Центральный Комитет из этого признанного факта сделал вывод о том, что

«интересы партии […] требуют серьезного изменения партийного курса в смысле действительного и систематического проведения принципов рабочей демократии»⁴⁹.

Так он без особой полемики обосновал, что его взгляды, получившие выражение в нынешней дискуссии, основываются на решении от 5 декабря 1923 года и соответствуют им. Затем он добавил:

«Здесь было сделано приглашение всем тем, которые ошибались, заявить, что они ошибались. Нет ничего проще, морально и политически легче, как перед лицом своей собственной партии заявить о тех или других ошибках. Я думаю, что для этого не требуется большого нравственного героизма. Но, товарищи, я думаю, что есть обязанность и долг напомнить, — потому что об этом не было сказано, — есть обязанность и долг напомнить о том, что в известный момент Центральный Комитет в целом заявил перед лицом партии об известных ошибках, которые ещё только подлежат исправлению. Резолюция 5 декабря, которая заявляла о необходимости борьбы с бюрократическим уклоном, была сама по себе заявлением об ошибках внутрипартийного курса»⁵⁰.

Однако здесь он возразил на требование признать ошибки:

«...пред лицом партии нет ничего легче, как сказать: вся эта критика, все заявления, предупреждения и протесты, — всё это было сплошной ошибкой. Я, товарищи, однако, этого сказать не могу, потому что этого не думаю»⁵¹.

И далее:

«Я понимаю свой долг в настоящий момент, как долг члена партии, который знает, что партия в последнем счёте всегда права, но что мнение партии вырабатывается с учётом и тех голосов, которые в отдельный момент расходятся с господствующим настроением руководящих кругов партии».

«И если были те или другие ошибки, — а я лично, как и всякий другой, готов отдать в них отчёт, — то, товарищи, эти ошибки никто не имеет права истолковывать, как направленные прямо или косвенно к подрыву единства, сплочённости и дисциплины нашей партии. Не только у отдельного члена партии, но даже у самой партии могут быть отдельные ошибки»⁵².

Очевидно, Троцкий был готов уступить царившему большинству и не углублять расхождений, однако ни Каменев, ни Зиновьев, в свою очередь, не были готовы пойти на уступки. Они упорствовали в обвинениях о якобы намерении свергнуть Центральный Комитет, и, что более важно, настаивали на том, что «уклонистов» необходимо принудить признать свои «ошибки» и отказаться от них. Таким образом, в идеологический инструментарий партии был включён новый элемент, приобретший затем в сталинизме огромную важность: члены партии постоянно испытывали угрызения совести, поскольку отныне им запрещалось иметь мнение, отличное от мнения правящего большинства. Уже не достаточно было подчиниться решениям большинства — необходимо было публично опровергать свои взгляды и отказываться от них. Таким образом, требовалась процедура, схожая с инквизиторской.

Здесь Троцкий столкнулся с дилеммой, которую он сам описал следующим образом:

«Я знаю, что быть правым против партии нельзя. Правым можно быть только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правоты история не создала. У англичан есть историческая пословица: права или не права, но это моя страна. С гораздо бо́льшим историческим правом мы можем сказать: права или не права в отдельных частных конкретных вопросах, в отдельные моменты, но это моя партия»⁵³.

Исаак Дойчер в своей биографии Сталина делает по этому поводу меткое замечание:

«Из ответа Троцкого Зиновьеву говорила целая трагедия, которая позже смяла Зиновьева и Каменева даже более жестоко, чем Троцкого»⁵⁴.

Перед подобным выбором оказывались потом все члены Коммунистической партии после её так называемой большевизации, если они по серьёзным вопросам имели соображения, отклонявшиеся от взглядов партийного руководства, и хотели обсуждать их. Если они признавали, что партия всегда права, то им оставалось лишь соглашаться с решениями против своих убеждений. Иначе они рисковали быть объявленными высокомерными «всезнайками», «склочниками» и, в конце концов, «врагами партии».

Победа над оппозиционным взглядами в Коммунистической партии должна была быть представлена полной и безоговорочной. Поэтому осуждающего решения XIII партконференции оказывалось недостаточно: оно было закреплено ещё и решением XIII партсъезда. В нём руководство не только утвердило верность собственного политического курса, но и осудило оппозицию.

«Съезд целиком и полностью подтверждает резолюции XIII Всесоюзной партконференции „о партийном строительстве“ и „об итогах дискуссии и о мелкобуржуазном уклоне“, постановляя приобщить эти резолюции к постановлениям XIII съезда РКП. Съезд выносит полное одобрение Центральному Комитету партии за твёрдость и большевистскую непримиримость, проявленные Центральным Комитетом во время дискуссии в защите основ ленинизма против мелкобуржуазных уклонов»⁵⁵.

Вместе с тем были намечены контуры, которым обязаны были следовать дальнейшие дискуссии: в будущем речь должна была вестись главным образом о «защите основ ленинизма», которым угрожал троцкизм.

XIII партийная конференция могла бы пресечь начинавшееся развитие сталинизма, однако эта возможность была упущена. Письмо Ленина к съезду (часто называемое его «завещанием»), в котором он требовал замещения Сталина на посту генерального секретаря, по воле Ленина должно было быть доведено до делегатов съезда. Это означало бы конец правления Сталина над чрезвычайно раздувшимся к тому времени партийным аппаратом, потому что последнюю волю Ленина делегаты считали бы обязательной и несомненно выполнили бы её. Это поставило Сталина в чрезвычайно угрожающую ситуацию, и он заранее объявил, что в таком случае он просит отставки. При этом ситуация оказывалась крайне неприятной и для Зиновьева с Каменевым, потому что тогда публично была бы оглашена и ленинская критическая оценка их персон.

Против воли вдовы Ленина, Надежды Крупской, настаивавшей на выполнении его последней воли, они с покорным им большинством в Центральном Комитете решили не оглашать письмо Ленина на съезде, а вместо этого проинформировать отдельные делегации (или только их руководителей) о содержании, не допуская дискуссии на партийном съезде. Достигнутый при этом уровень лицемерия демонстрируется выступлением Зиновьева на заседании ЦК, которым он старался побудить членов ЦК не выполнять последнюю волю Ленина о замене Сталина.

«Товарищи, последняя воля Ильича, каждое слово Ильича в наших глазах без сомнения закон. Не раз мы клялись выполнить всё, что велел нам умирающий Ильич. Вы точно знаете, что мы выполним это обещание. Я веду речь о нашем генеральном секретаре. Вы все были свидетелями нашей совместной работы в последние месяцы. Так же, как и я, вы с удовлетворением констатировали, что опасения Ильича не реализовались»⁵⁶.

В том же духе Каменев умолял Центральный Комитет оставить генерального секретаря на его посту. Каменев и Зиновьев убедили Сталина отозвать своё устно выраженное намерение об уходе в отставку. Они решили, что используют всё своё влияние, чтобы не допустить его смещения. Сталин должен был лишь заявить, что в своей дальнейшей деятельности он учтёт критические замечания Ленина.

Присутствовавший на заседании ЦК Троцкий по понятным причинам никак не прокомментировал эти действия, но недвусмысленно продемонстрировал, что он о них думает.

Позднее, уже во время съезда, Зиновьев и Каменев развили лихорадочную активность, чтобы по отдельности склонить делегации к согласию. Этот способ — обсуждать и решать серьёзные проблемы не на заседании съезда, а в делегациях по отдельности (т. е. на собрании всех делегатов области), с тех пор также стал характерной чертой внутрипартийной практики центрального партаппарата в сталинистской системе. Таким образом права делегатов фактически ликвидировались и передавались «делегации», а единичный делегат, который обладал мандатом своей партийной организации, подпадал под опеку.

Подобная практика позже стала привычной также и в большинстве коммунистических партий после их «большевизации».

Так был упущен шанс остановить дальнейшее развитие и укрепление сталинистской системы правления в партии. После XIII съезда Сталин держался в седле крепче, чем когда-либо раньше, поскольку сумел обойти самый опасный камень — письмо Ленина. Влияние же Троцкого, благодаря постоянным атакам Зиновьева и Каменева — к которым тем временем присоединился и главный редактор «Правды» Бухарин — уже заметно ослабло. Тем не менее Каменев и Зиновьев всё равно видели в Троцком опасность, в то время как Сталина они, напротив, числили на своей стороне — тем более, что они фактически его спасли. Кроме того, они хотели ещё ожесточённее вести борьбу против Троцкого, теперь по всей линии идеологии и теории. При этом речь уже шла не о единичных «ошибках» Троцкого, допущенных после Октябрьской революции, но обо всей его политической биографии, противопоставленной ими Ленину и ленинизму.

Случай и повод для новой широкомасштабной кампании предоставил сам Троцкий, опубликовав свою работу «Уроки Октября». Это была не история Октябрьской революции, а попытка поднять и обсудить важные стратегические и тактические вопросы пролетарской революции на основе опыта большевиков, в том числе в контексте отрицательного опыта некоторых последовавших революций в других странах, главным образом в Германии. Как известно, не все большевики во время подготовки и совершения Октябрьской революции были согласны с Лениным, а именно — с тем, что после завоевания власти в Петроградском Совете и при соответствующем настроении масс рабочих возможно завоевать также всю власть путём вооружённого восстания и свержения временного правительства. Часть ведущих большевиков с Зиновьевым и Каменевым во главе были резко против восстания, выражая своё мнение не только на заседаниях Центрального Комитета (что было их правом), но и агитируя против него в «Правде» и в других изданиях, что было уже неприемлемо. Ленина это настолько рассердило, что сперва он даже потребовал исключения штрейкбрехеров из партии, хотя речь шла о его ближайших сотрудниках. В ЦК Сталин высказался против исключения, оставшись на тот момент в одиночестве.

Теперь же стала очевидна невозможность обсуждения стратегических и тактических вопросов Октябрьской революции без учёта столь серьёзного конфликта. Об этом Троцкий писал уже во введении к работе:

«Разумеется, разногласия 1917 г. были очень глубоки и отнюдь не случайны. Но было бы слишком мизерно пытаться делать из них теперь, спустя несколько лет, орудие борьбы против тех, кто тогда ошибался. Ещё недопустимее, однако, было бы из-за третьестепенных соображений персонального характера молчать о важнейших проблемах октябрьского переворота, имеющих международное значение»⁵⁷.

Сказанное подтверждалось фактами, в силу чего Троцкий не мог обойти или замолчать позицию и колебания двух членов «тройки», составивших вместе со Сталиным руководящую верхушку партии после смерти Ленина. С другой стороны, он теперь, по всей видимости, тоже решил отбросить собственную сдержанность, которую он до сих пор демонстрировал при оценке разногласий и шатаний. Тем более что противники в этом отношении обходились с ним достаточно беззастенчиво и грубо и, очевидно, намеревались переписать всю его революционную биографию таким образом, чтобы представить его ничтожным меньшевиком, попросту прокравшимся в большевистскую партию, ибо в противном случае его ожидало бы полное фиаско. Ввиду этого отныне и Троцкий не стеснялся в выборе выражений, принятых в полемике в рабочем движении для обозначения политических позиций, к примеру: «правое крыло», «оппортунизм», «капитулянтство», «социал-демократическое поведение» и так далее. Естественно, это должно было послужить обострению дискуссии, но после XIII конференции РКП шансов на взаимопонимание уже в любом случае не оставалось.

При этом в анализе затронутых вопросов для Троцкого были в первую очередь важны интересы дела, а не намерение обвинить Зиновьева и Каменева, поскольку он расценивал эти колебания и угрожающие виляния в сторону прямо перед революцией не как личные недостатки, а скорее как явления, имеющие под собой объективную основу. Во вторую очередь он, конечно, мог показать, что «большевистская школа» и догматическая вера в революционную традицию и в каждое слово Ленина не могут стать гарантией безупречного образа действий и верных решений в незнакомой ситуации, ибо длительная и тяжёлая подготовка к революции политической работой, агитацией и пропагандой в решающий момент, когда революционный кризис достигает кульминации, должна смениться решительным действием, использованием революционного насилия, вооружённого восстания. Тогда речь идёт уже не столько о тактическом изменении, сколько о стратегическом повороте, и его необходимо делать именно тогда, когда созрели условия, потому что они долго не будут оставаться такими. «А самый крутой поворот», пишет Троцкий, —

«это тот, когда партия пролетариата от подготовки, от пропаганды, от организации и агитации переходит к непосредственной борьбе за власть, к вооружённому восстанию против буржуазии. Всё, что в партии остаётся нерешительного, скептического, соглашательского, капитулянтского — меньшевистского, — поднимается против восстания, ищет для своей оппозиции теоретических формул и находит их готовыми — у вчерашних противников — оппортунистов»⁵⁸.

Хотя Троцкий представил проблему как всеобщую и объективно обусловленную, в РКП она, однако, оставалась связанной главным образом с фигурами Зиновьева и Каменева, и это, разумеется, должно было вызвать острую ответную реакцию, действующими лицами которой, помимо двух «главных героев», отныне сделались Сталин и Бухарин, стремившиеся замолчать достойное критики поведение Зиновьева и Каменева в октябрьские дни 1917 года. Мы увидим, что всего несколькими годами позднее, уже после разрыва с Зиновьевым и Каменевым, Сталин судил об этом совсем по-другому. Позиция общего фронта ныне выражалась лозунгом «ленинизм против троцкизма», и при этом речь шла не только о борьбе против Троцкого и оппозиции, но и вместе с тем — о прояснении теоретических и идеологических основ дальнейшей политики Коммунистической партии по построению социализма, поскольку таковые до сих пор оставались совершенно неопределёнными.

2.4. Ленинизм против троцкизма

После смерти Ленина вокруг него поднялась волна культа личности. В народе с его глубоко укоренившимся менталитетом веры в авторитеты, Ленин в то время почитался, словно царь, и в партии также царил его квазирелигиозный культ, вроде того, который уже проявился в траурной речи Сталина. Теоретики и «литераторы» партии, такие, как Каменев и Зиновьев, к которым присоединился и Бухарин, будто соревновались в том, чтобы построить теорию ленинизма и продемонстрировать её прямую противоположность троцкизму.

Но сделать это было не так-то просто, так как Ленин был последовательным марксистом и всегда считал себя таковым. Он был бы решительно против того, чтобы из его марксистских воззрений, творчески адаптированных и развитых им в применении к русским условиям и русской революции, делали бы самостоятельную теорию ленинизма и ставили её рядом с марксизмом.

Название «ленинизм», появившись в русском рабочем движении, использовалось как синоним названия «большевизм», поскольку Ленин был теоретическим и политическим вождём большевизма. Он сам совершенно недвусмысленно называл большевизм «политическим направлением», а не теорией, считая теоретической базой этого течения русской социал-демократии марксизм.

Зиновьев попытался обрисовать ленинизм в большой книге (так и называвшейся «Ленинизм»). А теперь и Сталин, «практик», тоже хотел показать себя теоретиком ленинизма. На волне всё более распространявшегося в отсталом народе почитания Ленина он изображал себя защитником и хранителем ленинского наследия. В апреле и мае 1924 в московском университете имени Свердлова он выступил с серией лекций под названием «Об основах ленинизма», и в них заявил, что ленинизм не только

«применение марксизма к своеобразным условиям российской обстановки», но и «марксизм эпохи империализма и пролетарской революции». Далее он назвал его «теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности»⁵⁹.

Нет сомнений в том, что выступления Сталина, Зиновьева и Каменева в течение короткого времени с лекциями и публикациями под названиями вроде «Ленинизм или троцкизм?», произошли не случайно, а заранее согласовано. При этом они, как обычно, не сдерживались в упрёках Троцкому по поводу серьёзных ошибок, якобы совершённых им после Октябрьской революции, которыми он каждый раз навязывал партии «большую дискуссию». (Имелись в виду споры о Брестском мире с императорской Германией, дебаты о профсоюзном вопросе и дискуссии о плановой экономике и развитии промышленности). Таким образом они начали массовую фальсификацию истории РКП и Советской России, поскольку дискуссии были начаты не Троцким, а были вызваны объективной ситуацией в советской стране, и из-за этого возникали на партийных съездах и конференциях, организованных руководством партии.

При этом речь по сути шла не столько о положении профсоюзов в экономике и государстве, сколько о дальнейшем пути советского общества, поскольку уже стало ясно, что политику военного коммунизма продолжать нельзя. Поэтому речь шла о поиске нового пути. Вполне нормально, что в ходе совещаний и обсуждений возникают разногласия, приводящие к спорам. Ставить это отдельным участникам обсуждений в «вину» само по себе уже довольно бессмысленно, но ещё хуже, если подвергается сомнению честность участника обсуждения и его выступления и позиции преподносятся в совершенно ложном свете. Несомненной ложью является утверждение, что Троцкий в спорах о Брестском мире на стороне «левых коммунистов» под руководством Бухарина требовал «революционной войны». Правда такова: Троцкий был против немедленного подписания мира, так как он надеялся, путём промедления переговоров, дающего возможность для выступлений и призывов, суметь воздействовать на германских рабочих и солдат. С такой попыткой с определёнными оговорками согласился и Ленин. Через некоторое время эта тактика показала свою ошибочность, поскольку она основывалась на неверной оценке германского рабочего класса, и поэтому она была исправлена. Идея Троцкого совершенно не совпадала с позицией Бухарина, чья реализация несомненно привела бы к катастрофе, потому что просто не существовало армии, которая могла бы вести эту «революционную войну». Если бы Троцкий провозглашал эту идею, которую ему сейчас приписывали, то он, конечно, не был бы назначен руководителем советской делегации на переговорах.

Кстати, на решающем голосовании в ЦК о подписании мирного договора позиция Ленина получила большинство только одним голосом: голосом Троцкого!

Аналогичные фальсификации в тенденциозной интерпретации «тройки» были проделаны также и над остальными дискуссиями, на которые Троцкий якобы толкнул РКП. Фактом было то, что Троцкий лишь активно принимал в них участие, но не начинал их. Огромной ошибкой Троцкого во всех этих дебатах было якобы то, что он не понимал роли крестьянства в России, а важнейшим в большевизме было именно объяснение отношения революционного рабочего движения с крестьянством.

Но ещё более серьёзной из этих ошибок советского периода, по мнению «тройки», был тот факт, что весь политический путь Троцкого был с начала и до конца не только отмечен печатью меньшевизма, но и постоянной борьбой против большевизма и против Ленина.

Набором цитат из Ленина и Троцкого, зачастую выдернутых из контекста, из разных этапов развития партии, искажениями, фальсификациями и ложью создавалось впечатление, что Троцкий всегда был противником Ленина и наоборот, Ленин — противником Троцкого. Согласно «тройке», он пришёл в партию большевиков лишь для того, чтобы под видом сторонника Ленина бороться против «ленинизма» и шаг за шагом подменить его «троцкизмом».

Эта аргументация повторялась на том этапе формирования сталинизма Зиновьевым, Каменевым и Сталиным в тогдашних публикациях в разных вариациях. Хотя тогда ещё преобладал общий интерес всех членов тройки, несмотря на большое различие их мотивов, но их политические интересы и взгляды в отношении дальнейшего развития советского общества всё больше расходились. Все трое были заинтересованы в измышлении «ленинизма» как якобы целостной теории и принимали в нём участие, так как этот «ленинизм» служил им главным образом для оправдания своего высокопоставленного руководящего положения. Они представляли себя не только истинными наследниками и хранителями Ленина в партии, но и единственными правомочными толкователями «ленинизма», слепленного ими, зачастую совершенно разными способами, из конгломерата ленинских цитат.

При этом поначалу Зиновьев и Каменев имели заметное преимущество над Сталиным, поскольку они в течение долгого времени были ближайшими сотрудниками Ленина. Каменев был официально назначен издателем и хранителем произведений Ленина, а Зиновьев срочно написал свою большую работу «Ленинизм» для обоснования своих притязаний. Кроме того, он уже ранее опубликовал свою «Историю РКП», служившую той же цели.

Сталин, напротив, в теории был нулём. Тогда почти никто не знал его статью о национальном вопросе, написанную им по совету и с помощью Ленина, вышедшую позднее под заголовком «Марксизм и национальный вопрос». Так что в отношении теоретических претензий он был в совершенно невыгодном положении. Поэтому и он должен был теперь показать, что он не только «практик», но и как теоретик желает сказать нечто важное. С этой целью он выступил, как уже было упомянуто, с лекциями «Об основах ленинизма» в университете имени Свердлова, в которых он продемонстрировал свои притязания построить «ленинизм» как общую легитимную базу, и таким образом принял участие в этом проекте.

Бухарин в различных публикациях также активно поддержал эти стремления «тройки» — например, в большой редакционной статье в «Правде» под заголовком «Как не надо писать историю Октября» и в заметках вроде «О теории перманентной революции».

А поскольку эти споры в политическом отношении осуществлялись с целью убрать от власти Троцкого, то было удобно не просто выпятить его партийные ошибки и отклонения от воззрений Ленина, но и изобразить все его теоретические воззрения противоположностью истинного ленинизма. С этой целью был изобретён, почти аналогично ленинизму, словно контрпроект, «троцкизм» как антиленинская теория. Этому способствовал тот факт, что и само понятие «троцкизм» ранее существовало в русском рабочем движении — как название политического направления в РСДРП, пытавшегося воссоединить два главных течения — большевизм и меньшевизм — ради сохранения или восстановления организационного единства партии. Троцкий (за исключением короткого времени после лондонского съезда) не принадлежал ни к одной из фракций. Его стремление к единству в течение определённого времени было правильным, поскольку и Ленин вместе с большевиками, по крайней мере отчасти, пытался добиться объединения. Но раз нужно было представить Троцкого всего лишь постоянным сторонником меньшевизма, то достаточно было лишь взять некоторые из его теоретических взглядов из любого времени — например, тезис, идущий от Маркса, о «перманентной революции», — чтобы превратить мозаику в целую теорию. Тогда её уже можно было трактовать так, что она будто бы появилась в пику Ленину и его взглядам. Этот метод использовали не только Зиновьев, Каменев и Сталин, но и Бухарин, хотя он в этом не действовал столь же грубо, как остальные. Кроме того, Бухарин не высказывал сомнений в революционном поведении и честности Троцкого.

Организационное и политическое положение и осознание своей власти Сталиным заметно возросли благодаря активной поддержке Зиновьева и Каменева. Поскольку наибольшие опасности, исходившие от письма Ленина, были устранены, Сталин всё меньше нуждался в товарищах Зиновьеве и Каменеве. Он едва разговаривал с ними и больше не советовался, поскольку к тому времени он имел на своей стороне большинство как в Политбюро, пополненном его сторонниками, так и в Секретариате. Кроме того, он добился того, что Троцкий был смещён со своих постов наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета и работал уже на менее высоких постах в Совете Народного Хозяйства — несмотря на то, что он был членом Политбюро.

В результате этого «тройка» уже больше не работала и начала исчезать. Причиной для этого послужило и то, что более важными стали серьёзные вопросы дальнейшего политического и экономического развития советской страны, так как нэп — ограниченное допущение капитализма и рыночной экономики — породил свои собственные закономерности, чьё воздействие становилось всё более сильным. Зиновьев ещё на XIII съезде сказал:

«Если мы поведём правильную торговую и кооперативную политику, то можно смело сказать, что мы будем расти к социализму»⁶⁰,

то есть заявил о своём согласии с линией, основанной главным образом Бухариным, что крестьянство через кооперативы в сфере обращения врастёт в социализм. Это утверждение всё больше противоречило реальной экономической и социальной эволюции не только в деревне, но и в городе. Социальное расслоение крестьянства, всё больший рост богатых середняков и кулаков, растущие трудности с хлебозаготовками, рост спекуляции хлебом, а также усиление городской торговой буржуазии должны были привести к серьёзному вопросу, кто здесь в конце концов кого победит. Многие видели растущую опасность того, что капиталистические элементы сначала экономически получат слишком большой вес, а затем добьются и большего влияния в политике и идеологии и тем самым смогут угрожать социалистическому направлению развития. Но так как при царившем тогда партийном режиме невозможно было открыто обсуждать эти насущные вопросы, оппозиционные настроения в партии возродились и потребовали изменений в сторону внутрипартийной демократии.

На пленуме ЦК о подготовке XIV съезда произошли острые споры по этим насущным вопросам дальнейшего развития. Группа влиятельных членов ЦК — Каменев, Зиновьев, вдова Ленина Крупская и Сокольников — потребовали публичного обсуждения этих важных тем при подготовке съезда. Власть Сталина в Центральном Комитете настолько окрепла, что это совершенно законное требование было отвергнуто. Двум членам Политбюро, Зиновьеву и Каменеву, даже было запрещено публично критиковать «линию партии», так как это якобы подрывает единство партии.

XIV съезд партии состоялся в декабре 1925 года, и уже его повестка показала, что в руководящей верхушке произошло коренное изменение. Сталин впервые выступил с политическим докладом в качестве генерального секретаря (на всех предыдущих съездах без Ленина это было задачей Зиновьева), и в то же время раскол руководства проявился в том, что Зиновьев сделал содоклад к докладу Сталина, в котором он отмежевался от Сталина и обвинил большинство ЦК в сползании на неправильную линию. Она состояла, согласно Зиновьеву, в том, что недооцениваются или приукрашиваются некоторые отрицательные явления нэпа, в особенности растущее расслоение среди крестьянства, вследствие чего кулачество увеличило не только свою экономическую мощь, но и своё политическое и идеологическое влияние на деревню. Зиновьев защищался против того, что предупреждения об этой негативной тенденции клеймились как «подрыв нэпа» и что Каменев и он из-за этого в «Правде» были обозваны «пораженцами» и «ликвидаторами».

«В последние дни перед съездом и на съезде пытаются оклеветать и заставить молчать»⁶¹.

Ещё более последовательным было выступление Каменева на съезде, он прямо заявил, что они вынуждены выступить публично,

«потому что по нашему глубочайшему убеждению в партии начинает устанавливаться теория, которую мы считаем принципиально неверной и которая ведёт партию в неверном направлении».

Его и Зиновьева упрекали, что они выступают на съезде с содокладом без предварительного обсуждения, но оно было невозможным.

«Из-за того мы выступаем на съезде, что нам мешали и запрещали выступать до сих пор»⁶².

Каменев в особенности критиковал Сталина и его действия, поддерживающие эту неправильную линию.

«Тов. Сталин несогласен по существу с той линией, которая оформляется в школе Бухарина […]. Но когда тов. Сталин выходит и делает из своего доклада вот этот политически-директивный вывод: огонь по этой стороне, — я тогда должен сказать, что я ошибался. Видимо, внутреннее согласие т. Сталина с этой политической линией, с этой перспективой [...] — видимо, оно гораздо больше, чем я мог предполагать. Я тов. Сталина упрекал на ряде совещаний, я повторяю это перед съездом: ты вряд ли согласен с этой линией, но ты её прикрываешь, и в этом твоя ошибка, как руководителя партии»⁶³.

И здесь Каменев затронул самый слабый пункт Сталина, а именно — тот факт, что у него не было никакой точки зрения и никакой чёткой линии социалистического строительства, он всегда тактически маневрировал лишь с прагматической точки зрения. По тактическим причинам, а также потому, что у него не было солидных экономических познаний, он присоединился — хоть и с колебаниями — к линии группы вокруг Бухарина, Рыкова и Томского, более компетентной в экономических вопросах, и защищал эту «линию партии».

В конце 1925 года уже яснее проявились определённые отрицательные результаты этой политики, но Сталин, с помощью большинства в ЦК, подавил её критику, в чём, вероятно, немалую роль сыграло намерение окончательно освободиться от Зиновьева и Каменева. Они, видимо, продолжали видеть в нём помощника, свой инструмент. Сталин же вовсе не видел себя в этой роли, так как он практически уже по большей части управлял партией. На съезде он имел, благодаря хорошей «организационной подготовке», большинство в 90% делегатов за собой. Только делегация ленинградской парторганизации под руководством Зиновьева голосовала против решения съезда.

То, как было подготовлено мнение делегатов, видно и из того, что выступления Зиновьева и Каменева — принадлежавших до тех пор к самым известным вождям партии — многократно прерывались враждебными выкриками, что раньше было немыслимо.

Зиновьев сказал об этом с возмущением:

«Я понимаю, что партия может заставить каждого из нас сделать всё, что угодно. Но на самом съезде партии я имею право сказать, что этого нельзя сделать ни с одним членом нашей партии, ни с членом Политбюро»⁶⁴.

Каменев и Зиновьев сейчас испытали на собственной шкуре, как Сталин беспощадно использовал против них идеологические и организационные средства, которые они сами же и создали вместе с ним в общей борьбе против Троцкого. Каменев сознавал, что они могли разрешить неизбежные расхождения мнений в партии только в деловых обсуждениях, а не таким образом, как это происходило сейчас.

«А для этого нужно не допускать, чтобы эта борьба идей перерастала в организационную борьбу. Но если в такой сложной ситуации внутри ленинского штаба всякое расхождение мнений сопровождается прямыми организационными мерами, подрывом авторитета тех товарищей, которые имеют другое мнение, то мы не можем избежать превращения борьбы идей в организационную борьбу».

Чтобы избежать этого — таков был его вывод, — нужно «дальнейшее развитие внутрипартийной демократии».

Итак, легко заметить, что по сути речь шла о тех же самых основных вопросах, что и ранее в дискуссии с Троцким и оппозицией в 1923/24 годах. Это было неизбежно, потому что эта борьба не только не закончилась с поражением оппозиции, но и возросла с дальнейшим укреплением власти генерального секретаря над растущим и всё более влиятельным партаппаратом. Однако съезд не решил ни одной из верно поставленных проблем, а лишь обострил их.

В партии, вероятно, скрытно существовало критическое мнение, что показало заявление Томского на съезде, иначе он не упоминал бы об этом:

«Смешно говорить то, что говорили здесь и что пытались изобразить некоторые товарищи, — будто кто-либо сосредоточил в своих руках власть, а остальное большинство ЦК его поддерживает. […] Система единоличных вождей не может существовать и её не будет, да, не будет»⁶⁵.

Через десять с небольшим лет Томский застрелился, чтобы не быть расстрелянным, как Зиновьев, Каменев, Бухарин и Рыков. И он тоже должен был испытать на себе, что аргумент «этого не может быть, потому что этого не должно быть» не смог предотвратить единоличное правление Сталина.

У Зиновьева и Каменева на этом съезде, очевидно, уже не было иллюзий, так как в тройке со Сталиным они познакомились с его амбициями и мотивами. Каменев поэтому не только решительно выступил против уже зарождающегося «культа вождя» в отношении Сталина, но ещё и потребовал его смещения с поста генсека. Несколько ранее он сказал:

«Мы против того, чтобы создавать теорию вождя, мы против того, чтобы делать вождя. Мы против того, чтобы Секретариат, фактически объединяя и политику и организацию, стоял над политическими органами. […] Именно потому, что я неоднократно говорил это т. Сталину лично, именно потому, что я неоднократно говорил группе товарищей-ленинцев, я повторяю на съезде: я пришёл к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба»⁶⁶.

В связи с этим Зиновьев в своей дополнительной заключительной речи не только предложил «привлечь к работе силы всех бывших групп в нашей партии и дать им возможность работать под руководством ЦК». Он также потребовал «обеспечить лучшую выборность в наших парторганизациях».

Он показал суть проблемы требованием:

«Мы должны поручить ЦК партии на первом его заседании обсудить точно вопрос о размежевании функций Политбюро, Оргбюро и Секретариата под углом зрения полновластного Политбюро и служебного, подчинённого ему, Секретариата. Я думаю, это может и должен сделать наш ЦК. Секретариат имеет теперь несравненно бо́льшую власть, чем это было при Владимире Ильиче»⁶⁷.

Наконец, последовал последний удар Зиновьева против Сталина:

«На очереди стоит очень трудный политический вопрос — создание коллективного руководства. Мы сначала думали, что это пустяки, оказывается, дело труднее, чем мы предполагали»⁶⁸.

В этом Зиновьев без сомнения был прав, как и Каменев. Он лишь забыл сказать, что они оба именно своим заговором со Сталиным сами создали эту ситуацию в партии и открыли путь единоличному правлению Сталина.

Власть Сталина к тому времени настолько укрепилась, что он сразу после съезда смог нанести уничтожающий удар против ленинградской оппозиции. Комиссия под руководством Молотова, в которую входили Калинин, Куйбышев, Ворошилов, Киров и другие, прибыла в Ленинград с поручением и полномочиями сместить и реорганизовать руководство ленинградской парторганизации. Таким образом Зиновьев потерял организационную базу своего влияния в партии.

Схожая операция была проделана ещё незадолго до съезда в Москве, в результате чего руководство московской парторганизации было заменено преданными сторонниками Сталина с Углановым во главе. В итоге в то же самое время и Каменев в основном потерял своё влияние и власть.

Итак, можно констатировать, что в период с 1923 по 1925 год уже возникли и стали всё больше применяться на практике важнейшие элементы укрепившейся позднее сталинистской системы организационного и идеологического правления. Не все из них были созданы намеренно и по плану, некоторые вытекали из объективных и субъективных условий, а некоторые из случайных обстоятельств, использованных Сталиным весьма целенаправленно.

В организационном аспекте формирование большого бюрократического партаппарата, находившегося фактически под контролем лишь генерального секретаря, имело решающую важность. Важны были компетенции и возможности кадровой политики, которые Сталин назначением лично отобранных и преданных ему функционеров на решающие партийные посты сознательно использовал для построения своей партийной власти. Благодаря этому он имел также возможность в основном управлять составом делегатов на партконференциях и съездах, так что возможную оппозицию можно было гасить уже в зародыше. Этот метод сработал ещё при подготовке XII съезда партии в апреле 1923 года, в широком масштабе и ещё лучше на XIII съезде в мае 1924 года и в декабре 1925 года на XIV съезде, на котором уже не было делегатов с решающим голосом, принадлежащих к оппозиции. Даже члены Политбюро, такие как Троцкий, а затем и Зиновьев и Каменев, на этих съездах уже не обладали правом голоса.

Поэтому не удивительно, что решения были всегда приняты единогласно. Сталин также мог перемещать влиятельных функционеров, принадлежащих к оппозиции или близких к ней, на посты, удалённые от Москвы и Ленинграда. Также их часто посылали как послов в другие страны, например, Каменева, Раковского, Радека, Иоффе или Коллонтай.

Другой важный организационный метод сталинского правления в партии состоял в том, чтобы собирать делегатов партийной конференции или съезда в «делегации» областей под единым руководством и обсуждать преимущественно щекотливые проблемы уже лишь в отдельных делегациях, которые высокопоставленные функционеры информировали и обрабатывали по своему усмотрению. Таким образом делегаты, имеющие индивидуальные мандаты своей парторганизации, фактически ставились под опеку и теряли своё право голоса, так как теперь делегация должна была голосовать консолидированно. Этот метод также был весьма удобен для выдвижения кандидатур на выборах в руководящие органы партии, чтобы не допустить обсуждений и дебатов по персональным предложениям на общем заседании съезда. Поскольку делегации принимали решение о «своих» кандидатах по списку, который им передавал ЦК, было возможно выбрать в партийную верхушку личностей, которых никто из зала не знал.

Вообще, организационный принцип партии — «демократический централизм», который должен был состоять из двух противоречивых элементов централизма и демократии, на деле с самого начала практиковался как директивный централизм, поскольку в условиях царского режима и нелегального положения иначе было невозможно. После Октябрьской революции был лишь относительно короткий период широкого применения этого принципа, но во время военного коммунизма вновь по опять-таки понятным причинам демократия стала невозможна. Однако после перехода к нэпу в партии не произошло соответствующего развития и применения принципа демократического централизма, а она осталась скорее с диктаторским централизмом. Это и было одной из главных причин возникновения первой оппозиции 1923 года.

Поражение оппозиции и возникновение усиливающегося бюрократического партаппарата со своими руководящими структурами привело к тому, что от демократического централизма осталось на практике лишь название, тем более что большой слой «партработников» на зарплате всё более понимал себя как передатчиков, исполнителей и контролёров исполнения приказов и по большей части отказался от собственных взглядов. В своей зависимой позиции они быстро привыкли отказываться от роскоши иметь собственное мнение, так как оказалось, что это может плохо кончиться.

Эта система с развитием сталинизма совершенствовалась, причём зачастую сохранялось внешнее впечатление демократичности принятия решений.

К тому времени уже возникли важнейшие элементы механизма идеологической власти, характерные для сталинской системы. При этом имело решающее значение, что «линия партии» не вырабатывалась при широком участии членов партии в обсуждении основных проблем, а была предопределена в Центральном Комитете (а позже — только в Политбюро) и передавалась парторганизациям как «линия партии» и решение Центрального Комитета. Если в парторганизациях и происходили обсуждения, то теперь можно было дискутировать только о том, как конкретно нужно проводить эту «линию». Из-за этого очень легко было обесценить всякое критическое обсуждение аспектов партийной политики, назвав его направленным против «линии» и — если находились сторонники — осудить их за «фракционность».

Создание фракций вообще было запрещено. Из-за этого обвинение во фракционности было серьёзным и влекло за собой строгое наказание. Но в таких условиях открытое обсуждение насущных вопросов было невозможно, и потому «линия» играла всё более важную роль как идеологический элемент для дисциплинирования членов партии и недопущения дискуссий и критики. Одним из аспектов в этом было также то, что на определённые взгляды быстро наклеивались ярлыки типа «мелкобуржуазный уклон» или «социал-демократические шатания», чаще всего без подкрепления какими-либо аргументами.

В процессе дискуссий с оппозицией был введён сильный идеологический инструмент управления: покаянный отказ от воззрений и убеждений, высказанных в дискуссии. Самокритика должна была совершаться публично.

Устав требовал, чтобы все члены партии придерживались решений, принятых большинством, но давал им право настаивать на своих взглядах, даже если они не находили себе большинства. Принуждение же раскаяться в своих убеждениях стало обрядом, недостойной процедурой, путём которой пытались добиться подчинения. Этот метод принуждения совести, заимствованный у инквизиции, был введён еще на первом этапе формирования сталинизма. Позже, на третьем этапе, когда сталинская система полностью сформировалась, он достиг ещё большей психологической важности, так как он тогда стал служить ещё и для того, чтобы сломить характер оппозиционных членов партии, морально унизить или сломать их, сделать их безвольными и послушными. И чтобы дисциплинировать всех остальных, присутствовавших при этой процедуре.

Примитивное и вульгарное бескультурье дискуссии, которое противоречило как теоретическому содержанию, так и моральным притязаниям марксизма, вскоре стало немаловажным элементом идеологической структуры власти. Оскорбления, ложные обвинения, сознательная дезинформация, подтасовки и ложь всё больше использовались в дискуссиях вместо деловых аргументов и вели к настоящему одичанию форм взаимоотношений.

Сталин не только любил и использовал грубые и вульгарные выражения против противников, но и считал свою грубость даже достоинством, которым он гордился. Вместо того, чтобы использовать аргументы, он часто ограничивался высмеиванием противника в дискуссии в совершенно детской манере. Его дурная привычка использовать вместо аргументов вырванные из контекста ленинские цитаты в качестве убийственных аргументов вскоре стала общепринятой и привела к заметному снижению идеологического и теоретического уровня в партии. Многочасовые споры на партийных съездах часто состояли из толкования ленинских цитат, превратившихся, несмотря на своё происхождение из разных периодов и на разный контекст, в догмы, абсолютно верные для всех времён.

Сталин также пугал противников своими непререкаемыми упрёками в том, что они ничего не понимают в марксизме и ленинизме, в том, что они дураки. Даже таких товарищей, как Каменев, Бухарин и Рязанов, он называл путаниками. Рязанов был выдающимся образованным человеком и директором Института Маркса-Энгельса, да и по сравнению с остальными Сталин интеллектуально был карликом.

Резюмируя: уже в течение начального периода формирования сталинизма возникли важнейшие организационные, политические и идеологические элементы, на последующих этапах ставшие весьма тесно взаимосвязанными и выросшие в систему.

2.5. Методы сталинизма становятся преобладающими

Дальнейший этап в формировании и развитии сталинизма характеризовался в меньшей степени возникновением новых элементов, а в большей — их укреплением и систематическим применением в борьбе против оппозиционных групп и взглядов. Объективной основой возникавших споров были с одной стороны материальные, экономические и социальные результаты развития Советского Союза в соответствии с курсом, принятым на последних партийных конференциях и съездах, приведшие к дальнейшему обострению ряда противоречий. Так как продолжал делаться упор на поддержке сельскохозяйственных производительных сил в интересах более высокого товарного производства зерна, в силу насущной необходимости не только для обеспечения городов, но и для роста экспорта, то тенденции социального расслоения крестьянства усилились. Тем более, что благодаря изменениям в налоговой политике и кредитовании более сильные хозяйства середняков и кулаков больше всех выигрывали от этих мер.

В то же время было разрешено арендовать землю и нанимать батраков, что задумывалось как помощь сельской бедноте, но фактически стало выгодно в первую очередь богатым крестьянам. Связанное с этим социальное расслоение серьёзно изменило классовые отношения и пропорции между различными слоями в деревне в сторону, неблагоприятную для сельских бедняков. В их распоряжении было меньше земли, они не имели тяглового скота и машин и из-за этого были вынуждены снимать их у кулаков за деньги или наниматься батраками за плату. Снижение налогов на бедняков не могло это компенсировать, поэтому их недовольство советской властью росло.

С другой стороны, возросла и экономическая мощь наиболее богатых крестьян, способных накапливать деньги, но имевших лишь немного возможностей использовать их для потребления или производства, так как слишком слабо развитая промышленность поставляла им недостаточно машин и товаров потребления. Мнение экономической школы Бухарина о том, что рост платёжеспособного спроса крестьянства ускорит развитие промышленности, в тогдашних условиях России оказалось ошибочным, он не привёл к ускорению развития промышленности.

Недостаточное развитие промышленности мешало дальнейшему развитию сельскохозяйственных производительных сил, так как крестьяне в этих обстоятельствах не имели материальной заинтересованности в более высоком производстве. Кроме того, «ножницы» между ценами промышленных и сельскохозяйственных товаров продолжали быть настолько большими, что крестьяне, вместо того чтобы продавать свои излишки государству по низким фиксированным ценам, предпочитали продавать их на свободном рынке и/или хлебным спекулянтам, чтобы получить более высокую прибыль.

Вопреки всем официальным приукрашиваниям и замалчиваниям, годовая «кампания хлебозаготовок» стала одной из самых трудных задач партийных организаций.

Обострились также многие противоречия, связанные с развитием промышленности и рабочего класса. Хотя удалось достичь довоенного положения в промышленном производстве, к тому времени выросло и население, так что подушевое производство всё ещё оставалось ниже довоенного. При трезвой оценке должно было быть ясно, что с устаревшим инвентарём промышленности более высокого уровня производства вряд ли возможно было достигнуть без широкомасштабной индустриализации на основе современной техники. Но Бухарин и Сталин отвергали все предложения ускоренного развития промышленности, называя это «сверхиндустриализацией».

Слишком низкие темпы развития промышленности повлекли за собой и отрицательные социальные последствия, прежде всего в отношении роста рабочего класса, продолжавшего оставаться меньшинством в обществе, а также в отношении роста безработицы, так как люди, покидавшие деревню, не находили работы в промышленности.

Эти тенденции общественного развития, естественно, отражались и в политике и идеологии и оказывали влияние на партию, её работников и членов. Беспокойство и недовольство росли, но при царившем в партии режиме едва ли могли проявиться. Открытого обсуждения проблем, трудностей и путей их решения не могло произойти. Из-за этого заметная оппозиция могла возникнуть только среди руководящих кадров, имевших больший кругозор и способных к критическому анализу и выработке альтернативных предложений.

В этих обстоятельствах произошло сближение и в конце концов даже объединение оппозиционных сил 1923 года, руководимых Троцким, и ленинградской оппозиции 1925 года под руководством Зиновьева и Каменева, а также некоторых старых оппозиционных групп, например, рабочей оппозиции и группы «Демократический централизм».

Троцкий следил за развитием ленинградской оппозиции, анализировал её взгляды и выступления, но относился к ней с осторожностью, что совершенно понятно по предшествовавшей истории. Зиновьев и Каменев должны были теперь проглотить горькую пилюлю того, что они совершенно неверно оценивали Сталина и его стремление к власти, что, стремясь вывести Троцкого из руководства, они со Сталиным использовали методы и подлости, открывшие тому путь к безграничной и неконтролируемой власти над партаппаратом. Они вынуждены были осознать, что они теперь сами стали жертвами этой ненормальной ситуации, в создании которой они приняли участие, и Сталин использует против них инструменты, возникшие с их помощью, которые они сами когда-то использовали против Троцкого. Совершенно понятно, почему Троцкий, зная всё это, вначале сохранял недоверие.

Зиновьев и Каменев признали, что Троцкий в своей критике в сущности был совершенно прав, а также согласились, что они вместе со Сталиным изобрели предлоги для преследования Троцкого. Каменев сказал, что работа Троцкого «О нашей революции» послужила лишь поводом, и, если бы её не было, нашёлся бы другой повод. Оба также сказали, что они боятся за свою собственную жизнь, так как к тому времени они уже считали Сталина способным заставить своих политических противников замолчать таким образом. Все трое договорились забыть прошлое и вместе обдумать, как можно достичь изменения внутрипартийного режима и политической линии на основе партийного устава. По их мнению, необходимы были исправления, чтобы лучше продвигаться на пути социалистического строительства.

Так Зиновьев, Каменев и Троцкий в первый раз вместе выступили на заседании ЦК в апреле 1926 года против линии Сталина и Бухарина и потребовали оставить политику предпочтительной поддержки кулачества. Они предложили прямо идти к более быстрому развитию промышленности. Хотя эти предложения были отвергнуты, однако произошли некоторые изменения, например, преобразование сельскохозяйственного налога в подоходный налог, чем были устранены некоторые несправедливости. Но принципиальное направление предпочтительного развития сельского хозяйства сохранилось, так как Бухарин был убеждён, что всё крестьянство через вовлечение в закупочные, торговые, кредитные, потребительские и т. п. кооперативы медленно, но верно «врастёт в социализм».

Главные лица Объединённой оппозиции в связи с этим провели детальный критический анализ положения и сформулировали детальные предложения для исправления политики партии. Этот документ был передан членам ЦК и ЦКК в июле 1926 года и стал известен как «Заявление тринадцати», так как его подписало 13 человек, среди которых были Троцкий, Каменев, Зиновьев, Пятаков, Лашевич, а также вдова Ленина Крупская.

Зиновьев тогда ещё оставался председателем Исполкома Коминтерна и в его аппарате имел сторонников и помощников. Сталин ещё в 1925 году начал сильнее вмешиваться в действия Коммунистического Интернационала, чтобы парализовать там влияние Зиновьева.

Первой реакцией на «Заявление тринадцати» стало решение ЦК и ЦКК об исключении Зиновьева из Политбюро, а Лашевича из ЦК. Аргументом было то, что они используют аппарат Коминтерна для фракционной деятельности. При этом заявление прямо не упоминалось.

После исключения Зиновьева состав Политбюро был ещё раз изменён. Сталин, Рыков, Бухарин, Томский, Калинин, Молотов, Рудзутак и Троцкий остались членами, Андреев, Каганович, Каменев, Киров, Микоян, Орджоникидзе, Петровский и Угланов стали кандидатами в члены Политбюро. Таким образом Политбюро, фактически бывшее высшим органом принятия решений в партии, было занято почти исключительно сторонниками Сталина, так как в нём временно оставались лишь два оппозиционера — Лев Троцкий и Лев Каменев, который тогда был переведён в более низкий ранг кандидата. Но эта концентрация власти у сталинской группы очевидно вызвала и озабоченные вопросы. Например, Рыков в своём докладе «О результатах объединённого пленума ЦК и ЦКК ВКП(б)» на собрании московского актива 26 июля 1926 посчитал нужным сказать об этом.

«В настоящее время активно распространяются слухи, что большинство партии тоже объединилось во фракцию, что эта фракция большинства самая опасная и самая вредная для единства партии»,

риторически констатировал он, чтобы ответить самому себе:

«У большинства партии нет и не может быть таких политических взглядов, такой политической платформы, которые бы отличались от взглядов и платформы партии в целом, потому что большинство определяет платформу и политическую деятельность партии. Поэтому довод, что большинство партии организовалось в отдельную фракцию, самый опасный и самый вредный в любом политическом смысле»⁶⁹.

Такое рассуждение Рыкова было рассчитано на дураков, потому что озабоченные вопросы имели в виду не большинство в партии, а большинство в Политбюро. Это определяло линию партии.

После того как в Политбюро остались лишь два инакомыслящих, из которых только один имел право голоса, уже нельзя было говорить о большинстве. Поэтому Рыков добавил:

«Это, конечно, не исключает возможности совещаний сторонников генеральной линии партии по отдельным вопросам, особенно во время внутрипартийной борьбы»⁷⁰.

Но этим Рыков признал, что часть Политбюро совещалась между собой по вопросам, которые позже обсуждались на всём Политбюро. Это было именно фракционной деятельностью, которая как раз строго запрещалась.

Бухарин 28 июля 1926 года выступил с речью об этом пленуме на ленинградском активе. В ней он говорил и о «Заявлении тринадцати», однако не назвал прямо этот документ. Его ответ на него свёлся к утверждению, что сейчас «троцкизм» является платформой оппозиции.

«Официальная идеология всей оппозиции в целом — среди них товарищи Зиновьев, Каменев, Крупская и так далее — это совершенно открытая троцкистская точка зрения. Когда мы предсказывали, что дело закончится троцкизмом, то многие товарищи, сторонники новой оппозиции, не верили в это. […] Но сейчас товарищ Троцкий — идеологический вождь всей этой оппозиционной группы, в то время как ни у товарища Зиновьева, ни у товарища Каменева нет ни одной самостоятельной идеи. Они выступают с общими заявлениями, с общей платформой, с общими подписями, и, самое главное, все идеи в этих высказываниях принадлежат товарищу Троцкому»⁷¹.

Чувствуется злость Бухарина на то, что Зиновьев и Каменев больше не были готовы принимать участие в неверной политике, а именно в борьбе против «троцкизма», и даже признали, что оппозиционная критика 1923 года была права. Бухарин теперь объявляет их бездумными попугаями Троцкого. К этому добавляется теперь и указание на их серьёзные ошибки в октябре 1917 года, которые Сталин и он некоторое время назад называли неважными, но это было в то время, когда они оба ещё были их союзниками против Троцкого. В этом выступлении Бухарина интересно то, что он уже считал обвинение в «троцкизме» доказательством антипартийной фракционной деятельности — не объясняя, что он на самом деле подразумевает под этим зловещим «троцкизмом».

Не менее интересно использование термина «марксисты-ленинцы», который здесь был употреблён в первый раз. Это указывает на то, что Бухарин обдумывал, как можно с помощью ленинизма и цитирования Ленина медленно, но верно отодвинуть в тень марксову теорию.

Вожди новой объединённой оппозиции, вероятно, считали, что ещё существуют законные, в рамках устава, возможности разумными аргументами и настойчивым убеждением изменить партийный курс и исправить ошибочную линию. Такое предположение питалось неуверенностью группы Сталина-Бухарина, которая ясно проявилась в различных противоречивых решениях. Из-за этого они не хотели ещё сильнее обострять конфликты и стремились показать любезность. Поэтому 4 октября 1926 года они направили в ЦК разъяснение, принимая на себя определённые обязательства, которые должны были смягчить борьбу. Они подчёркивали, что они настаивают на своих аргументированных взглядах, но отказываются от создания и действия «фракций и группировок». Поэтому они считали своим долгом «выполнить решения партии по недопущению фракционной деятельности».

Они также признали, что при распространении своих взглядов они

«в ряде случаев после XIV съезда допустили шаги, являющиеся нарушением партийной дисциплины и выходящие за установленные партией рамки идейной борьбы внутри партии на путь фракционности. Признавая эти шаги совершенно ошибочными, мы заявляем, что мы решительно отмежёвываемся от фракционных методов защиты наших взглядов, так как эти методы угрожают партийному единству, и призываем к этому также всех товарищей, разделяющих наши взгляды».

Кроме того, в этом заявлении, подписанном Евдокимовым, Каменевым, Зиновьевым, Сокольниковым и Троцким, было сказано:

«Каждый из нас обязуется защищать свои взгляды лишь в формах, допускаемых уставом и решениями партийных съездов и Центрального Комитета, так как мы убеждены, что всё, что есть в этих взглядах верного, будет воспринято партией в дальнейшей работе»⁷².

Центральный Комитет принял «с удовлетворением» предложение этой пятёрки и 7 октября поставил ряд условий, о которых в переговорах сначала не удалось достигнуть согласия. Из-за этого 11 октября оппозиции был предложен «ряд минимальных условий», которые она должна выполнить. Они были приняты, поэтому ЦК снова «с удовлетворением» констатировал, что оппозиция в сущности приняла поставленные требования, «как было указано в заявлении от 16 октября».

Однако желание не обострять внутрипартийные споры и вернуться к совместной единодушной работе, по-видимому, было лишь у оппозиции, поскольку вопреки договорённостям ЦК и ЦКК уже через несколько дней, 23 октября 1926 года, приняло важные решения: во-первых, они объявили выговор Троцкому, Зиновьеву, Каменеву, Пятакову, Евдокимову, Сокольникову и Смилге, то есть те получили партийное взыскание. Во-вторых, они объявили о невозможности дальнейшего пребывания Зиновьева на посту председателя Исполкома Коминтерна. И в-третьих, они исключили Троцкого и Каменева из Политбюро.

Одновременно Сталин опубликовал свои тезисы «Об оппозиционном блоке в ВКП(б)», в которых он выдвинул тяжелейшие обвинения против товарищей. Это фактически означало их политическое, идеологическое и моральное уничтожение.

Уже во введении они обвинялись в том, что они,

«испугавшись трудностей, испытывают усталость и колебания, впадают в отчаяние и культивируют упадочные настроения, заражаются неверием в творческие силы пролетариата и приходят к идеологии капитулянтства»⁷³.

Согласно Сталину, оппозиционный блок заявил,

«что он остаётся на своих старых принципиальных позициях, не отказывается от своих принципиальных ошибок и будет защищать эти ошибочные взгляды в рамках устава партии. Из этого следует, что оппозиционный блок думает и впредь культивировать в партии упадочные настроения и капитулянтство, что он думает и впредь пропагандировать в партии свои ошибочные взгляды»⁷⁴.

По мнению Сталина, другие теоретические позиции и взгляды просто ошибочны, раз они отклонились от взглядов партии, а те принципиальным образом правильны, раз они были утверждены партийным съездом или конференцией. (Как такие «решения» принимались, уже известно.) Таким образом, «решения большинства» возводились в ранг критерия истины. Это обстоятельство, следовательно, позволяло осуждать любые мнения как ошибочные, если они не были санкционированы съездом. Этим Сталин внёс новый нюанс в идеологический инструментарий, который сделал возможным обострение борьбы вплоть до уничтожения отклоняющихся мнений и их представителей. Для этого нужно было лишь несколько терминологических уловок. Если смысл Октябрьской революции состоял в завоевании политической власти для построения социалистического общества, то «капитулянтская идеология» была «контрреволюционна», и тот, кто её защищал, в конечном счёте отказывался от построения и победы социализма.

Это была лишь семантическая уловка, безо всякой логики, но в то время в сталинских методах цель оправдывала всякое средство. Если заклеймить всякую критическую оценку отклонений и извращений как капитулянтскую идеологию, а её в свою очередь объяснить отказом от социализма, тогда, конечно, всякую критику можно было назвать вражеской и контрреволюционной. А если эта несправедливая оценка была утверждена решением съезда, тогда сверх того все члены партии были обязаны уважать этот бессмысленный взгляд как правильную точку зрения.

Критерием истины, таким образом, была уже не общественная практика, а решение.

И чтобы крепко связать это с главным врагом, «троцкизмом», Сталин заявил именно в этом духе:

«Троцкизм придерживается совершенно других взглядов на характер и перспективы нашей революции. Несмотря на то, что троцкизм шёл в октябре 1917 года с партией, он исходил и продолжает исходить из того, что наша революция сама по себе не является, по существу дела, социалистической, что Октябрьская революция есть лишь сигнал, толчок и исходный пункт социалистической революции на Западе […]. В то время как партия, организуя Октябрьскую революцию, исходила из того, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране, [...] троцкизм, наоборот, сотрудничая с большевиками в период Октября, исходил из того, что безнадежно думать что, например, революционная Россия могла бы устоять перед лицом консервативной Европы»⁷⁵.

Без зазрения совести Сталин сфальсифицировал всю историю Российской Коммунистической партии с апреля 1917 года, чтобы создать впечатление, что существовала не единая партия, к чьему высшему руководству принадлежал и Троцкий, а два течения, одно рядом с другим — большевизм и троцкизм. Они в течение определённого времени, хоть и с совершенно противоположными намерениями, готовили и осуществили Октябрьскую революцию: большевики с целью строить и построить социализм в России, троцкисты — с целью начать европейскую революцию, так как они считали построение социализма в России невозможным.

Сталин пытался доказать этот грубый тезис, цитируя — в то время уже привычным образом — какие-то вырванные фрагменты из разных времён, а кроме того, изобретя революцию саму по себе. В 1926 году Сталин уже мог проделывать такие абсурдные фальсификации истории и даже навязывать их съезду, так как старая большевистская партия Ленина уже не существовала. Приём в неё сотен тысяч новых членов без необходимого политико-идеологического образования, не говоря уж о теоретическом, настолько изменил её состав, что доля старых большевиков к тому времени съёжилась в ничтожное меньшинство. Только эти товарищи ещё знали настоящую историю партии, включая её прежние внутрипартийные дискуссии, и лишь они знали, что «троцкизмом» во дооктябрьские времена называлось течение в РСДРП, стремившееся к объединению фракций большевиков и меньшевиков.

Так систематическая фальсификация истории стала неотъемлемой частью идеологического арсенала сталинизма. История партии через достаточно регулярные промежутки времени должна была переписываться под притязания генерального секретаря, с течением времени выросшие настолько, что он из «лучшего ленинца» стал «Лениным сегодня», пока наконец в «Кратком курсе» 1938 года история не достигла своей теперь уже полностью фальсифицированной версии.

Одним из самых усердных придворных писателей во все времена был Е. М. Ярославский, вынужденный несколько раз обновлять свои версии, с одной стороны потому, что Сталин время от времени должен был получать всё более высокий ранг, а с другой стороны, и потому, что его прежние соратники со временем превращались в правых или левых «уклонистов» и врагов партии либо становились «неличностями», которых якобы вообще не было. Хотя Сталин и считал трактовки истории партии Ярославского наилучшими, они, однако, в конце концов должны были исчезнуть с книжного рынка так же, как и трактовки Зиновьева, Кнорина, Бубнова и других авторов, поскольку они должны были уступить место гениальному труду «История ВКП(б). Краткий курс». Но в компенсацию за это Ярославский и Кнорин получили право работать над «Кратким курсом» в качестве авторов, хотя об их авторстве умалчивалось, поскольку Сталин позже приписал авторство этого произведения себе одному, а старый большевик Кнорин ещё до окончания книги был арестован и расстрелян.

Сталин в своих тезисах пришёл к заключению, что в отношении взглядов объединённой оппозиции речь шла о «социал-демократическом уклоне», и эту характеристику, естественно, нужно было воспринимать в контексте со сталинской догмой, что социал-демократия не только злейший враг коммунизма в международном рабочем движении, но и «двойник фашизма». Троцкий, Зиновьев и Каменев в связи с этим клеймились не только как пораженцы, но и как сторонники социал-демократии и таким образом как «полуфашисты».

В то время как идеология формировавшегося сталинизма первоначально выражалась скорее в неприятии вымышленного призрака троцкизма, то есть была сформулирована по большей части отрицательно, на втором этапе её развития заметно усилилась необходимость в положительном содержании, в положительных целях. Партийные массы должны знать не только против чего борется партия, но и за что ведётся эта борьба. Сталинизм срочно нуждался в теоретической и идеологической базе, и таковой стала теория построения социализма в одной отдельно взятой стране: можно строить и построить социалистическое общество даже в том случае, если международная революция в течение долгого времени не наступает и Советский Союз должен существовать без помощи более развитых стран. Сталин теперь постоянно ставил это воззрение на передний план, при этом утверждая, что его создал и защищал Ленин.

Как известно, Маркс и Энгельс считали, что социализм будет совместным завоеванием международного рабочего класса, из чего можно сделать вывод, что революция должна победить по крайней мере в нескольких развитых капиталистических странах, хотя молодой Энгельс в 1846 году в своих «Принципах коммунизма» поначалу довольно категорично заявлял, что социалистическая революция обязательно будет иметь международный характер и поэтому произойдёт одновременно в капиталистических странах. Но он писал это в то время, когда важнейшие положения марксистской теории научного социализма ещё не были разработаны. Поэтому не стоит переоценивать это весьма абстрактное мнение Энгельса. Так как позже, когда капиталистическое общество стало в своей сущности более развитым и социалистическое рабочее движение выросло в серьёзную политическую силу, настолько, что социалистическая революция уже не была лишь отдалённой перспективой, а, казалось, стала реальной возможностью, тогда Маркс и Энгельс видели проблему уже гораздо более конкретно. Исходя из неравномерного развития капитализма в разных странах, они видели в наиболее развитых странах Европы — Франции, Англии и Германии — первых кандидатов на социалистическую революцию. При этом они вовсе не думали, что это должно будет произойти во всех трёх странах одновременно. Энгельс был убеждён, что Франция выйдет вперёд, а Германия и Англия будут её догонять. Международный характер и содержание социалистической революции представлялись достаточно длительным историческим процессом, в котором международный пролетариат объединит свои силы.

Сталин теперь утверждал, что взгляды Маркса и Энгельса о том, что социалистическая революция должна произойти одновременно в капиталистических странах, были, возможно, верны во времена капитализма свободной конкуренции, так как в то время лишь Лениным открытый и сформулированный закон неравномерного развития капитализма ещё не действовал. Он стал действовать лишь на стадии империализма, и исходя из этого закона, Ленин, по утверждению Сталина, развил теорию построения социализма в одной стране.

Нельзя исключать, что Сталин, будучи заранее предубеждённым, просто неверно интерпретировал краткие замечания, в которых Ленин походя высказался об этом вопросе в другом контексте, найдя их пригодными для своих целей. Идея, что большевики на основе этих кратких заметок Ленина — опубликованных в швейцарской газете «Социал-демократ» во время первой мировой войны и потому неизвестных в России — подготовили и совершили Октябрьскую революцию, выглядит гротескной.

Проблема социализма в изолированной стране очень сложна, как теоретически, так и практически, и некоторые вопросы до сих пор недостаточно ясны. К этому мы вернёмся позже.

Но Сталин в своей схематической манере свёл вопрос лишь к двум аспектам, утверждая, что полная и окончательная победа социализма в Советском Союзе требует решения двух видов противоречий, а именно внутренних противоречий между различными классовыми силами — то есть противоречий между пролетариатом и буржуазией, с одной стороны и между пролетариатом и крестьянством, с другой, — и, кроме того, внешних противоречий между социалистической страной советов и враждебным окружением капиталистических государств.

Партия преодолеет внутренние противоречия путём правильной политики, ведь советская власть может победить русскую буржуазию и сформировать союз с крестьянством так, что оно постепенно интегрируется в социалистическое общество. Поэтому строительство и построение социализма в Советском Союзе совершенно возможно.

Но эта победа социализма ещё не окончательна, так как существует опасность военной интервенции империалистических государств и из-за этого — опасность восстановления капитализма. Чтобы ликвидировать эту опасность и окончательно закрепить полную победу построенного социализма, необходимо сотрудничество международного класса и благодаря ему победа социалистической революции в нескольких наиболее важных капиталистических странах.

Таким образом Сталин свёл международные аспекты социалистической революции и построения полностью социалистического общества к проблеме возможной интервенции и отделил её от взаимоотношения с внутренними проблемами социалистического общества, которые он также понимал очень упрощённо. На самом деле социализм был в опасности не только из-за угрозы внешней военной интервенции, но и из-за неизбежной экономической вовлечённости в мировой рынок. Из-за неё, если только не стремиться к полной экономической автаркии, экономика Советской России была связана с международными экономическими процессами, а они имели капиталистическую природу — кризисы перепроизводства и сбыта, дефицит сырья, войны, конъюнктура, депрессия… Из этого могли проистекать серьёзные проблемы, но это Сталин полностью игнорировал.

Несмотря на то, что эта весьма упрощённая теория Сталина во многих отношениях была необоснованной и он не мог сослаться ни на Ленина, ни на Маркса или Энгельса, она стала важнейшей частью сталинистской теоретической конструкции и получила ранг догмы. Сталин навязал её не только ВКП(б), но и, после нескольких дискуссий, Коминтерну, так что она в конце концов стала обязательной для всех коммунистических партий. Советская модель социализма, основывавшаяся на этой «теории», на этой догме, после Второй мировой войны стала обязательной для государств-союзников СССР. Она стала стереотипом, который безусловно и неукоснительно должен был проводиться в жизнь.

Как Сталин мог прийти к этим взглядам, очевидно противоречившим фундаментальным положениям марксизма? Они возникли не только потому, что Сталин имел примитивное представление о социализме. Но возникновение и навязывание теории построения социализма в одной отдельной стране вытекало не только из схематических рассуждений, которые в основном были связаны с борьбой против «троцкизма». Существовали и важные материальные и идейные потребности больших слоёв населения. Победная Октябрьская революция и окончание войны в широких массах российского населения — особенно в рабочем классе, но также и в кругах прогрессивной интеллигенции — пробудили значительную социальную и политическую активность и большой энтузиазм. С энтузиазмом, самоотверженностью и оптимизмом — но при этом и со многими иллюзиями — миллионы людей приступили к трудным задачам преобразования общества. Но тогда пришла контрреволюция, гражданская война, военная интервенция империалистических держав. Врагов можно было победить, и социализм был спасён, однако ценой огромных жертв людей и ресурсов. В конце войны рабочий класс был почти уничтожен, частично деклассирован, а также довольно деморализован. Экономика, прежде всего промышленность, была по большей части разрушена и лежала в руинах. Кроме того, надежды на поддержку других социалистических революций в Европе не сбылись, они везде потерпели поражение. В таких обстоятельствах среди населения распространились усталость, разочарование и пораженчество. Возникли сомнения в том, сможет ли советская власть, оставшись в изоляции, оказать сопротивление, и в том, действительно ли огромные жертвы стоили усилий.

Негативные взгляды, распространявшиеся в обществе и в рабочем классе, были большой опасностью, которую могли использовать и усилить враждебные силы. Необходимо было противодействовать ей. Коммунистическая партия поэтому сформулировала практически достижимые цели в виде лозунгов. Теория социализма в одной отдельной стране казалась очень подходящей для этого, так как она открывала перспективу не только рабочему классу, но и широкому слою бюрократии в партийном и государственном аппарате, в экономике, культуре и общественных организациях. Предстояло долгое строительство страны, в котором они могли развить и укрепить своё собственное личное положение в обществе.

Аргументы были убедительными: Советская Россия — шестая часть Земли — была страной с огромными природными богатствами, как говорили теперь, и поэтому можно построить социализм даже в одиночку и добиться лучшей жизни.

«Мы смогли победить в войне контрреволюцию и империалистических интервентов, значит, мы сможем построить и социалистическое общество!»

Без сомнения, этот лозунг годился для распространения оптимизма и смелости, для повышения активности и даже пробуждения энтузиазма и желания работать ради великих свершений. Поэтому не только в партии, но и во всём обществе существовала благоприятная почва для согласия с этим взглядом. Но эта исходная обстановка подходила также и для дискредитации оппозиции, потому что сейчас их можно было обвинять в том, что они отказываются от строительства социализма в СССР, а вместо этого лишь пассивно ожидают успеха мировой революции.

Это сделал Бухарин ещё в своей речи на XIV съезде ВКП(б), когда он сказал:

«ошибки оппозиции таят в себе зародыш сомнений в возможности строить социализм в нашей стране. Мы имели отрицание идеи строительства социализма вместе с крестьянством, при пролетарском руководстве им»⁷⁶.

Напротив, Бухарин был твёрдо убеждён,

«что из-за классовых различий внутри нашей страны, из-за нашей технической отсталости мы не погибнем, что мы можем строить социализм даже на этой нищенской технической базе, что этот рост социализма будет во много раз медленнее, что мы будем плестись черепашьим шагом, но что всё-таки мы социализм строим и что мы его построим»⁷⁷.

Все проблемы, вытекавшие из экономического положения Советского Союза в мировой экономике, из неизбежного участия в мировом рынке, из международного разделения труда и главным образом из возникающего экономического соревнования с капитализмом, он оставил в своей аргументации без рассмотрения и таким образом присоединился к схематическим взглядам Сталина, хотя он как экономист должен был осознавать важность мирового рынка и его влияние на экономическое развитие СССР.

Вопреки ожиданиям вождей оппозиции, что после уступок и достигнутого соглашения со сталинским руководством начнётся сотрудничество, XV партконференция была использована для разгрома оппозиции. Это предвещали уже дисциплинарные меры и снятия с постов перед самым началом конференции, а на самой конференции это приняло ещё более острые формы.

Сталин в своем докладе на конференции обосновал, почему так важно прояснить вопрос о построении социализма в одной стране.

«Мы не можем двигаться вперед, не зная, куда нужно двигаться, не зная цели движения. Мы не можем строить без перспектив, без уверенности, что, начав строить социалистическое хозяйство, можем его построить. Без ясных перспектив, без ясных целей партия не может руководить строительством»⁷⁸.

В такой общей форме без сомнения было правильным дать ясную перспективу. Долгом партии было объяснить рабочему классу и всему населению своё понимание того, к какой цели она стремится и для чего. Однако партия не имела права распространять иллюзии, формулируя нереалистичные и недостижимые цели. Но Сталин знал только «либо — либо»: либо мы способны построить социалистическое общество и в одиночку — либо вообще нет смысла ничего начинать.

«Без уверенности построить социализм не может быть воли к строительству социализма. Кому охота строить, зная, что не построишь?»⁷⁹

Но мировая история не развивалась по этой простой схеме. Общество нельзя построить как дом по плану архитектора.

Однако Сталин говорил и действовал именно так. И он внушал не только, что можно осуществить и построить социализм собственными силами, — нет, можно построить и коммунизм. Этим он заложил фундамент того отношения к этому вопросу в Советском Союзе, которое основывалось скорее на иллюзорных желаниях, чем на реалистическом анализе объективных условий и вытекающих из них возможностей.

При изучении споров о «теории построения социализма в одной стране» трудно избежать впечатления, что её апологетов интересовали не столько теоретические субстанции, сколько чисто прагматические цели, не в последнюю очередь — клевета на оппозицию. Хотя Троцкому, Зиновьеву и Каменеву постоянно приписывалось то, что они отвергают строительство социализма в Советском Союзе, это не имело ничего общего с их дейтвительными взглядами. Троцкий первым ещё давно, на XII съезде, представил концепцию социалистической индустриализации как решающего экономического фундамента социализма, и его тезисы были единодушно одобрены съездом. Как он мог бы добиться этого, если бы он считал строительство социалистического общества в России невозможным?

Троцкий, так же как и Ленин и изначально все теоретики партии, среди которых был и Бухарин, был убеждён, что российский рабочий класс после завоевания власти в Октябрьской революции, может и должен начать строительство социалистического общества, чтобы тем самым также создать бастион международной революции. При этом, из-за отсталости страны во всех областях, нужно было одновременно создавать необходимые цивилизационные условия, которые в развитых странах уже создал капитализм, то есть там они уже имелись. Но им всем было ясно: ни одна страна, и тем более отсталая Россия, не сможет развить социалистическое общество до такой ступени, которая сделает возможным переход к бесклассовому коммунистическому обществу. Это будет возможно лишь тогда, когда многие и прежде всего развитые страны перейдут к социализму. Только при международном сотрудничестве рабочего класса достаточно большого числа стран с высоким уровнем развития производительных сил и производительности труда можно будет достичь экономических основ для всестороннего превосходства социализма над капитализмом. Такая оценка — это не «капитулянтская идеология» и не отказ от социализма, как ложно утверждал Сталин. Сам Ленин ещё в 1919 году в своей работе «Великий почин» пояснил:

«Производительность труда, это, в последнем счёте, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя»⁸⁰.

Поэтому дебаты по этому вопросу, по крайней мере со стороны сторонников Сталина, имели чаще всего чрезвычайно схоластический и демагогический характер, поскольку они исчерпывались толкованием произвольно вырванных ленинских цитат, без исследования важнейших вопросов развития производительных сил в рамках мирового рынка и международного экономического разделения труда. Конечно, в этом играли роль слабые экономические познания Сталина, но то, что Бухарин, хорошо понимавший важность мирового рынка, принял это, остаётся достаточно непонятным.

Исторический опыт многих десятилетий строительства и развития социализма, к сожалению, показал, что эти преждевременные обещания Сталина основывались на ложных предпосылках и оказались иллюзиями, так как Советский Союз, несмотря на гигантские свершения и успехи, которых он достиг до своего распада и гибели, не смог ни окончательно построить социализм, ни перейти к строительству коммунизма. В свете доступного сегодня опыта нужно констатировать, что теоретические взгляды тогдашней оппозиции на возможность строительства и построения социализма в изолированной стране значительно ближе взглядам Маркса и Ленина (и прежде всего к реальности), чем слишком упрощённые схематические представления Сталина и его сторонников.

В речах на XV партконференции в октябре 1926 года Каменев, Зиновьев и Троцкий изложили свои взгляды на то, как ВКП(б) могла бы организовать и осуществлять строительство социалистического общества, не выдавая желаемое за действительное и не приводя к ошибкам партию и рабочий класс.

Каменев напомнил, что Ленин говорил:

«„доделать“ советский тип государства удастся лишь практическим опытом рабочего класса нескольких стран».

Затем он цитирует следующие слова Ленина:

«Но мы не доделали даже фундамента социалистической экономики. [...] Надо отчётливо сознать и открыто признать это, ибо нет ничего опаснее иллюзий [...]. И нет решительно ничего «страшного», ничего дающего законный повод хотя бы к малейшему унынию в признании этой горькой истины, ибо мы всегда исповедывали и повторяли ту азбучную истину марксизма, что для победы социализма нужны совместные усилия рабочих нескольких передовых стран»⁸¹.

Эту цитату Ленина, так же как и десятки других замечаний, Сталин просто проигнорировал. В связи с этим Каменев опроверг утверждение Сталина, что такой взгляд неизбежно приведёт к ослаблению воли рабочего класса при построении социализма. Он поставил вопрос:

«Разве не было бы громаднейшим стимулом для пролетариата нашей страны, если бы он узнал из постановлений нашей конференции голую истину, которая заключается в том, что мы не доделали фундамента социалистической революции, что мы прошли сравнительно с 1922 г. очень сильно вперёд, но что не нужно питать иллюзий, что отставание в темпе хозяйственного развития может наносить нам ущерб не только в виде дредноутов и снарядов, а может наносить ущерб в такой простой вещи, как в вопросе о ценах и в вопросе об экспорте и импорте? Разве это есть уныние?»⁸²

Ленин, в точности в том же самом смысле, в одной речи как-то сказал, что танки Крезо опасны, но гораздо опаснее дешёвые трактора Крезо.

Троцкий в своей речи также аргументированно опроверг примитивные представления о строительстве и окончательном построении социализма в одной стране «черепашьим шагом», обсудив при этом отношения социалистического государства с мировым рынком и с развитием производительных сил в контексте международного разделения труда. Если по этой теории до построения социализма черепашьим шагом пройдёт, может быть, 50 лет, то тем не менее останется вопрос, что произойдёт тем временем с капиталистическими странами и как это проявится на мировом рынке, в котором участвует и социалистическая экономика? Нельзя просто отвлечься от проблем международных условий, как это делает Бухарин для оправдания своей теории черепашьего шага.

«Весь подход метафизический. Нельзя отвлечься от мирового хозяйства»⁸³.

Спор, по Троцкому, не идёт о том, имеет ли революция социалистический характер, или о том, началось ли уже строительство социалистического общества. Оба вопроса вне всякого сомнения имеют положительный ответ, хотя Сталин постоянно утверждает, что мы это якобы отрицаем.

«Если вы спросите, имеется ли достаточно сил и средств внутри страны, чтобы, независимо от того, что будет происходить во всем мире, довести до конца в течение 30 или 50 лет построение социализма, то я говорю, что самая постановка вопроса в корне неправильна. У нас есть достаточно средств для того, чтобы вести социалистическое строительство вперёд и тем самым помогать мировому революционному пролетариату, который имеет никак не меньше шансов завоевать власть в течение 10–20–30 лет, чем мы — построить социализм; никак не меньше, а больше шансов!

Я вас спрошу, товарищи, — и это есть основной пункт, это есть стержень всего вопроса, — что произойдёт с Европой, пока мы будем строить социализм? — вы говорите: мы построим социализм в нашей стране, независимо от того, что будет происходить за это время во всём мире. Хорошо. Сколько нам нужно времени для построения социализма? Ильич считал, что за 20 лет мы никак не построим социализма, при отсталости нашей крестьянской страны, и за 30 лет не построим. Допустим, 30–50 лет, как минимум. Так я вас спрашиваю, что за это время произойдёт с Европой?»⁸⁴

Возражая на обвинения в пораженчестве и капитулянтстве, Троцкий выразил своё убеждение в том,

«что победа социализма в нашей стране обеспечена только совместно с победоносной революцией европейского пролетариата. Это вовсе не означает, что наше строительство не-социалистическое, или что мы не можем и не должны со всей энергией вести его вперёд»⁸⁵.

К сожалению, на конференции царило настолько враждебное отношение к выступавшим представителям оппозиции, что их речи фактически казались, как говорится, метанием бисера перед свиньями. Не было серьёзной дискуссии, в которой стороны стремились бы к пониманию и истине. Выступления постоянно прерывались пристрастными выкриками и оскорблениями, Зиновьева в конце концов лишили слова, так что он не смог закончить выступление. Делегаты совершенно очевидно были заранее настроены предубеждённо и враждебно, что и было целью конференции: они должны были опорочить взгляды оппозиции, чтобы полностью вывести её из игры. Её хотели официально лишить права далее защищать свои взгляды. Таким образом XV партконференция в октябре 1926 года очень ясно показала, какими методами развивалась далее система сталинизма, как она возобладала в партии и как она уже перешла к идеологическому террору.

Дальнейший путь формирования методов и инструментария сталинской системы доминирования привёл от дискриминации оппозиционных взглядов к криминализации их сторонников и тем открыл возможность их преследования по закону.

Поскольку представители правящего большинства всегда упрекали оппозицию, что та лишь критикует и не имеет конкретных предложений лучшей политики в конкретных областях (несмотря на то, что их критические оценки были связаны с практическими указаниями), оппозиция при подготовке XV съезда, запланированного на начало 1927 года, решила представить партии для обсуждения свои идеи в обширном программном документе. Члены партии, и прежде всего будущие делегаты, должны были сами составить себе точное представление о разнице во взглядах.

Но этого сталинское руководство не хотело допустить любой ценой, поэтому оно запретило публикацию этого документа. Не нашлось ни одной типографии, готовой напечатать его. Преображенский и Серебряков, однако, смогли организовать типографию. За это они вместе с другими участниками сразу же были исключены из партии, некоторые из них также были арестованы. Бухарин в этом отношении утверждал, что оппозиция публикацией и распространением документа нарушила не только «партийную законность», но и «советскую законность» и этим заслужила наказание. Так хотели оправдать и узаконить аресты и приговоры. Инициаторы этой публикации были обвинены в сознательном сотрудничестве с буржуазными и «контрреволюционными» силами, и фигурировал даже некий «белогвардейский офицер» бывшей врангелевской армии.

Как выяснилось, это была провокация, поскольку этот бывший офицер был агентом ОГПУ. В оппозицию был внедрён шпион для слежки за ней. Когда провокация была разоблачена, Сталин открыто одобрил такие действия и цинично сказал, что это хорошо, раз бывший белогвардейский офицер теперь помогает разоблачать контрреволюционные силы в партии.

В таких условиях совершенно понятно, почему оппозиция для своего документа, оставшегося по большей части неизвестным, получила лишь примерно 6 000 подписей. Троцкий и Зиновьев 23 октября 1927 года были также исключены из Центрального Комитета. Каждый, кто осмеливался выступить за взгляды оппозиции, должен был теперь рассчитывать на большие неприятности и репрессии. В обстановке идеологического террора и угрозы репрессий такой результат был предопределён заранее, тем более, что большинство членов партии — даже по свидетельству самого Сталина — было теоретически необразованно и к тому времени воспитано в вере в вышестоящее начальство, и потому, естественно, последовало за «партийной линией». В своё время считалось преувеличением, когда Троцкий в своей речи перед объединённым пленумом ЦК и ЦКК сказал, что за такими репрессиями скоро последуют ещё более суровые меры. Он считал возможными даже казни.

Это не было его выдумкой, так как искусственно созданное враждебное отношение к оппозиции на многих собраниях уже приводило к тому, что такие требования высказывались в полный голос. Тогда Сталин выступил против и заявил, что он и раньше был против политики «отсечения партийных руководителей», что он поэтому как раньше выступал против исключения Троцкого, Зиновьева и Каменева из Политбюро, так и сейчас отвергает преувеличенные требования.

Действительно, Сталин, когда он сам мог разделить такую судьбу, несколько раз высказывался в этом духе. Например, он писал в письме в 1925 году во время кампании против «троцкизма»:

«Я решительно против вышибательской политики в отношении всех инакомыслящих товарищей. Я против такой политики не потому, что жалею инакомыслящих, а потому, что такая политика родит в партии режим запугивания, режим застращивания, режим, убивающий дух самокритики и инициативы»⁸⁶.

В этом он вне всякого сомнения был прав, но у него никогда нельзя было сказать, что́ из его взглядов было тактическим поведением, а что́ — настоящим убеждением. Лицемерил он или нет, в любом случае теперь он отказался от этого мудрого отношения. Он оправдал это тем, что руководство оппозиции к тому времени изменилось, и что поэтому вопрос об исключении из ЦК теперь должен быть решён. Так как его заявление вызвало громкий протест на заседании ЦК и ему напомнили его прежнее терпимое отношение к оппозиции, Сталин сказал, что он, видимо, раньше был слишком мягок и в этом ошибался.

Можно считать этот протест спонтанным действием, но поскольку, скорее всего, ни один член ЦК не осмелился бы публично оппонировать Сталину, более походит на правду предположение, что речь шла о запланированном сценарии. Сталин любил роль «умеренного», который лишь из-за мнения партии вынужден идти на более суровые меры.

Троцкий, Зиновьев, Каменев и остальные ведущие члены оппозиции (Раковский, Радек и Смилга) — если они не уступили под давлением и не отказались письменно от своих «неверных антипартийных взглядов» — были исключены и, вполне в духе царизма, высланы из Москвы и Ленинграда в дальние регионы Сибири или Казахстана, чтобы держать их вдали от политической жизни.

Троцкий после своего исключения из партии был выслан в Алма-Ату в Казахстане, где он должен был жить в чрезвычайно трудных условиях, но не прекратил борьбы за свои убеждения. Поскольку он поддерживал оживлённую переписку со своими единомышленниками и поскольку ссылка отнюдь не уничтожила его влияние, Сталин в 1929 году решил изгнать его из Советского Союза и выслать в Турцию. Там Троцкий жил на островке Принкипо в Мраморном море, однако не в изоляции, так как ему удалось сохранить многие связи и даже издавать «Бюллетень оппозиции». В 1927 году Сталин ещё не мог приказать арестовать Троцкого или даже убить его, поскольку его ещё высоко уважали в партии и стране. Но Сталин считал, что Троцкий быстро потеряет своё влияние в Советском Союзе и в международном рабочем движении, если распространить лживое утверждение, что тот стал врагом социализма и агентом буржуазии.

Позже Сталин осознал, что изгнание Троцкого было большой ошибкой, которую он хотел исправить своим поручением НКВД ликвидировать Троцкого, что, к его большому недовольству, удалось лишь после многих неудавшихся попыток, в 1940 году в Мексике.

После разгрома «Объединённой оппозиции» сталинская система власти в партии и во всём советском режиме разрослась в широком масштабе, особенно в организационном плане, создав многочисленные методы и инструменты, обеспечивавшие её функционирование. ЧК, созданная сразу после революции, стала ГПУ. Оно, в противоречии со своим названием (Главное Политическое Управление), было не администрацией, а политической полицией, обладавшей чрезвычайными полномочиями и тщательно следившей за политической жизнью, также и внутри партии.

Но кроме того, к тому времени в Советском Союзе возникла также сильная социальная база сталинской системы власти, с одной стороны — из-за объективных причин, относившихся к необходимости руководства и управления страной, а с другой — из-за систематической поддержки Сталиным. Эта база состояла из весьма расширившегося к тому времени слоя профессиональных «партработников», из созданной Сталиным иерархии секретарей и функционеров, назначенных на высокие посты лично им, зависевших от него и принимавших выгодные ему решения. Она состояла, кроме того, из аппарата государственных чиновников, назначаемого партаппаратом: от наркомов и сотрудников наркоматов до областных и районных советов, из работников профсоюзов, комсомола, различных кооперативов, из руководства и директоров синдикатов, трестов, заводов, из преподавателей в системе народного образования, а также из привилегированной части старой и новой интеллигенции.

Несмотря на ранее объявленную борьбу против «излишеств», не только материальные условия этого большого социального слоя, но и его общественное положение заметно отличались от обычных рабочих, крестьян и низших служащих. Они были представителями «элиты» и чаще всего имели определённые возможности решать и приказывать, от чего во многих отношениях зависели рядовые граждане. Всё это поставило их, как особый слой «бюрократии», над народом. Высокопоставленным членам этого слоя Сталин предоставлял всяческие привилегии, давал им квартиры в Кремле или в специальных правительственных жилых домах, обеспечивал их импортными товарами, а особо приближённым даже иногда дарил импортные американские автомобили. Если кто-то попадал в опалу, он должен был оставить привилегированное жильё, и только тогда он осознавал, что ему фактически ничего не принадлежало.

---

10В споре, который на съезде привёл к расколу на фракции большевиков и меньшевиков, речь шла о первом пункте партийного устава. Разница между формулировками Ленина и Мартова по сути была невелика, и то, что дискуссия по этому вопросу привела к расколу, показывает, что уже и до того существовали различные взгляды также и по другим вопросам. Но в позднейших спорах подчёркивался именно этот пункт.

11В. И. Ленин. К вопросу о национальностях или об «автономизации». ПСС, изд. 5, т. 45, стр. 356–362.

12В. И. Ленин. Лучше меньше, да лучше. ПСС, изд. 5, т. 45, стр. 393.

13Там же, стр. 397.

14В. И. Ленин. Письмо к съезду. ПСС, изд. 5, т. 45, стр. 345.

15Там же.

16См. об этом Wladislaw Hedeler. Stalin – Trotzki – Bucharin. Studien zu Stalinismus und Alternativen [Сталин — Троцкий — Бухарин. Исследования сталинизма и альтернатив]. Mainz, 1994, p. 99.

17Письмо Л. Д. Троцкого членам ЦК и ЦКК РКП(б). ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 2, д. 685, л. 53–68; машинописная копия. Цит. по: http://rabkrin.org/pismo-l-d-trockogo-chlenam-ck-i-ckk-rkpb/

18Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927, том 1, Редактор-составитель Ю. Фельштинский, 1990 год, издательство «Терра». Цит. по: http://rabkrin.org/15-oktyabrya1923-pismo-46-ti/

19КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Часть I. Изд. 7. М., Госполитиздат, стр. 772.

20Там же, стр. 773.

21Там же.

22Там же, стр. 774.

23Там же, стр. 775.

24И. В. Сталин. О задачах партии. Сочинения, т. 5, стр. 355.

25Там же, стр. 356.

26Там же.

27Там же, стр. 357.

28Там же, стр. 358.

29Там же.

30Прим. переводчика: к сожалению, не удалось найти первоисточник этого выступления, поэтому текст даётся в обратном переводе на русский. Далее в аналогичных случаях будет даваться краткое примечание: обратный перевод. В оригинале цитата дана по: G. J. Sinowjew: Über den Kampf in der Partei [Г. Е. Зиновьев. О борьбе в партии] in: Dokumente der Opposition in der Sowjetunion [Документы оппозиции в Советском Союзе], Западный Берлин, 1976, т. 1, стр. 284.

31Обратный перевод. Там же, стр. 290.

32В. И. Ленин. Примечание к тезису «О списке кандидатов в Учредительное собрание». ПСС, изд. 5, т. 34, стр. 345.

33Обратный перевод. G. J. Sinowjew: Bericht in der Sitzung des Exekutivkomitees der Komintern [Г. Е. Зиновьев. Доклад на заседании Исполкома Коминтерна], in: Die linke Opposition in der Sowjetunion [Левая оппозиция в Советском Союзе], Западный Берлин, 1976, т. 1, стр. 509.

34Обратный перевод. Там же, стр. 512.

35Максим Горький: В. И. Ленин. Москва, 1924 (в позднейших изданиях этот фрагмент был изменён и фальсифицирован).

36Обратный перевод. G. J. Sinowjew: Rede im Exekutivkomitee der Komintern [Г. Е. Зиновьев. Речь в Исполкоме Коминтерна], in: Die linke Opposition in der Sowjetunion, Западный Берлин, 1976, т. 1, стр. 513.

37И. В. Сталин. Сочинения, т. 6, стр. 5–26.

38Там же, стр. 16.

39В. И. Ленин. К партии. ПСС, изд. 5, т. 9, стр. 19.

40Тринадцатая конференция РКП(б), резолюция «Об итогах дискуссии и мелкобуржуазном уклоне в партии», цит. по: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 7, М., Госполитиздат, 1953. Часть I, стр. 782.

41Там же, стр. 785.

42См. И. В. Сталин. По поводу смерти Ленина. Сочинения, т. 6, стр. 46–51.

43Isaac Deutscher: Stalin. Берлин, 1990, стр. 351.

44Там же, стр. 353.

45XIII съезд РКП(б). Май 1924 г. Стенографический отчёт. М. 1963. Стр. 105.

46Там же, стр. 106.

47Там же, стр. 146.

48Там же, стр. 148.

49Там же.

50Там же, стр. 156–157.

51Там же, стр. 158.

52Там же, стр. 158–159.

53Там же, стр. 158.

54Isaac Deutscher: Stalin, стр. 362.

55XIII съезд РКП(б). Май 1924 г. Стенографический отчёт. М. 1963, стр. 258.

56Обратный перевод. G. J. Sinowjew: Rede in der Tagung des ZK der KPR im Mai 1924 [Г. Е. Зиновьев. Речь на заседании ЦК РКП в мае 1924 г.]

57Л. Д. Троцкий. Уроки Октября. Цит. по: http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl225.htm

58Там же.

59И. В. Сталин. Об основах ленинизма. Сочинения, т. 6, стр. 70–71.

60Г. Е. Зиновьев. Политический отчёт Центрального Комитета. Тринадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчёт. М., Госполитиздат, 1963. Стр. 99.

61XIV съезд ВКП(б). Стенографический отчёт. М. — Л., Госиздат, 1926. Стр. 468.

62Там же, 246.

63Там же, стр. 254.

64Там же, стр. 463.

65Там же, стр. 289.

66Там же, стр. 274.

67Там же, стр. 468.

68Там же.

69Обратный перевод. A. I. Rykow: Über die Ergebnisse der Plenartagung des ZK und der ZKK [А. И. Рыков. О результатах пленума ЦК и ЦКК], in: Die linke Opposition… (цит. пр.), т. 4, стр. 124.

70Обратный перевод. Там же.

71Обратный перевод. N. I. Bucharin: Die Partei und der Oppositionsblock [Н. И. Бухарин. Партия и оппозиционный блок], in: Die linke Opposition… (цит. пр.), т. 4, стр. 169.

72Обратный перевод. Erklärung der Opposition [Заявление оппозиции], in: Die linke Opposition…, т. 4, стр. 185.

73И. В. Сталин. Об оппозиционном блоке в ВКП(б): Тезисы к XV Всесоюзной конференции ВКП(б). Сочинения, т. 8, стр. 214.

74Там же, стр. 215.

75Там же, стр. 216–217.

76XIV съезд ВКП (б). Стенографический отчёт. М. — Л., Госиздат, 1926, стр. 135.

77Там же.

78И. В. Сталин. О социал-демократической уклоне в нашей партии. Сочинения, т. 8, стр. 280.

79Там же.

80В. И. Ленин. Великий почин. ПСС, изд. 5, т. 39, стр. 21.

81XV конференция ВКП(б). Стенографический отчёт. М. — Л., Госиздат, 1927. Стр. 473. (См. В. И. Ленин. Заметки публициста. ПСС, изд. 5, т. 44, стр. 417–418).

82Там же.

83Там же, стр. 530.

84Там же, стр. 531.

85Там же, стр. 533.

86И. В. Сталин. Письмо т. Ме–рту. Сочинения, т. 7, стр. 44.

---

«пред. глава след. часть» содержание