«пред. глава послесловие» содержание

4. Сталинизм как теория

4.1. Теоретическое образование Сталина

Важной частью сталинистской системы является система теоретической мысли, которую Сталин со временем создал для придания своей в целом скорее прагматической политике видимости теоретического обоснования и, главным образом, для приведения её в соответствие с «ленинизмом». Вообще Сталин руководствовался при этом не столько интересами развития марксистской теории, сколько относительно краткосрочными нуждами. Поэтому нельзя сказать, что сталинизм является стройной и целостной теоретической системой. Он весьма неоднороден, полон противоречивых тезисов, которые чаще всего не имеют детального теоретического обоснования и по большей части являются лишь категоричными утверждениями и формулировками либо просто лозунгами.

Основой его теоретических взглядов без сомнения является марксизм, но его знание и понимание марксистской теории имеет существенные пробелы и недостатки, несомненно связанные с его образованием. Сталин утверждал, что он уже в 16 лет стал марксистом, когда учился в семинарии. Его история учёбы в религиозной школе и в семинарии отмечена примерно десятилетними занятиями главным образом религиозной и богословской проблематикой, что неизбежно должно было привести к определённой манере мышления, которая, будучи получена в юности, не так-то просто поддаётся изменению.

Богословие и религия занимаются сверхъестественными существами, обладающими необъяснимыми свойствами, якобы недоступными для человеческого разума. Как разум может понять догму «триединства» бога, существующего одновременно в трёх лицах, из которых одно вообще является «чистым духом»? Ясно, что логика со своими строгими правилами в богословии и религии нежелательна и поэтому в учебном плане не играла существенной роли. Человеческое мышление должно привыкнуть к строгому соблюдению логических правил ещё на ранней стадии обучения. Если этого не происходит, позднее это трудно наверстать, и затем ощущаются последствия. Поэтому легко объяснимо, почему Сталин в своих работах и речах зачастую не соблюдает правил элементарной логики.

Кроме того, в богословии существуют лишь абсолютные истины, относительные там не ценятся высоко, и потому мышление знает только истину и ложь, или — или, и никогда не знает промежуточных значений или переходов. Религиозные предписания занумерованы, догмы чётко упорядочены. Именно этот категоричный и схематичный стиль мышления позже постоянно присутствует в работах и речах Сталина. Всё подразделено на «особенности» и занумеровано, а раз так, то «и не могло быть иначе», как зачастую звучит его вывод. Но при таком религиозно-богословском образовании с большой вероятностью должна была возникнуть весьма неприятная черта, а именно способность к лицемерию. Сталин, по всем рассказам одноклассников, был умным и прилежным учеником, всегда получавшим хорошие оценки. Естественно, у него наверняка должны были возникать серьёзные сомнения в истинности непонятных религиозных догм, которые, однако, нельзя было показывать и тем более говорить о них. Поэтому нужно было притворяться, что ты веришь в это, то есть лицемерить. Нельзя отрицать, что Сталин чрезвычайно развил эту способность, он был выдающимся лицемером. Троцкий отмечает в своей биографии Сталина:

«Девятилетний период богословской учебы не мог не наложить глубокий отпечаток на его характер, на склад его мыслей, начиная с его стиля, который составляет существенную часть личности»¹⁸⁶.

То, что он вышел из семинарии образованным интеллигентом — этот тезис, поддерживаемый даже серьёзными историками¹⁸⁷, всё же очень сомнителен. В этом богословском учебном заведении нерелигиозная литература не дозволялась, в таком случае откуда могла взяться образованность? Она не сводится к знанию религиозных догм и церковной истории. Запрещённая подпольная литература, которую семинаристы читали втайне, состояла в основном из научно-популярных книг, которые, возможно, даже годились для того, чтобы поколебать веру в бога и религию. Однако та версия, которую поддерживает и Себаг-Монтефиори, что чтение книги Дарвина о происхождении видов заставило тринадцатилетнего Сталина сразу отказаться от религии и перейти к атеизму, кажется сильно преувеличенной¹⁸⁸. Для этого нужно было бы понимать взгляды Дарвина лучше, чем он сам, так как Дарвин относился к атеистическим выводам из своего учения о происхождении видов, как известно, очень сдержанно и совершенно не высказывался на эту тему, потому что он крайне медленно приходил к атеистическим взглядам.

Среди запрещённых книг, ходивших в семинарии, конечно, были и некоторые произведения марксистской литературы того времени, вероятнее всего, работы Плеханова, тогда как переводы произведений Маркса и Энгельса на русский в то время были ещё мало распространены, поскольку большинство из них появилось между 1905 и 1908 годами. Утверждение, что Сталин в семинарии уже изучал «Капитал» Маркса — чистая фантазия, так как доказано, что в то время в Тифлисе не было ни одного экземпляра «Капитала», хотя он уже некоторое время существовал в нескольких русских переводах.

То же самое относится и к утверждению, что он вышел из семинарии уже «марксистом», так как для этого определённо необходимо более глубокое изучение несколько большего числа произведений Маркса и Энгельса. То, что молодой Сталин тогда понимал под «марксизмом», очень сильно несло на себе печать социальных и политических условий того времени. Это был марксизм, имевший характер

«ограниченного и примитивного, ибо приспособленного к политическим нуждам отсталой провинциальной интеллигенции. Теоретически мало реальный сам по себе, этот марксизм оказывал интеллигенции, однако, вполне реальную услугу, воодушевляя её на борьбу с царизмом»¹⁸⁹.

После начала своей революционной деятельности в социал-демократической организации, Сталин читал «Искру» со статьями Ленина, в той мере, насколько она могла достигнуть Грузии, а затем главным образом ленинские работы «Что делать?» и «Шаг вперёд — два шага назад», вышедшие в 1902 и 1905 году. В своих первых статьях в грузинских газетах он в основном популяризовал взгляды Ленина, ещё с очень неровным стилем и часто с бо́льшим количеством утверждений, чем аргументов.

В своей хвалебной поделке, полной фальсификаций, «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье», Берия представляет грузинскую газету «Брдзола» революционным органом, сравнимым с «Искрой». На самом же деле речь шла о маленьком издании в формате листовки, выходившем лишь небольшим тиражом и несравнимом со всероссийской «Искрой». Что касается качества статей, то нет необходимости приводить здесь примеры, так как даже статьи, опубликованные в первом томе собрания сочинений Сталина — а для него, несомненно, были отобраны и переведены самые подходящие — показывают ещё относительно низкий уровень.

Утверждение, выдвигавшееся позже главным образом Берия, что Сталин с самого начала не только принадлежал к течению большевиков, но и сразу принял на себя руководство ими и боролся против меньшевизма, более чем сомнительно в отношении того, что он сразу примкнул к большевикам, но является совершенной фантазией в отношении того, что Сталин сразу стал их руководителем. Строгое разделение двух течений в организациях РСДРП, в противоположность загранице, развивалось лишь постепенно, и в местных организациях ещё долгое время происходило сотрудничество между ними в продолжавшей быть общей партии. Несмотря на некоторые критические споры со сторонниками меньшевизма, Сталин в этом вопросе в течение долгого времени не выказывал решительной позиции. После февральской революции он не только выступал за сотрудничество между большевиками и меньшевиками, но и ещё в марте 1917 года был за «безусловное объединение» большевиков с частью меньшевиков, а именно с их интернационалистским крылом¹⁹⁰.

После исключения из семинарии, Сталин действовал в кавказском регионе как «профессиональный революционер», причём его участие в терактах по «экспроприации» банков, которые в то время были привычными в Грузии, было подтверждено заслуживающими доверия свидетельствами¹⁹¹. Из-за этого его жизнь тогда была чрезвычайно нестабильной и едва ли давала ему время для углублённого изучения марксизма. Не будем это рассматривать как упрёк, а лишь как констатацию факта. Частые аресты, тюрьма и ссылка также не годились для спокойного сидения за книгами. Во всяком случае, в течение самой продолжительной ссылки в Сибири во время Первой мировой войны он не воспользовался случаем добыть литературу и серьёзно заняться марксистской теорией, что подтверждалось Свердловым и Каменевым, которые были с ним в сибирской ссылке. Полное волнений и тревог время подготовки и осуществления Октябрьской революции и установления советской власти, скорее всего, тоже не давало случаев для углублённой учёбы, тем более что Сталин, кроме поста члена Политбюро, после установления советской власти отвечал одновременно за два наркомата. Во время гражданской войны даже и подумать нельзя было о такой учёбе, так как он постоянно был в разъездах на разных фронтах с поручениями Политбюро.

Поэтому будет лишь простой констатацией, если мы скажем, что Сталин занял пост генерального секретаря с большим практическим, особенно организационным опытом, главным образом касающимся многонационального состава партии и межнациональных отношений, но однако со скромным уровнем общего и марксистского образования. Он сам очень часто называл себя «практиком», и в предисловии к первому тому своих сочинений сказал прямо, что «мы, практики», не имели «достаточной теоретической подготовленности» и относились к теоретическим вопросам с «беззаботностью»¹⁹².

Итак, нужно предполагать, что Сталин только на своём посту генерального секретаря смог несколько более серьёзно заняться марксистской теорией, и, вероятно, весьма избирательно, согласно соответствующим приоритетным практическим задачам. Это должны были быть основные проблемы переходного периода от капитализма к социализму в особо сложных условиях отсталой России. Но как мы видели, эти вопросы в течение долгого времени не были приоритетными, вместо этого Сталин вместе с Зиновьевым и Каменевым в правящем триумвирате начал долгую теоретическую и идеологическую борьбу во имя «ленинизма» против «троцкизма». Но так как на самом деле не существовало ни особой теории ленинизма, ни особой теории троцкизма, Сталин вынужден был сначала изобрести эти якобы теории — тем способом, что он из произведений Ленина и Троцкого собрал цитаты из разных периодов (или, может быть, велел своим помощникам подыскать их), чтобы из них скроить особые самостоятельные теории. Постоянные ссылки на Ленина и ленинизм стали для Сталина в этих спорах стереотипным аргументом и главным теоретическим оружием.

Из-за этого он, видимо, очень глубоко занялся произведениями Ленина. Без сомнения, позже он обладал выдающимися знаниями работ Ленина, так что он всегда имел под рукой подходящие цитаты и мог применить их. Однако он также знал, какие цитаты Ленина не следует использовать и каким работам Ленина лучше оставаться неизвестными. При этом нельзя сказать, что его зачастую весьма грубые нападки на «троцкизм» отличались теоретическим уровнем, зато они отличались ложными обвинениями и прямыми фальсификациями. На следующем этапе борьбы против троцкизма последовали споры о теории социализма в одной отдельной стране. Они были весьма обширными, но происходили главным образом на уровне чаще всего очень поверхностной интерпретации немногих ленинских цитат и категоричных утверждений, выведенных из них, в то время как десятки противоположных высказываний Ленина, с которыми Сталин без сомнения был знаком, не упоминались, замалчивались или фальсифицировались.

Но едва ли можно найти у него тщательный марксистский анализ необходимых шагов советской власти для построения социалистического общества в этой крестьянской стране. Тогдашних экономических познаний Сталина, очевидно, не было достаточно, чтобы несколько больше углубиться в этот материал. На XII съезде РКП(б) Троцкий по поручению Политбюро представил детальные тезисы об индустриализации страны как об основе социалистического развития и сделал доклад об этом. Сталин не высказался на эту тему, но тезисы о промышленности были единодушно приняты съездом. Когда вскоре в Политбюро возникли разногласия по экономической политике, Сталин также не имел собственного мнения, а после некоторого колебания присоединился к группе Бухарина, Рыкова и Томского, у которой было большинство и которая хотела в первую очередь усиленно развивать сельское хозяйство. Так взгляды этой группы о постепенном врастании крестьянства в социализм путём широкого строительства кооперативного движения в основном в сфере обращения стали на довольно долгое время «линией партии», которая, естественно, решающим образом определялась генеральным секретарём. Сталин, однако, оставил теоретическое обоснование этой политики Бухарину.

Возможно, при выборе этого пути сыграла определённую роль его враждебность к Троцкому, так как Сталин даже и не собирался основывать экономическую политику на единогласно принятых XII съездом тезисах об индустриализации как главном пути движения к социализму. Он проигнорировал решение съезда и объявил намерения Троцкого «сверхиндустриализацией». Поскольку он решил взять курс на преимущественное развитие сельского хозяйства, Бухарин в результате этого стал главным идеологом, поставлявшим аргументы против к тому времени уже объединившейся оппозиции Троцкого, Зиновьева и Каменева, видевшей индустриализацию страны решающим путём для укрепления союза с середняками и сельской беднотой на экономической основе общих интересов и в то же время для ослабления капиталистических элементов в деревне и в городе. Только когда выяснилось, что оппортунистический «кооперативный путь» не принёс ожидавшихся результатов, а потерпел крах, Сталин сделал резкий поворот к ускоренной индустриализации и к насильственно навязанной коллективизации сельского хозяйства, но при этом не дал ни критического анализа прежней партийной линии, ни логического объяснения внезапной смене курса.

Его чисто прагматическое или, точнее говоря, утилитарное отношение к марксистской теории проявилось, когда он внезапно объявил прежний курс «правым уклоном» и возложил ответственность за это на Бухарина, Рыкова и Томского, несмотря на то, что он как генеральный секретарь нёс главную ответственность за «линию партии». В необходимости серьёзных корректив прежнего курса к тому времени убедилось большинство членов Политбюро. Бухарин, Рыков и Томский считали так же и выработали предложения, которые они представили Политбюро. Но Сталин проигнорировал их, стремясь идти другим путём, более соответствовавшим его натуре и его намерениям.

Поскольку он обладал лишь слабыми познаниями в экономической теории, он не видел экономических путей и средств для преодоления кризиса нэпа, поэтому он хотел использовать насильственные средства. Уже во время своей инспекционной поездки в Сибирь он начал применять их, и, очевидно, он намеревался идти по этому пути, так как видел в нём возможность построить своё единоличное правление, к которому он стремился, и освободиться от последних членов ленинского Политбюро.

Поэтому он сразу стал использовать в дебатах очень личный тон против Бухарина и Рыкова. Орджоникидзе был очень обеспокоен этим и написал уже упоминавшееся выше письмо Рыкову, в котором предупреждал об опасности конфликта между Сталиным и Бухариным и требовал сделать всё, чтобы помирить их.

Но помирить их было невозможно, так как Сталин не хотел этого и к тому же преследовал другие цели; чтобы достигнуть их, он начал нападать на Бухарина, дискредитировать его интригами и представлять его раскольником Политбюро, в то время как он сам выступал защитником «единства» Политбюро. Не было дано подробного объяснения нового пути ускоренной индустриализации и срочной принудительной коллективизации в соответствии с теорией научного социализма. Внезапно объявленная им мудрость, что Россия на сто лет отстаёт от развитых капиталистических стран, не была новостью, однако планы ликвидировать этот разрыв за десять лет были нереальной иллюзией, которая не вытекала ни из какого анализа объективных возможностей, а была лишь проявлением субъективистского волюнтаризма.

В выступлениях Сталина того времени нельзя найти серьёзных исследований и размышлений о том, каким могло бы быть социалистическое общество в конкретных условиях Советского Союза и его капиталистического окружения, каким основным критериям в отношении уровня развития производительных сил, производительности труда, культуры, просвещения, условий жизни и благосостояния оно должно удовлетворять. И, как ни странно, он также не приводил цитаты из Ленина, которые всё же могли бы дать хотя бы какую-нибудь информацию, хотя обычно он сыпал ленинскими цитатами. Однако и раньше, в споре с Троцким на заседании Исполкома Коминтерна, в ответ на его аргумент, что Советскому Союзу, изолированному от мирового рынка и от международного экономического разделения труда, вероятно, понадобилось бы пятьдесят лет, чтобы достичь высокого уровня производительности труда, необходимого для полного социалистического общества, Сталин утверждал, что этого можно достичь за десять лет.

А теперь он уже во время второй пятилетки заявил, что социализм на девять десятых уже построен и что даже классы практически уничтожены. Вскоре после того он объявил победу социалистического общества и сформулировал в качестве насущной задачи постепенный переход к коммунизму, что было зафиксировано в новой конституции СССР и повторено в «Кратком курсе истории ВКП(б)», но и там без достаточного теоретического обоснования. Однако тезис, что и коммунистическое общество можно построить в одной отдельной стране, является теоретическим вопросом, содержащим даже больше подводных камней, чем вопрос о социализме в одной стране.

Несмотря на огромные успехи и прогресс Советского Союза, достигнутый на тот момент уровень развития, если оценивать его реалистично, можно было рассматривать в лучшем случае как фундамент и каркас социалистического общества. Поскольку не было проведено теоретического анализа реального состояния развития общества, в результате наряду с существовавшей на практике моделью социализма возникла очень урезанная, упрощённая и ограниченная идея социализма, полностью игнорировавшая важные и необходимые взгляды, поэтому в ней по большей части было выхолощено гуманистическое содержание и гуманистический характер социалистического общества, что было ещё чрезвычайно обострено существованием и воздействием сталинистской системы власти.

Конечно, не случайно, что слов гуманизм и гуманистический в произведениях и словарном запасе Сталина нет. Если посмотреть на теоретическую карьеру Сталина в её историческом развитии в контексте политических решений и рассмотреть, какими темами и аспектами марксизма он более детально занимался и как он применял теоретические познания научного социализма к особым русским условиям, то найдётся лишь немного указаний, позволяющих сделать вывод о глубоком знании и владении теорией марксизма, не говоря уж о творческом развитии, которое мы находим, например, у Ленина.

4.2. О теоретических работах Сталина

Хотя в апогее культа личности Сталин представлялся не только «гениальным теоретиком марксизма-ленинизма», но и помещался как четвёртый классик на один уровень с Марксом, Энгельсом и Лениным, весьма трудно найти, что́ именно из произведений и речей, собранных в его сочинениях, можно считать в строгом смысле теоретическими работами. Статьи, в которых он лишь популяризировал основные тезисы «Искры», нельзя к таковым причислить.

Серия статей «Анархизм или социализм», опубликованная в грузинских газетах в 1906 году, конечно, претендует на теоретическую работу, но по своему уровню соответствует этому лишь условно. Она выходила на грузинском языке и лишь после 1945 года была переведена на русский для издания собрания сочинений Сталина и опубликована в первом томе. Сталин в ней обсуждает взгляды некоторых грузинских сторонников анархиста Кропоткина и пытается подвести под это философскую базу научного социализма. Это он называет «диалектическим материализмом», что вызывает удивление, так как это понятие не было привычным в тогдашней марксистской литературе, за исключением произведений Плеханова.

Сталин в своих статьях ссылается на «Анти-Дюринг» Энгельса, на его же работу «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» и на некоторые произведения Маркса, например, «К критике политической экономии», «Критику Готской программы» и на короткие произведения, существовавшие тогда на русском лишь частично. Но Маркс и Энгельс ни в этих, ни в других своих работах никогда не называли свои философские взгляды «диалектическим материализмом».

Поскольку Сталин не знал немецкого, он, вероятно, взял цитаты и ссылки из философских работ Плеханова, которые он, однако, как ни странно, не упоминает. Это удивительно ещё и потому, что Плеханов тогда был единственным марксистским теоретиком, который использовал созданное первоначально Иосифом Дицгеном понятие «диалектический материализм» и ввёл его в марксистскую терминологию, где оно позже укоренилось благодаря в первую очередь ленинскому «Материализму и эмпириокритицизму».

И понятие «монизм», которое также использует Сталин, не было привычно в марксистской литературе того времени, однако оно использовалось Плехановым, назвавшим свою работу об историческом материализме «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», так как он хотел избежать слова «материалистический» в заголовке. Однако при практике фальсификаций, ставшей позднее привычной в сталинизме, нельзя исключать, что обработчики сталинских сочинений при переводе и подготовке к печати «Анархизма или социализма» для первого тома в этом отношении немного «улучшили» текст, поэтому некоторые цитаты Маркса и Энгельса и соответствующие ссылки вошли в него именно таким образом. (Чтобы выяснить это, нужно было бы сравнить грузинские оригиналы статей в «Брдзола» с русским переводом первого тома собрания сочинений). Но ещё более удивителен тот факт, что Сталин в своей работе никак не упоминает, что в русской литературе уже существовало глубокое критическое обсуждение анархизма, а именно — работа Плеханова «Социализм и анархизм», вышедшая в 1894 году. Не могло быть, чтобы он не был знаком с ней, почему же он тогда умолчал о ней? Возможно, потому, что она была важнейшим источником его собственной эпигонской работы?

После поражения революции 1905 года влияние марксизма ослабло и по большей части уступило место анархистским взглядам, что было особенно заметно в кавказском регионе. Как писал Троцкий, анархизм на Кавказе попал в наилучшие условия, чем где-либо ещё в России.

«Приняв участие в защите атакуемых позиций марксизма, Коба написал на грузинском языке серию газетных статей на тему: „Анархизм и социализм“. Эти статьи, свидетельствующие о лучших намерениях автора, не поддаются изложению, потому что сами являются изложением чужих работ. Их трудно также и цитировать, так как общая серая окраска затрудняет выбор сколько-нибудь индивидуальных формулировок. Достаточно сказать, что эта работа никогда не переиздавалась»¹⁹³.

Однако в последнем пункте будущее опровергло Троцкого: она всё-таки была переиздана в первом томе сочинений Сталина.

Эта работа Сталина достаточно ясно показывает его тогдашний уровень знаний марксистской теории, а также уровень его общего образования. И то и другое находится ещё на очевидно элементарном уровне, и потому он не только высказывает большое количество поверхностных и не подкреплённых суждений о научных и философских вопросах, но и уже демонстрирует своё догматически-схематическое мышление, характеризующееся прежде всего торопливыми выводами непосредственно политических взглядов, способов поведения и шагов из общих философских принципов и тезисов.

Когда Сталин пишет: «Ясно, что пролетарский социализм является прямым выводом из диалектического материализма»¹⁹⁴, уже видно в общей форме то, что позже очень часто можно найти в его работе «О диалектическом и историческом материализме». Вообще в его чрезвычайно упрощённых представлениях о диалектике и материализме уже находятся прототипы многих позднейших схематических формулировок этой работы, например, разделение диалектики как метода и материализма как теории, причём совершенно теряется то, что марксистская диалектика также является материалистической теорией, а марксистский материализм также обладает большой методической важностью. То, что Сталин преподносит как первый урок для малообразованных рабочих, в основном является смесью из упрощённых научно-популярных знаний и абстрактных философских тезисов. В том, чтобы подвести этих рабочих к основным идеям марксизма, они, видимо, выполняют своё предназначение, но для теоретической работы у них слишком много недостатков.

Например, он пытается объяснить читателям марксистскую диалектику так:

«Что такое диалектический метод? Говорят, что общественная жизнь находится в состоянии непрестанного движения и развития, и это верно: жизнь нельзя считать чем-то неизменным и застывшим, она никогда не останавливается на одном уровне, она находится в вечном движении, в вечном процессе разрушения и созидания. Поэтому в жизни всегда существует новое и старое, растущее и умирающее, революционное и контрреволюционное. Диалектический метод говорит, что жизнь нужно рассматривать именно такой, какова она в действительности. Мы видели, что жизнь находится в непрестанном движении, следовательно, мы должны рассматривать жизнь в ее движении и ставить вопрос: куда идёт жизнь? Мы видели, что жизнь представляет картину постоянного разрушения и созидания, следовательно, наша обязанность — рассматривать жизнь в её разрушении и созидании и ставить вопрос: что разрушается и что созидается в жизни?»¹⁹⁵

Из этого очень поверхностного и очень абстрактного тезиса Сталин теперь пытается сразу вывести непосредственно практическое применение для политической борьбы. Оно звучит так:

«То, что в жизни рождается и изо дня в день растёт, — неодолимо, остановить его движение вперёд невозможно. То есть, если, например, в жизни рождается пролетариат как класс и он изо дня в день растёт, то как бы слаб и малочислен ни был он сегодня, в конце концов он всё же победит. Почему? Потому, что он растёт, усиливается и идёт вперёд. Наоборот, то, что в жизни стареет и идёт к могиле, неизбежно должно потерпеть поражение, хотя бы оно сегодня представляло из себя богатырскую силу. То есть, если, например, буржуазия постепенно теряет почву под ногами и с каждым днём идёт вспять, то как бы сильна и многочисленна ни была она сегодня, в конце концов она всё же потерпит поражение. Почему? Да потому, что она как класс разлагается, слабеет, стареет и становится лишним грузом в жизни»¹⁹⁶.

Объяснение философского материализма тоже следует этой простой схеме:

«Что такое материалистическая теория? Всё в мире изменяется, всё в жизни развивается, но как происходит это изменение и в каком виде совершается это развитие? Мы знаем, например, что земля некогда представляла раскалённую огненную массу, затем она постепенно остыла, затем возникли растения и животные, за развитием животного мира последовало появление определённого рода обезьян, и потом за всем этим последовало появление человека. Так происходило в общем развитие природы»¹⁹⁷.

Так же просто, как и развитие природы, Сталин видит и историю человеческого общества:

«Знаем также и то, что и общественная жизнь также не стояла на одном месте. Было время, когда люди жили на первобытно-коммунистических началах; в то время они поддерживали свое существование первобытной охотой, они бродили по лесам и так добывали себе пищу. Наступило время, когда первобытный коммунизм сменился матриархатом, — в это время люди удовлетворяли свои потребности преимущественно посредством первобытного земледелия. Затем матриархат сменился патриархатом, когда люди поддерживали своё существование преимущественно скотоводством. Затем патриархат сменился рабовладельческим строем, — тогда люди поддерживали своё существование сравнительно более развитым земледелием. За рабовладельческим строем последовало крепостничество, а потом за всем этим последовал буржуазный строй. Так происходило в общем развитие общественной жизни»¹⁹⁸.

Эти идеи о последовательности экономических общественных формаций в истории человечества происходили, конечно, не из предисловия работы Маркса «К критике политической экономии», которую Сталин в своей статье тоже цитирует, а из тогдашних научно-популярных источников. Если бы он знал цитированное произведение Маркса, тогда он, конечно, не пришёл бы к такой последовательности общественных формаций.

Многие упрощения основываются также на недостаточном учёте качественного различия между процессами развития в природе и в обществе, так что и общественные события появляются отчасти как необходимые, не зависящие от желаний и деятельности людей, то есть общественной активности, от понимания и практики людей. Это особенно проявляется в сталинском объяснении перехода от капитализма к социализму. Объяснив, что развитие современных производительных сил всё более приводит к обобществлению производства, в то время как присвоение продуктов остаётся частным, он приходит к такому выводу:

«Ясно, что здесь процесс производства принял общественный, коллективистический характер. И так как общественному характеру производства не соответствует частный характер присвоения, так как современный коллективистический труд неизбежно должен привести к коллективной собственности, то само собой ясно, что социалистический строй с такой же неизбежностью последует за капитализмом, как за ночью следует день. Так обосновывает история неизбежность пролетарского социализма Маркса»¹⁹⁹.

Необходимо заметить, что работу Сталина «Анархизм или социализм» нужно расценивать скорее как свидетельство того, что он всерьёз начал заниматься теорией марксизма. Но при этом ещё речь идёт не о теоретической работе, а об элементарном ученичестве. Тем не менее Сталин хочет сразу использовать полученные знания в идеологическом споре с тогдашними анархистами, популяризируя их. Однако нельзя не заметить, что эти попытки во многих отношениях ещё слишком поверхностны и схематичны.

Типичная черта сталинского мышления, уже проявившаяся как в этой работе, так и в других статьях — это способ критики оппонентов. Она происходит чаще всего в претенциозной манере, свысока, с позиции знающего больше, и очень часто отличается не столько качеством аргументов, сколько грубостью выражений, среди которых нередки банальные ругательства. Покажем эту небрежность на примере: Сталин в своей статье «Как понимает социал-демократия национальный вопрос?» хочет раскритиковать идеи националистически настроенных грузин о «национальном духе и его свойствах» как необоснованные, и это происходит так:

«Но что такое этот „национальный дух и его свойства“? Наука устами диалектического материализма давно доказала, что никакого „национального духа“ не существует и существовать не может. Опроверг ли кто-нибудь этот взгляд диалектического материализма? История говорит нам, что никто не опроверг. Следовательно, мы обязаны согласиться с указанным взглядом науки, обязаны вместе с наукой повторить, что никакого „национального духа“ не существует и существовать не может. И если это так, если никакого „национального духа“ не существует, — то само собой ясно, что всякая защита того, что не существует, является логической глупостью, которая неизбежно повлечёт за собой соответствующие исторические (нежелательные) последствия. Говорить о таких „философских“ глупостях к лицу разве только „Сакартвело“ — „органу революционной партии грузинских социал-федералистов“»²⁰⁰.

Цитата говорит сама за себя, нет нужды комментировать и тем более критически разбирать её. Конечно, со временем растут и знания Сталина, так же как и его теоретические способности, среди которых занимала совершенно особое место его способность в полемических спорах впечатлять своими схематическими упрощениями и постоянно повторяемыми категоричными утверждениями и таким образом быть относительно убедительным, особенно когда он обладал реальной властью.

Теоретические работы Сталина имеет наибольший смысл не располагать по хронологии, а группировать по темам, которыми он более детально занимался. Поскольку он писал схожие по теме работы в разное время, хронологический порядок разбил бы рассмотрение этих групп, что лишь затруднило бы понимание. Поэтому их объединение по темам предпочтительнее, хотя, естественно, в то же время и несколько произвольно.

4.3. Создание ленинизма

Ленинизм в определённом смысле является центральной осью всех теоретических высказываний Сталина, так как он служил ему главным образом основой для легитимации своих притязаний быть хранителем и продолжателем ленинского наследия, а точнее — не одним из многих, а единственным, имеющим право, присвоившим себе право знать единственно верное толкование взглядов Ленина и продолжать его наследие сначала как «достойный ученик», затем как «лучший ленинец» и наконец как «Ленин сегодня». Ссылки на Ленина и на ленинизм, толкование ленинских цитат из всех периодов, часто полностью вырванных из исторического контекста и из конкретных обстоятельств и возведённых в абсолютные догмы, — это было его сильнейшим оружием во всех спорах с оппонентами. Вердикт, что ты — противник Ленина и ленинизма, постепенно стал равносилен утверждению, что ты — враг партии, и влёк за собой соответствующие последствия.

Хотя Сталин после смерти Ленина энергично претендовал на ленинское наследие, что проявилось уже в его странной речи на похоронах, он имел проблемы с предъявлением своих притязаний. В этом было в основном два затруднения: во-первых, ближайшими сотрудниками Ленина в годы эмиграции, к тому же считавшими себя его прямыми учениками, были Зиновьев и Каменев. Они без сомнения имели и более близкие личные отношения с Лениным, который хоть и нуждался в Сталине для партийной работы и ценил его энергию и организационные способности, но не поддерживал личных отношений с ним, несмотря на то, что позднее внушалось, будто между ними была личная дружба. А во-вторых, до тех пор просто не существовало особой теории ленинизма, так как Ленин был и всегда считал себя последовательным марксистом, который никогда не вздумал бы считать свои теоретические работы по разным проблемам марксизма равными по рангу с марксизмом в целом или, с помощью дефиса рядом с ним, равноценной частью единой теории. Ленин без сомнения совершенно решительно противостоял бы таким попыткам, так же как он не потерпел бы ни культа своей личности, начавшегося после его смерти, ни бальзамирования своего тела, ни строительства публичного мавзолея.

Хотя вдова Ленина, Н. Крупская, решительно возражала против этих проектов, совершенно точно зная, что они противоречат воле Ленина, она не смогла им воспрепятствовать. За это также несут часть ответственности Зиновьев и Каменев, так как и они хотели укрепить свои позиции внутри руководства ссылками на Ленина, считая, что они больше Сталина имеют право и подходят для сохранения ленинского наследия, тем более что Каменев был официально назначен хранителем литературного наследия Ленина. Объединившиеся в триумвират для общей борьбы против Троцкого Сталин, Зиновьев и Каменев имели общий интерес вывести из произведений Ленина теорию ленинизма. Так возникла настоящая конкуренция за теоретическое наследие Ленина, причём Зиновьев и Каменев сначала были в выигрышном положении, поскольку они были не только ближе к Ленину, но и теоретически более подкованы, чем Сталин. Но поскольку общим стремлением «тройки» было в первую очередь снизить влияние Троцкого и удалить его от руководящей верхушки, цель построить теорию ленинизма связалась с борьбой против Троцкого, лишь после апреля 1917 года окончательно присоединившегося к большевикам. Это было тем проще, что Троцкий в предыдущие годы защищал и взгляды, не совпадавшие со взглядами Ленина.

Поскольку после раскола РСДРП на II съезде в 1903 году на большевиков и меньшевиков между Лениным и Троцким часто происходили бурные споры, было не слишком трудно из работ Троцкого с помощью умелого подбора цитат как бы по аналогии с ленинизмом построить и теорию троцкизма, якобы враждебную ленинизму. Это облегчалось тем фактом, что оба понятия, ленинизм и троцкизм, в русском рабочем движении уже существовали как названия политических течений внутри партии, которая до 1912 года была организационно единой. Раскол партии на фракции привёл к возникновению двух течений — большевизма и меньшевизма, в то время как Троцкий, принадлежавший к меньшевикам лишь короткое время, вскоре отошёл от них и с тех пор не принадлежал ни к одной из этих двух фракций, а занимал центристскую позицию, стремясь объединить обе фракции.

Поскольку Ленин был признанным теоретическим и политическим лидером большевиков, их часто называли ленинцами, откуда и пошло понятие «ленинизм», так что большевизм и ленинизм были равносильными названиями этой фракции и её политических позиций. Для Ленина всегда было несомненно, что теоретическое и политическое мышление, так же как и практическая политика партии, основывались на принципах и фундаментальных положениях марксизма, и что большевизм не нуждается в другой теории, кроме марксистской. Троцкий всегда видел это так же, как и Ленин. Например, он писал в 1937 году в статье «Сталинизм и большевизм»:

«Большевистская партия могла проделать столь грандиозную „практическую“ работу только потому, что каждый свой шаг она освещала светом теории. Большевизм не создал её: она дана была марксизмом»²⁰¹.

При внимательном взгляде становится ясно, что и фракция меньшевиков основывалась на теории марксизма, так как разногласия между двумя фракциями поначалу были лишь по организационной структуре партии и формулировкам устава, а не по принципиальным теоретическим вопросам. Во всяком случае, трудно предположить, что Ленин трактовал политический раскол на две фракции так, будто меньшевики и их теоретики Мартов и Плеханов ушли от марксизма. Спор между ними шёл скорее о необходимых политических выводах из теории и о верной марксистской оценке политической ситуации и классовых сил, действующих в русской революции. Понятие «троцкизм» изначально возникло, напротив, во время русской революции 1905 года, когда Троцкий был председателем Петербургского Совета и после своего ареста привлёк внимание своими революционными речами на трибунале в защиту революции. По воспоминаниям Троцкого, это понятие придумал буржуазный политик Милюков (он позже стал министром кадетов во Временном правительстве после февральской революции). Это понятие, таким образом, сначала вообще не относилось к течениям в РСДРП и лишь потом стало использоваться большевиками для названия центристской позиции Троцкого и его сторонников вне обоих фракций.

После того как Троцкий со своими сторонниками в июле-августе 1917 года был принят в партию большевиков, понятие троцкизма больше не играло роли и не использовалось, поскольку к тому времени потеряло всякий смысл. Теперь же оно было вновь использовано членами «тройки» для создания возможности дискредитировать Троцкого. Когда Сталин, Зиновьев и Каменев начали постоянно повторять свои обвинения в том, что Троцкий хочет подменить ленинизм троцкизмом, тот заявил, «что для выдвигания призрака „троцкизма“, как партийной опасности, оснований нет», саркастически заметив далее:

«Я вынужден, однако, заранее признать, что можно, при желании, получить любые выводы по части подмены ленинизма троцкизмом, если пользоваться безразборчиво цитатами, относящимися к разным периодам на протяжении двух десятков лет, произвольно комбинируя эти цитаты, и особенно, если приписывать мне то, что я вообще никогда не говорил»²⁰².

Итак, поскольку Сталин в своём стремлении выступать единственным хранителем ленинского наследия был поначалу в невыгодном положении, он торопился публично заявить свои притязания. С этой целью в апреле и мае 1924 года он выступил с лекциями в университете имени Свердлова на тему «Об основах ленинизма», которые были опубликованы в «Правде» как серия статей, а затем в виде брошюры. В некоторых вступительных замечаниях Сталин сначала пояснил, что под ленинизмом подразумевается то особенное и новое в трудах Ленина, что обогащает и развивает марксизм. Затем он определил ленинизм следующими словами:

«Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности»²⁰³.

Он также добавил пояснение, что деятельность Маркса и Энгельса пришлась на дореволюционный период капитализма, в то время как Ленин действовал в период империализма и пролетарских революций, когда пролетарская революция уже победила в одной стране. Из этого он заключил: «Вот почему ленинизм является дальнейшим развитием марксизма»²⁰⁴.

Это «вот почему», однако, очень слабо обосновано, так как тот факт, что Ленин действовал в другую эпоху, чем Маркс и Энгельс, вовсе не может служить аргументом того, что ленинизм является дальнейшим развитием марксизма в новую теорию. Если для этого было бы достаточно лишь временно́й дистанции, мы бы имели множество «развитий» с соответствующими теориями. Несмотря на свой категоричный характер, определения Сталина плохо аргументированы, очень противоречивы и не очевидны ни с теоретической, ни с логической точки зрения.

Основная ошибка всего построения состоит в смешении политического течения с теорией, которое допускает Сталин. Большевизм, который иногда назывался ленинизмом, как известно, был политическим течением, возникшим на основе теории марксизма, и потому был не самостоятельной теорией, а в основном практическим применением марксистской теории в особых условиях России. Об этом Ленин высказался очень ясно, написав:

«Большевизм существует, как течение политической мысли и как политическая партия, с 1903 года. Только история большевизма за весь период его существования может удовлетворительно объяснить, почему он мог выработать и удержать при самых трудных условиях железную дисциплину, необходимую для победы пролетариата»²⁰⁵.

Ещё более ясно Ленин продолжает:

«С одной стороны, большевизм возник в 1903 году на самой прочной базе теории марксизма. А правильность этой — и только этой — революционной теории доказал не только всемирный опыт всего XIX века [...]»²⁰⁶.

Основываясь на этом, Сталин тоже неоднократно повторял, что большевизм и ленинизм — это одно и то же. «Большевизм и ленинизм — едино суть. Это два наименования одного и того же предмета»²⁰⁷, сказал он в своей речи «Троцкизм или ленинизм». Но не учитывая того, что теория — это нечто отличное от политического течения или партии, Сталин заявил в своей речи:

«Ленинизм есть цельная теория, возникшая в 1903 году, прошедшая испытания трёх революций и шествующая теперь вперёд как боевое знамя всемирного пролетариата»²⁰⁸.

В этом он опирался на формулировку Ленина, но недопустимым образом изменил её смысл, просто превратив политическое течение в цельную теорию, и, кроме того, сделав из этой формулировки преувеличенный агитационный лозунг. Это логическое quid pro quo²⁰⁹ также позволило ему превратить центристское политическое течение Троцкого, существовавшее в течение некоторого времени в РСДРП, в теорию троцкизма, служившую как бы противоположностью ленинизма. Кстати, небрежное использование как марксистской терминологии, так и логики присутствует во многих теоретических высказываниях Сталина.

В своих лекциях он выбрал из всей теоретической и практической деятельности Ленина несколько важных пунктов, причём чаще всего начиная с ряда цитат, но из их объяснения нельзя было вывести «марксизм эпохи империализма и пролетарской революции», несмотря на то, что воззрения Ленина, несомненно, важны и нередко относятся не только к русским условиям, но и имеют международное значение. Все эти вопросы в связи с таким утверждением Сталина, носящим преимущественно характер определения, остались совершенно не прояснёнными. Если ленинизм — это теория марксизма эпохи империализма, в каком отношении он тогда состоит с прежним марксизмом? Его основные положения в новой эпохе уже не действуют или же они входят в новый более широкий марксизм, который теперь называется «ленинизмом»? Если положения ленинизма как марксизма новой эпохи должны быть универсально верны, то это совершенно не соответствует определению Сталина, что он «точнее» есть теория и тактика диктатуры пролетариата. Это полная путаница, так как теория диктатуры пролетариата — лишь очень малая часть всей теории марксизма. А что такое «тактика» диктатуры пролетариата, это ещё нужно выяснить, причём она в свою очередь не может быть универсальной, так как диктатура пролетариата в особой форме советов существовала лишь в России и так как вовсе не обязательно, что эта форма могла стать всеобщей. Сталин просто перескочил через эти противоречия, проблемы и логические нелепости, возможно, он даже не осознавал, что в его взглядах царит теоретическая путаница, так как его стремление создать теорию ленинизма превосходило его теоретические способности.

Есть довольно достоверные указания на то, что эта путаница в лекциях Сталина происходит из рукописи Ф. А. Ксенофонтова, пославшего её ему для оценки. После смерти Ленина Сталин хотел как можно раньше выступить публично как хранитель и продолжатель теоретического наследия Ленина, и при этом опередить Зиновьева и Каменева, которые тоже своими публикациями и лекциями о ленинизме начали показывать свои притязания. Но Сталин не был теоретиком и был хуже подготовлен к этому, чем Зиновьев и Каменев. Поэтому он, видимо, использовал рукопись Ксенофонтова «Учение Ленина о революции» для своей лекции. Ксенофонтов писал, что ленинизм — это

«наука о революционной политике рабочего класса в условиях империализма, т. е. теория и тактика пролетарской революции»²¹⁰.

Сталин позаимствовал это столь же сомнительное высказывание, переформулировал его и связал со своим собственным изобретением, что ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. И в других своих высказываниях он опирался на рукопись книги Ксенофонтова. Но книга смогла выйти только в 1925 году, хотя Ксенофонтов написал её ещё в октябре-ноябре 1923 года. «Сравнительно поздний срок выхода её объясняется тем, что рукопись была первоначально на просмотре у тов. М. Н. Лядова, а потом на окончательном просмотре у тов. И. Сталина (апрель — июнь)», писал он в предисловии²¹¹.

Рой Медведев сообщает, что Сталин поблагодарил Ксенофонтова в личном письме в июле 1924 года за поддержку в работе над «основами ленинизма». Но когда Ксенофонтов в конце 1926 года просил Сталина разрешить ему процитировать это письмо, тот отказал в очень грубой форме. Он ответил ему в письме, в котором в заключение говорилось:

«Кроме того советую раз навсегда распроститься с привычкой торопливого печения книжек по ленинизму. Это не годится»²¹².

Этот совет можно было понимать как угрозу, так как Сталин не хотел терпеть конкурентов, которые могли угрожать его притязаниям быть единственным хранителем и продолжателем ленинского наследия.

Ксенофонтов в 1937 году был арестован и умер во время допросов.

То, что Сталин в своих остальных лекциях преподносит как основы ленинизма, в некоторых частях также базируется на рукописи Ксенофонтова, что показывает точное сравнение текста, проведённое Медведевым. В разделе, который рассматривает метод ленинизма, можно было бы ожидать, что в фокусе будут мысли Ленина о диалектическом методе и его практическом применении, так как именно в это Ленин внёс серьёзный вклад, ставший обогащением марксистской философии. Но вместо этого Сталин исходит из якобы «метода работы» II Интернационала, который, по его словам, совершенно не годится для борьбы в эпоху империализма, для чего нужно выковать «оружие нового рода».

Как известно, II Интернационал был лишь рыхлым объединением социалистических и социал-демократических партий, а не сплочённой организацией с центральным руководством, так что совершенно не имеет смысла говорить о «методе работы II Интернационала». Но по Сталину это была обстановка, в которой «родился и выковался метод ленинизма». Сталин писал:

«К чему сводятся требования этого метода? Во-первых, к проверке теоретических догм II Интернационала в огне революционной борьбы масс, в огне живой практики, т. е. к восстановлению нарушенного единства между теорией и практикой, к ликвидации разрыва между ними, ибо только так можно создать действительно пролетарскую партию, вооружённую революционной теорией. Во-вторых, к проверке политики партий II Интернационала не по их лозунгам и резолюциям (которым нельзя верить), а по их делам, по их действиям, ибо только так можно завоевать и заслужить доверие пролетарских масс. В-третьих, к перестройке всей партийной работы на новый революционный лад в духе воспитания и подготовки масс к революционной борьбе, ибо только так можно подготовить массы к пролетарской революции. В-четвёртых, к самокритике пролетарских партий, к обучению и воспитанию их на собственных ошибках, ибо только так можно воспитать действительные кадры и действительных лидеров партии. Таковы основа и сущность метода ленинизма»²¹³.

Это, однако, довольно странная трактовка материалистического диалектического метода, который Ленин в своих работах не только очень эффективно применял, но и во многих отношениях обогатил. То, что Сталин описывает вместо него — это важные пункты для критической оценки теоретического и практического состояния, деятельности и политики партий II Интернационала и указания для революционных партий, которые должны научиться вести пролетариат на революционную борьбу. Когда он заканчивает эту часть своих лекций фразой «Таковы, в общем, характерные черты метода ленинизма», то можно лишь констатировать, что он вообще не коснулся сформулированной темы.

Но это, вероятно, было следствием его безосновательной концепции особой теории ленинизма, поскольку она, так же как и особый метод, не существует. Ленин — последовательный и творческий марксист, и потому его теория — марксизм, а его метод — материалистическая диалектика, а не путаница из «требований», выведенных из критики II Интернационала. Такая же путаница ярко проявляется и в части сталинских лекций, посвященных теме «теории».

Здесь путаница и отсутствие теоретического содержания очевидны. Сталин хочет представить основы теории ленинизма, но если бы такая теория действительно существовала, он должен был бы точно определить, какие части марксистской теории Ленин — исходя из основ, уже созданных Марксом и Энгельсом — обогатил и развил важными новыми положениями так, чтобы из этого возникла по крайней мере более широкая теория. Но ничего такого не происходит; то, что он представляет, это лишь три обсуждения, не связанные между собой. В первом речь идёт о значении теории для революционного движения, то есть он вовсе не касается настоящей темы, второе критикует так называемую теорию стихийности, согласно которой стихийное рабочее движение может автоматически приобрести социалистическое сознание и его не должны вносить в него наука и её представители. Ленин подробно рассмотрел этот вопрос в «Что делать?», но это не было открытием, так как он при этом опирался в основном на соответствующие тексты Каутского, который уже детально высказывался об этой проблеме. Только часть о теории пролетарской революции могла бы дать случай более точно изучить, какие новые и развивающие положения Ленин добавил к марксову пониманию пролетарской революции и тем обогатил и развил его. Но этого Сталин не делает или по крайней мере делает это лишь намёком, когда он говорит о перерастании буржуазно-демократической в социалистическую революцию.

Эта идея была выражена, как известно, Марксом ещё в 1850 году в том виде, что нужно сделать революцию как можно более непрерывной («перманентной»), до тех пор, пока власть не перейдёт в руки пролетариата. Эта идея в 1904 году была использована и Троцким и применена им к русской революции. Ленин также неоднократно использовал эту идею, сначала не детализируя, а позднее более конкретно разработав её для перехода буржуазно-демократической февральской революции в социалистическую Октябрьскую революцию в России.

Но вместо того, чтобы тщательно исследовать эту проблему, Сталин и здесь ограничивается лишь констатацией и, кроме того, не может удержаться от фальсификации концепции Троцкого о «перманентной революции», утверждая, что тот полностью игнорировал крестьянство и хотел начать революцию прямо с власти пролетариата, то есть просто перескочить буржуазно-демократическую революцию (необоснованное и к тому же совершенно нелогичное обвинение, которое, кстати, к сожалению, в течение некоторого времени довольно некритически использовалось Лениным, что позднее позволило Сталину цитировать его как главного свидетеля). Действительно важный вклад в марксизм, который Ленин внёс новой теорией империализма, был для Сталина настолько неважным, что он даже не упомянул его.

В своей лекции Сталин тогда ещё защищал тот взгляд, что пролетариат в одной отдельной стране хоть и может завоевать политическую власть и установить диктатуру пролетариата, но для построения социалистического общества необходимо содействие рабочего класса многих стран. Эта версия была и в первом издании опубликованных лекций. Но вскоре после того он изменил своё мнение и теперь стал утверждать, что ещё Ленин развил тезис о том, что не только победа социалистической революции возможна в одной отдельной стране, но и что пролетариат, обладающий властью в этой стране, один «может и должен полностью построить социалистическое общество». Это, однако, не соответствует фактам, о чём ниже нам ещё нужно будет поговорить. Таким образом, и эта часть о теории не даёт ничего в отношении содержания теории ленинизма. Мы сэкономим здесь место и не будем писать об остальных разделах, так как в них тоже лишь поверхностно затрагиваются весьма произвольно выбранные проблемы в творчестве Ленина, которые все вместе не составляют теорию ленинизма. А вместо этого Сталин в конце даёт своему представленному в начале определению ленинизма несколько странное дополнение:

«Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью — в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе»²¹⁴.

Вообще его высказывания создают впечатление недостаточной продуманности, они совершенно очевидно страдают отсутствием логической последовательности и аргументированного обоснования, они склонны к абсолютизации и кроме того показывают схематизм, характерный для его мышления.

Но тем временем Зиновьев также работал, чтобы представить свои претензии на ленинское наследство. Он написал объёмистую книгу под названием «Ленинизм», которая появилась в сентябре 1925 года. Пока Сталин в триумвирате вместе с Зиновьевым и Каменевым боролся за отстранение Троцкого от руководства, эта теоретическая и идеологическая конкуренция ещё происходила в относительно мирных формах. Но когда фракционный альянс между ними разрушился, поскольку Троцкий к тому времени был исключён, спор о ленинизме между ними принял более острые формы. В 1926 году Сталин опубликовал ещё одну работу под названием «К вопросам ленинизма», в которой он раскритиковал зиновьевское определение ленинизма. Возросший к тому времени вес Сталина в партии проявился ещё и в том, что он с этих пор стал всё чаще цитировать себя самого и сам подтверждать правильность своих взглядов. В данном случае это выглядит так:

«В брошюре „Об основах ленинизма“ дано известное определение ленинизма, получившее, видимо, права гражданства. Оно гласит: „Ленинизм есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности“. Правильно ли это определение? Я думаю, что правильно.

Оно правильно, во-первых, потому, что правильно указывает на исторические корни ленинизма, характеризуя его как марксизм эпохи империализма, в противовес некоторым критикам Ленина, неправильно думающим, что ленинизм возник после империалистической войны. Оно правильно, во-вторых, потому, что правильно отмечает международный характер ленинизма, в противовес социал-демократии, считающей ленинизм применимым лишь в национально-русской обстановке. Оно правильно, в-третьих, потому, что правильно отмечает органическую связь ленинизма с учением Маркса, характеризуя его как марксизм эпохи империализма, в противовес некоторым критикам ленинизма, считающим его не дальнейшим развитием марксизма, а лишь восстановлением марксизма и применением его к русской действительности. Всё это, как будто бы, не нуждается в особых комментариях»²¹⁵,

думал Сталин, очевидно, считая эти соображения столь убедительными, что в них нельзя было сомневаться. Но каждое отдельное из этих утверждений обязательно требует комментариев, так как ни одно из них не может доказать утверждения Сталина, даже независимо от теоретической и логической путаницы. Однако он был прав в том, что время, когда было возможно комментировать его взгляды иначе, чем соглашаясь, медленно, но верно заканчивалось, и это сейчас должен был почувствовать на себе Зиновьев. В своей книге «Ленинизм» тот осмелился дать определение ленинизма, отличное от сталинского, что сразу заставило Сталина резко упрекнуть его в таких выражениях:

«Тем не менее в нашей партии имеются, оказывается, лица, считающие необходимым определить ленинизм несколько иначе. Вот, например, Зиновьев думает, что: „Ленинизм есть марксизм эпохи империалистических войн и мировой революции, непосредственно начавшейся в стране, где преобладает крестьянство“»²¹⁶.

Сталин считает это определение совершенно неверным, но в своём главном содержании оно не отличается от того, которое он дал сам, так как оба они сходятся в том, что ленинизм — это обширная теория, которая как марксизм эпохи империализма и пролетарской мировой революции либо включает в себя марксизм и в то же время развивает его, либо добавляется к прежнему марксизму как теория того же уровня, так как она далее развивает его положения для новой эпохи.

Оба определения, таким образом, разделяют одни и те же основные ошибки, они превращают политическое течение большевизма, которое также называется ленинизмом, в широкую теорию; и оба не могут объяснить ясным теоретическим и логическим образом соотношение марксизма и ленинизма. Сталин, конечно, не видит этого, но он упрекает Зиновьева в том, что тот в своём определении в то же время характеризует отсталость России, подчёркивая, что в этой стране преобладает крестьянство. Поэтому он спрашивает:

«Что могут означать слова, подчёркнутые Зиновьевым? Что значит вводить в определение ленинизма отсталость России, её крестьянский характер? Это значит превращать ленинизм из интернационального пролетарского учения в продукт российской самобытности»²¹⁷.

Но в этой критике Сталин прав лишь отчасти, так как из определения Зиновьева вовсе не следует, что ленинизм, согласно ему, должен рассматриваться только как продукт российской самобытности. Эпоха империализма и пролетарской мировой революции, которую прежде всего упоминает Зиновьев, без сомнения является международным явлением, и мнение Зиновьева по этому пункту совершенно равнозначно мнению Сталина. Но почему Сталин возмущается этим и утверждает, что «это значит играть на руку Бауэру и Каутскому, отрицающим пригодность ленинизма для других стран, капиталистически более развитых»²¹⁸?

Потому что его собственное определение в этом отношении не только не лучше, а даже ещё менее интернационально, так как он нелогично ограничивает первую часть своего определения и в какой-то мере даже отменяет его содержание, утверждая: «Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности»²¹⁹. Хотя значение выражения «точнее» неясно, оно наверняка должно означать, что следующая часть определения должна быть на самом деле решающей, так как она уточняет сущностное содержание. Но теория и тактика диктатуры пролетариата «в особенности» относятся к специфически русским условиям и уже поэтому не могут стать обязательными в международном масштабе, так как условия для установления диктатуры пролетариата в каждой стране проявляют свои национальные особенности. Не важно, указывается прямо или не указывается преобладание крестьянства, остаётся фактом, что «особенная» теория и тактика диктатуры пролетариата в России должна исходить из этого, в противоположность более развитым странам, в которых крестьянство уже стало более-менее незначительным меньшинством.

Сталин расценивает определение ленинизма Зиновьевым как национально ограниченное и спрашивает, как его можно связать с интернационализмом, но он не замечает, что это касается и его собственного определения, так как оба определения содержат одни и те же основные ошибки. Оба определения не могут объяснить диалектическое соотношение общего, особенного и единичного в теоретических понятиях марксизма, а смешивают их недопустимым образом. Это очень ясно проявляется в следующих фразах Сталина:

«Разве ленинизм выработался только на почве России и для России, а не на почве империализма и не для империалистических стран вообще? Разве такие труды Ленина, как „Империализм как высшая стадия капитализма“, „Государство и революция“, „Пролетарская революция и ренегат Каутский“, „Детская болезнь «левизны» в коммунизме“ и т. д., имеют значение только для России, а не для всех империалистических стран вообще?»²²⁰

Но это совершенно другой вопрос, так как эти произведения Ленина, касающиеся фундаментальных общих вопросов марксистской теории, естественно, имеют международную важность для всего марксистского рабочего движения, а не только для русского. Однако это верно не только для работ Ленина, а и для работ других марксистских авторов, как, например, для произведения Розы Люксембург «Накопление капитала» или для книги Рудольфа Гильфердинга «Финансовый капитал», которые, несмотря на некоторые недостатки, были вкладом в развитие марксистской теории и имели всеобщую важность. Но из этого вовсе не следует, что из-за своего всеобщего характера они образуют новую общую теорию, стоящую на том же уровне, что и марксизм.

Дальнейшие разделы работы «К вопросам ленинизма» в основном состоят из компиляции ленинских цитат с более или менее длинными пояснениями Сталина. При этом Сталин особенно подробно обсуждает проблему соотношения диктатуры пролетариата и диктатуры партии, а также вопрос об окончательном построении социализма в одной стране на основе многочисленных ленинских цитат. Но в вопрос о статусе теории ленинизма и её отношении к марксизму они вносят так же мало ясности, как и лекции «Об основах ленинизма».

Когда Сталина спросили, какие новые принципы были прибавлены Лениным к марксизму, он ответил:

«Я думаю, что никаких „новых принципов“ Ленин не „прибавлял“ к марксизму, так же как Ленин не отменял ни одного из „старых“ принципов марксизма. Ленин был и остаётся самым верным и последовательным учеником Маркса и Энгельса, целиком и полностью опирающимся на принципы марксизма»²²¹.

Но если все принципы марксизма остаются верными и никакие новые принципы не добавляются в дальнейшем развитии, тогда, очевидно, исчезает и право ставить рядом с марксизмом на том же уровне другой -изм, и таким образом создавать «дефис-марксизм». Это доказывает, что теория ленинизма — безосновательный преднамеренный конструкт Сталина.

Но совершенно другой вопрос — то, в каких вопросах и какими новыми положениями Ленин и другие марксистские теоретики развили марксизм, проанализировав исходя из его принципов дальнейшее общественное развитие и общественные условия и сделав выводы для революционной борьбы за социализм, либо применив марксистскую теорию к новым областям исследования и тем обогатив её. Однако Сталин стремился не к развитию теории марксизма, а к тому, чтобы, построив теорию ленинизма, получить идеологический инструмент влияния. Поэтому он не только настаивал на этом проекте, исказившем и фальсифицировавшем марксизм, но и развивал его дальше, до тех пор, пока он не стал в изложении его теории «марксизма-ленинизма» в «Кратком курсе истории ВКП(б)» некой энциклопедией сталинизма.

Критическое неприятие особой теории ленинизма, однако, не имеет ничего общего с преуменьшением или недооценкой теоретических достижений Ленина. Все работы и взгляды Ленина, имеющие всеобщую важность, вошли в теорию марксизма, обогатили и развили его, и без них современный, способный к развитию марксизм и сегодня немыслим. Чтобы признавать это и чтобы теоретически и практически использовать и применять его ведущие идеи, вовсе не нужно построение особой теории ленинизма и ещё менее — сталинского «марксизма-ленинизма».

Но высокая оценка вклада Ленина в теорию марксизма отнюдь не означает догматизацию или канонизацию каких-либо взглядов Ленина, что характерно для сталинской интерпретации, в которой ленинские цитаты прямо возведены в ранг абсолютного критерия истины. Это особенно касается тех взглядов, которые относятся к специфическим условиям царской России, а также к начинающемуся социалистическому развитию Советской России. Они в основном связаны с особыми условиями России и потому никак не должны догматизироваться путём превращения в универсально применимые истины. Для понимания того, в какой мере они могут быть перенесены на условия других стран, необходимо соответствующее конкретно-историческое исследование, в котором прежде всего нужно учитывать соотношение общего, особенного и единичного.

Как и все научные положения, тезисы и гипотезы, они подвергаются постоянному пересмотру в соответствии с изменяющейся общественной и политической реальностью и со вновь достигнутыми или происходящими из других условий знаниями. Кроме того, положения Ленина отнюдь не свободны от ошибок или от обусловленных временем неверных оценок, что отчасти обсуждалось уже при его жизни. Теоретические дебаты об этом во многих вопросах привели к дальнейшему углублению положений и к исправлению некоторых взглядов. Это нормальный ход теоретического мышления не только в марксистской науке. Поэтому понятно, что попытка Сталина ввести в качестве теории ленинизм, вылепленный по его представлениям и в то же время возведённый в догму, и представить его марксизмом эпохи империализма и пролетарских революций, встретила не только сторонников и соглашающихся. Например, основатель Коммунистической партии Италии Бордига ещё в 1925 году на Исполкоме Коминтерна решительно высказывался против этого и считал, что марксизм — теоретический фундамент коммунистического движения, и нет причин создавать из важных достижений и вкладов Ленина в марксизм особый ленинизм.

Однако Сталин упрямо настаивал на этой версии, которая вначале несколько раз появлялась в форме утверждений о ленинском этапе марксизма. После того как Сталин и в Коммунистическом Интернационале получил растущее влияние и стал управлять его аппаратом так же, как и аппаратом ВКП(б), ему удалось в основном навязать свои взгляды на ленинизм и международному коммунистическому движению. Чем дальше развивался культ Сталина и чем чаще он восхвалялся не только как гениальный политик, но и как великий теоретик и даже «корифей всех наук», тем больше начинало использоваться в Советском Союзе и понятие «марксизм-ленинизм-сталинизм». Карл Радек, перешедший от оппозиции к сталинизму, в рабски-услужливой манере сделал такое предложение в статье в «Правде».

Но Сталин больше хотел считаться классиком рядом с Марксом, Энгельсом и Лениным, и для этого понятие марксизма-ленинизма казалось ему более пригодным, возможно и потому, что он сознавал, что его собственное теоретическое творчество выглядит всё же довольно скромно в сравнении с классиками. Формулировка, что он — «Ленин сегодня», была мостом, через который можно было быстро достичь «классика». Однако название «марксизм-ленинизм» стало обязательным только после специального решения ЦК ВКП(б) в 1938 году, в связи с выходом «Краткого курса истории ВКП(б)».

4.4. Теория социализма в одной стране

Центральным тезисом Сталина в спорах с оппозицией было утверждение, что после завоевания власти даже в одной изолированной стране можно строить и построить социалистическое общество, вплоть до перехода на высшую фазу бесклассового коммунистического общества. Важные аспекты этой проблемы — в особенности её общественные и идеологические основы и политическая опасность дискуссии в ВКП(б) — были уже обсуждены в контексте возникновения сталинизма и здесь не будут повторяться.

Теоретической отправной точкой дискуссии, начатой Сталиным, были, с одной стороны, взгляды Маркса и Энгельса, с другой — Ленина. Но дело с этим обстояло отнюдь не настолько однозначно и ясно, как это изображал Сталин. Ни Маркс, ни Энгельс не утверждали решительно, что социалистическая революция и строительство социализма должны происходить одновременно во всех развитых капиталистических странах, и Ленин не утверждал, что победа социализма — понимаемая как завершённое строительство коммунистического общества вплоть до бесклассового общества полного социального равенства — возможна в одной стране. Это были уже произвольные и схематичные упрощения Сталина, с помощью которых он хотел навязать определённое направление этой дискуссии.

Маркс и Энгельс исходили из того, что капитализм благодаря мощному развитию производительных сил всё более интернационализирует экономическую жизнь, что непременно приведёт к тому, что борьба рабочего класса за своё освобождение от капиталистической эксплуатации и угнетения также породит международное революционное движение. Хотя рабочее движение должно в первую очередь организоваться в национальных рамках для создания своих профсоюзов и партий и осуществлять борьбу против капиталистической системы на территории своей страны, однако международное переплетение капитала в то же время навязывает условие, что рабочий класс может достичь своих основных интересов и целей на длительное время только благодаря международному объединению в революционной борьбе. Экономическая и политическая диктатура международного капитала должна быть свергнута и заменена диктатурой пролетариата, благодаря чему социализм можно установить как общий международный проект. На этой основе потом становится возможным добровольное объединение наций с дальнейшей перспективой их полного слияния. Финальная фраза «Манифеста Коммунистической партии» гласит: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

Но это — принципиальные утверждения, характеризующие тенденции движения и историческую перспективу, а не конкретные исторические предсказания, в какой форме, в какой период времени и в какой стране начнётся революционный подъём пролетариата и насколько быстро он распространится на другие страны. Этого Маркс и Энгельс по понятным причинам не предсказывали, так как это зависит от многих условий и обстоятельств, не все из которых можно предвидеть. Тот факт, что Энгельс в «Принципах коммунизма» в 1846 году ещё в достаточно категоричной форме утверждал, что эта революция должна произойти во всех капиталистических странах одновременно, лишь показывает, что экономические, общественные и политические условия социалистической революции в то время были ещё недостаточно зрелыми и исследованными, поэтому эти высказывания в том историческом контексте можно расценивать лишь как предположения. Позже Маркс и Энгельс решительно пересмотрели этот взгляд и внесли в него коррективы.

На основе достигнутого развития капиталистического способа производства в Англии, Франции и Германии, связанного с ним развития рабочего класса, его политических организаций и классовой борьбы, они, очевидно, считали, что в этих странах созрели объективные и субъективные предпосылки и условия пролетарской революции, так что в обозримом будущем можно рассчитывать на начало социалистического преобразования. Формулировки, использованные при этом, совершенно не исключали, что революция начнётся сначала в одной стране, а затем перейдёт на другие — и таким образом произойдёт международная революция. Совсем наоборот, так как Энгельс прямо сказал, что Франция, вероятно, начнёт, а Англия и Германия последуют за ней.

Вопреки этому, Сталин теперь утверждал, что предположение Маркса и Энгельса об одновременной социалистической революции в капиталистических странах было верно для периода капитализма свободной конкуренции, поскольку тогда закон неравномерного развития капитализма ещё не существовал, и, следовательно, они ещё не могли его знать. Но при переходе капитализма в империализм ситуация коренным образом изменилась, так как сейчас, по Сталину, действует закон неравномерного развития, который, как он утверждал, открыл и сформулировал Ленин. Из-за неравномерного развития капиталистических стран теперь возникает возможность того, что пролетарская революция может победить и в одной отдельно взятой стране, и значит, в ней может быть также построен социализм. Исходя из этого, он утверждал, что это верно и для России, поэтому здесь можно строить и построить социалистическое общество, даже если русская революция останется в одиночестве. Для доказательства верности своих мыслей Сталин ссылался на некоторые ленинские цитаты, из которых две были из статей 1915 и 1916 годов, а другие были взяты из работ после Октябрьской революции. По интерпретации Сталина, эти высказывания Ленина содержат не только теорию возможности полного построения социализма в одной отдельной стране, но и аргументацию для этой новой теории.

Однако если мы тщательно проанализируем и рассмотрим эти утверждения Сталина, то выяснится, что все они неверны. Его предположение, что в капитализме свободной конкуренции закон неравномерного развития не существовал, просто неправильно. Взгляд на развитие европейских стран в новое время сразу показывает, что это неверно, так как на самом деле мы видим там огромную неравномерность. Хотя сначала развитие раннего капитализма быстрыми темпами происходило в Италии на основе мануфактуры и торговли, потом центр капиталистического развития переместился в Англию и Францию, причём развитие производительных сил в промышленной революции, колониальные завоевания и ограбление колоний обеспечили для этого существенную материальную базу. А после франко-германской войны 1870 года началось огромное промышленное развитие в Германии (на основе притока капитала от французских контрибуций), и в результате стала возможной быстрая индустриализация с помощью более современного оборудования, так что Германия стала конкурировать с Англией за ведущее место среди капиталистических держав. И в эту эпоху нельзя говорить о равномерном развитии капитализма.

Утверждение Сталина, что Маркс не знал этого закона, показывает лишь, что он невнимательно изучал «Капитал». Этим аннулируется и его следующее утверждение, что лишь Ленин открыл и сформулировал этот закон.

Сталин позднее, когда ему указали, что Марксу и Энгельсу была хорошо знакома неравномерность экономического развития капиталистических стран, попытался спасти своё ошибочное утверждение так, что ещё больше увяз. Поскольку теперь он заявил, что Ленин открыл закон неравномерности экономического и политического развития при империализме и что этим он превзошёл прежние положения Маркса.

Но и это неверно, так как взгляд на политические условия капиталистических стран до начала империалистической стадии показывает, что и в политической сфере происходило неравномерное развитие: в Англии правила конституционная монархия, во Франции — буржуазно-демократическая республика, а в Германии — прикрытая парламентской маской полуабсолютистская монархия с феодальными пережитками. Маркс и Энгельс не только знали об этом неравномерном развитии капиталистических стран, но и в многочисленных работах проанализировали и прокомментировали их. Соответствующие утверждения Сталина неверны, так как они основывались просто-напросто на незнании.

И из всего этого становится ясно, что все ведущие большевики, которые после Октябрьской революции высказывались по этому вопросу, относительно единодушно считали, что в одной стране возможно завоевать политическую власть, установить государство диктатуры пролетариата, а затем начать строительство социалистического общества, чтобы в то же время создать базу для дальнейшего развития международной революции. Но что при этом невозможно будет в одной стране полностью построить социализм и затем перейти к высшей ступени коммунизма. С этим в то же время была связана надежда, что последуют другие социалистические революции в более развитых капиталистических государствах, и с их экономической и технической помощью строительство социализма сможет быть завершено как международный проект. Ленин в то время защищал это мнение в многочисленных речах и статьях, то же самое делали и Зиновьев, и Каменев, и Бухарин. Даже Сталин повторял это в своих лекциях «Об основах ленинизма», до того как он изменил текст во втором издании брошюры, после чего впервые в статье «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов» сформулировал своё внезапно обретённое «понимание».

Троцкий тоже с давнего времени считал так же, как и ведущие большевики, хотя до 1917 года он не принадлежал к их фракции или партии. Ещё до Октябрьской революции он писал, что в России вследствие особым образом сложившейся общественной эволюции, соединившей элементы феодализма с самодержавным правлением и с элементами капитализма, достигшего более высокой степени концентрации, чем в других капиталистических странах, существует возможность перевести буржуазно-демократическую революцию в пролетарскую революцию. Это было главным тезисом его взгляда на «перманентную революцию», который Сталин позже постоянно противопоставлял ленинизму как главный элемент теории «троцкизма».

По Троцкому, эта революция должна побудить пролетариат более развитых европейских стран в свою очередь начать социалистическую революцию. Только победа этих революций может гарантировать сохранение революционной власти в России, потому что без этой международной помощи она не сможет сопротивляться реакционному окружению. Это было написано во времена русской революции 1905 года, и тогда об этом тезисе можно было спорить, но Троцкий в то время отнюдь не единственный стоял на такой точке зрения. Те же взгляды высказывал и Ленин, даже после Октябрьской революции.

Совершенно другим вопросом было то, насколько широко и как долго можно было ещё защищать эту позицию, когда выяснилось, что русская революция скорее всего в течение долгого времени останется одна. Нужно ли было в новых условиях после победы Октябрьской революции и в первые годы советской власти изменить эту позицию, как и в какой мере, осталось вопросом без ответа, и при жизни Ленина не было объяснено. В любом случае Троцкий после Октябрьской революции, в сущности, теоретически и практически высказывал то же самое мнение, что и другие вожди и теоретики большевиков — Ленин, Зиновьев, Каменев и Бухарин. Поэтому оно вошло и в программные документы партии и комсомола.

Но это не помешало Сталину, после того как он начал борьбу с так называемым троцкизмом, постоянно использовать для этой борьбы цитаты из работ Троцкого дооктябрьского времени, которыми он хотел доказать, что Троцкий не только принципиально отказывался от строительства социализма в Советском Союзе, но и что он на самом деле был вообще против Октябрьской революции. Всё время размахивая несколькими старыми цитатами, он полностью игнорировал поведение и практическую деятельность Троцкого при подготовке и свершении Октябрьской революции на постах председателя Петроградского Совета и Военно-революционного комитета, а также его активный вклад в защиту советской власти на посту руководителя Красной Армии, в создании которой он принимал решающее участие. Он также намеренно игнорировал то, что теоретические воззрения Троцкого изменялись на основе революционной практики и опыта, так что они к тому времени во всех существенных вопросах совпадали со взглядами большевиков.

Таким образом, борьба Сталина за якобы развитую и обоснованную Лениным теорию полного построения социализма в одной отдельно взятой стране с самого начала была связана с подлой кампанией лжи против Троцкого, а также с массовой фальсификацией взглядов Ленина. Конечно, это было ясно и Зиновьеву с Каменевым, но, будучи членами правящей «тройки», они не высказывались об этом из-за солидарности со Сталиным, тем более что Сталин тогда ещё преуменьшал их «штрейкбрехерскую роль» в дни Октябрьской революции и защищал их от критики. Поэтому они начали критиковать сталинские взгляды на построение социализма в одной отдельной стране, только отдалившись от него.

Сталин впервые представил свои новые взгляды в статье «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов», и притом в такой форме, которая сразу же исказила и извратила суть вопроса. После безосновательного утверждения о том, что Ленин открыл закон неравномерного развития капитализма в его империалистической стадии, он свысока поучал:

«Несомненно, что универсальная теория одновременной победы революции в основных странах Европы, теория невозможности победы социализма в одной стране, — оказалась искусственной, нежизнеспособной теорией. Семилетняя история пролетарской революции в России говорит не за, а против этой теории»²²².

Но это было полнейшим запутыванием вопроса, о котором шла речь, так как, во-первых, никто не выдвигал «универсальную теорию одновременной победы революции», это обман, который легко доказать; во-вторых, из этого вовсе не следует, что её можно просто отождествить с теорией невозможности победы социализма в одной стране; а в-третьих, совершенно необоснованно предполагать, что семилетнее существование советской власти, которая до сих пор смогла осуществить лишь самые первые шаги для построения социализма, может говорить за то, что возможно установить полное социалистическое общество в одной стране. Не помогает и то, что Сталин сразу цитирует высказывание Ленина, касающееся совершенно другого вопроса:

«Ленин совершенно прав, говоря, что победа пролетариата в одной стране является „типичным случаем“, что „одновременная революция в ряде стран“ может быть лишь „редким исключением“»²²³.

Конечно, в этом Ленин не только прав, но и согласен с Марксом и Энгельсом, но из этого не следует то, что думает Сталин, так как Ленин здесь говорит не о возможности в одиночку окончательно построить полное социалистическое общество в одной стране, а о победе пролетариата как завоевании политической власти. Но это вовсе не является спорным пунктом. Что ж, логика не была сильной стороной Сталина, как мы уже могли констатировать несколько раз.

Второй теоретический отправной пункт сталинской конструкции отнюдь не выглядит лучше, хотя Сталин считал, что Ленин может дать ему подтверждение его взглядов. Две цитаты Ленина, которые Сталин постоянно вновь и вновь использовал во всех спорах по этому вопросу, утверждая, что в них Ленин впервые развил и обосновал теорию построения социализма в одной стране, взяты из статей «О лозунге Соединённых Штатов Европы» 1915 года и «Военная программа пролетарской революции» 1916 года.

Перед тем, как рассмотреть их здесь, я замечу, что обе статьи посвящены отнюдь не строительству социализма в одной стране, из-за чего Ленин на самом деле упомянул этот вопрос лишь мимоходом, не развивая его детально и даже не обосновывая. Первая цитата взята из работы «О лозунге Соединённых Штатов Европы»²²⁴, в которой Ленин обсуждает вопрос, годится ли этот лозунг для политической борьбы социалистического движения. По его мнению, он мог бы быть полезен как политический лозунг, если он содержит требование свергнуть самые реакционные государственные режимы Европы — русское царское самодержавие, германскую империю Гогенцоллернов и австрийскую габсбургскую монархию, — и заменить их демократическими республиками. Тогда он мобилизовал бы на борьбу за демократические права и этим улучшил бы условия борьбы пролетариата.

Но нельзя отделять политический лозунг от его экономического содержания, а если рассмотреть эту сторону проблемы, то станет ясно, что на основе капиталистического способа производства такое объединение не может произойти.

«С точки зрения экономических условий империализма, т. е. вывоза капитала и раздела мира „передовыми“ и „цивилизованными“ колониальными державами, Соединённые Штаты Европы, при капитализме, либо невозможны, либо реакционны»²²⁵.

Этот взгляд Ленин аргументирует в основном неравномерностью экономического развития капиталистических стран, неизбежно вытекающей из экономических законов капиталистического способа производства, в особенности из конкурентной борьбы. В этом контексте он указывает также на другое следствие неравномерности развития и пишет дальше:

«Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетённые классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и их государств»²²⁶.

Эти две фразы по сути представляют собой вставку в высказывание о проблемах Соединённых Штатов Европы, как бы экскурс с целью обратить внимание на то, что с этим законом неравномерного развития капитализма связаны и важные проблемы социалистической революции. Однако утверждение Сталина, что это новая теория и в то же время её обоснование — это весьма странное понимание марксистской теории, даже несмотря на то, что теория о построении социализма в одной стране уже давно существовала. Она была создана в 1878 году германским социал-демократом Георгом фон Фольмаром, социал-реформистом. В своей статье «Изолированное социалистическое государство»²²⁷ он не только выдвинул этот тезис как утверждение, но и дал ему подробное экономическое и политическое обоснование, также исходившее из неравномерного развития капиталистических стран. Однако Фольмар считал, что этим первым социалистическим государством будет Германия, так как развитие капитализма и социалистического движения там, по его мнению, столь быстро растёт, что переход к социализму по экономическим и политическим причинам должен будет впервые произойти в этой стране. Своим экономическим превосходством социалистическая Германия тогда втягивала бы остальные страны в своё влияние, так что и они в будущем перешли бы к социализму. Сталин, однако, не был знаком со взглядами Фольмара, а позднее они замалчивались в Советском Союзе.

Если бы Ленин в своих замечаниях, отклоняющихся от действительной темы статьи, видел не просто мысли, а принципиально новую марксистскую теорию, то он в самой этой статье или в других текстах рассмотрел бы её подробно, и тогда он наверняка поставил бы вопрос о том, каким образом Маркс и Энгельс видели эту проблему, а затем — имеются ли достаточные причины для возможной модификации и дальнейшего развития их взглядов, как он делал всегда с другими фундаментальными вопросами теории марксизма. Кроме того, если подвергнуть анализу эти две фразы Ленина, выяснится, что точный смысл нескольких решающих выражений совсем не ясен, а оставляет пространство для разных интерпретаций.

Что Ленин понимает под «победой социализма»? Он очень часто использует это выражение, но чаще всего он имеет в виду именно победу социалистической революции, т. е. завоевание и укрепление власти путём установления диктатуры пролетариата. Именно поэтому он также сказал, что «победивший пролетариат» встал бы против капиталистического мира, после того как он экспроприировал бы капиталистов и организовал социалистическое производство. Но эти два шага в первое время после победы революции тесно связаны, так как экспроприация капиталистов означает переход крупных средств производства в общественную собственность, на чьей основе производство затем должно быть шаг за шагом организовано на социалистических принципах.

На основе общественной собственности на средства производства и политической власти рабочего класса производство не может просто продолжаться прежним капиталистическим способом, оно должно быть заново организовано. Это ещё не имеет ничего общего с более-менее завершённым социалистическим обществом. Ленин никогда не говорил о победе социализма в смысле окончательного построения социалистического общества в контексте этого периода после победы революции. У него всегда речь шла только о завоевании и упрочении политической власти.

Он говорил, например, в речи 7 января 1918 года, что «для успеха социализма в России [необходим] известный промежуток времени, не менее нескольких месяцев»²²⁸. Естественно, в этом контексте он понимал под «успехом социализма» только установление и укрепление советской власти на всей территории России, а не уже окончательное построение социалистического общества, так как само собой разумеется, что оно не может установиться за несколько месяцев. Вскоре после того, 5 мая 1918 года, он писал:

«Если бы, примерно, через полгода у нас установился государственный капитализм, это было бы громадным успехом и вернейшей гарантией того, что через год у нас окончательно упрочится и непобедимым станет социализм»²²⁹.

То, что через год упрочится социализм, тем более путём установления государственного капитализма, означает здесь лишь то, что советскую власть благодаря экономическому прогрессу, который ещё не является социалистическим, больше не сможет победить внутренняя контрреволюция, но это вовсе не означает, что внешние силы империализма не смогут победить её, так как эта опасность останется ещё на долгое время.

Уже из этого разного употребления слов Лениным недвусмысленно следует, насколько бессмысленно цитировать отдельные выражения и высказывания, выдернутые из своего контекста, и абсолютизировать их без учёта соответствующей исторической ситуации, превращать их во вневременные истины или даже делать их критерием истины, что стало привычным в теоретических авантюрах Сталина. Если он хотел вычитать в этой короткой тезисной мысли в статье «О лозунге Соединённых Штатов Европы» уже обоснованную теорию, то речь идёт скорее о магии, чем о тщательном анализе текста.

Вторая ленинская цитата, также служившая Сталину постоянным инструментом для подтверждения его теории, взята из статьи «Военная программа пролетарской революции», написанной в сентябре 1916 года. В ней Ленин обсуждает вопрос, породивший много споров во время Первой мировой войны: какую позицию в отношении войны должна занимать революционная рабочая партия. Принципиальная позиция против империалистической войны и в то же время против защиты собственного «империалистического отечества» от других империалистических государств не должна вести к пацифизму и к отказу от всякой войны.

«Кто признаёт борьбу классов, тот не может не признавать гражданских войн, которые во всяком классовом обществе представляют естественное, при известных обстоятельствах неизбежное продолжение, развитие и обострение классовой борьбы. Все великие революции подтверждают это»²³⁰.

Но даже после победы социализма в стране войны вовсе не исключаются одним махом. Это Ленин обосновывает так:

«Развитие капитализма совершается в высшей степени неравномерно в различных странах. Иначе и не может быть при товарном производстве. Отсюда непреложный вывод: социализм не может победить одновременно во всех странах. Он победит первоначально в одной или нескольких странах, а остальные в течение некоторого времени останутся буржуазными или добуржуазными. Это должно вызвать не только трения, но и прямое стремление буржуазия других стран к разгрому победоносного пролетариата социалистического государства. В этих случаях война с нашей стороны была бы законной и справедливой. Это была бы война за социализм, за освобождение других народов от буржуазии»²³¹.

Совершенно очевидно, что главная тема здесь — возможность и неизбежность войн различного характера во времена капитализма, а также сразу после социалистической революции. В отличие от высказываний в статье «О лозунге Соединённых Штатов Европы», здесь не присутствует новая идея или развитие идеи о теории социализма в одной стране, Ленин в контексте вопроса о войне лишь повторяет тезис о возможности наступления социалистической революции в одной или нескольких развитых капиталистических странах. Поэтому ссылка на это как на якобы теорию о возможности строить и построить социализм в одной отдельно взятой стране так же безосновательна, как и в случае текста о лозунге Соединённых Штатов Европы.

Попытки обоснования своего взгляда, которые Сталин сделал сам, как теоретически, так и логически просто бессмысленны, так как они ограничиваются, с одной стороны, обращённой в прошлое исторической телеологией, а с другой стороны — ожиданием будущего. Если бы большевики не знали точно, что победоносная революция обязательно приведёт к построению социалистического общества, то было бы бессмысленно даже и начинать её, неоднократно повторял он. И по его мнению тот, кто сомневается в этом, подрывает оптимизм и боевой дух пролетариата, разводит пораженчество и капитулянтство, то есть на самом деле выступает против социалистической революции и против социализма, а значит — контрреволюционер. Хотя это умозаключение слишком поспешно, схематично и нелогично, в последующих спорах с объединённой оппозицией под руководством Троцкого, Зиновьева и Каменева оно стало единственным обоснованием и аргументацией.

В то время как Сталин в дебатах о своей теории социализма в одной стране ссылался главным образом на эти две работы Ленина, беря из них то, чего в них не было, Бухарин, занявшийся тогда, как главный теоретик Сталина, защитой и подкреплением аргументами этой теории против Троцкого, Зиновьева и Каменева, больше опирался на ленинскую работу «О кооперации». Он считал, что Ленин в ней коренным образом изменил свой прежний взгляд на социалистическое общество и на путь к его установлению и при этом в основном отождествил социализм с кооперативным строем.

«Нам кажется, что, когда мы переходили к новой экономической политике, у тов. Ленина был при разрешении этой проблемы один стратегический план, а когда он писал свою статью о кооперации, т. е. оставлял нам последнее завещание, в смысле основ экономической политики, у него был другой стратегический план», читаем мы в статье Бухарина 1925 года²³².

Но это фундаментальная ошибка, так как Ленин вовсе не считал свои предложения о развитии кооперации в сельском хозяйстве исправлением или радикальным изменением стратегической линии на построение социализма, начатой новой экономической политикой, а считал их конкретизацией этой долговременной основной линии.

Сущность нэпа, как известно, состояла в достижении «смычки», союза между рабочим классом и крестьянством, основанного на определённом совпадении их прямых материальных интересов. Государственная промышленность должна была обеспечить сельское хозяйство и крестьян тракторами, машинами, инструментами, потребительскими товарами и т. д., в обмен на зерно и другие сельскохозяйственные продукты. Однако этот обмен не мог происходить как непосредственный обмен продуктами между промышленностью и сельским хозяйством, а должен был быть организован через рынок посредством торговли. А для этого необходимы были новые организационные формы, чтобы обмен мог функционировать на практике, так как промышленные предприятия не могут развивать коммерческие отношения с 25 миллионами единоличных крестьянских хозяйств.

В поисках приемлемого решения этой проблемы Ленин нашёл простую и в то же время гениальную идею — создать и использовать для этого крестьянские кооперативы, ведь они в определённых рамках существовали ещё в дореволюционное время. В новых условиях советской власти, поскольку государственная власть находится в руках рабочего класса, поскольку социалистическое государство располагает крупной промышленностью, банками и финансами, такие кооперативы в форме сельских закупочных торговых кооперативов, потребительских кооперативов и т. д. могут стать важной связью между промышленностью и сельским хозяйством, между рабочим классом и крестьянством. С их помощью разрозненные крестьянские хозяйства уже можно в определённой мере соединить и вовлечь в общий процесс развития экономики. В то же время они могут привести крестьян к формам коллективного сотрудничества и таким образом поддержать понимание того, что в перспективе кооперативное объединение и в сельскохозяйственном производстве более продуктивно, чем единоличная раздробленность предприятий.

Кооперативы в сфере обращения, таким образом, могут также подготовить создание производственных кооперативов, когда для этого будут существовать материальные технические условия. В этом отношении Ленин считал, что развитие такой кооперативной системы — путь к социализму на селе:

«Теперь мы вправе сказать, что простой рост кооперации для нас тожественен [...] с ростом социализма, и вместе с этим мы вынуждены признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм. Эта коренная перемена состоит в том, что раньше мы центр тяжести клали и должны были класть на политическую борьбу, революцию, завоевание власти и т. д. Теперь же центр тяжести меняется до того, что переносится на мирную организационную „культурную“ работу»²³³.

Из этого однозначно ясно, в чём состоит новое понимание социализма: в то время как раньше оно было скорее абстрактной целью политической борьбы, теперь, после победы революции, оно становится конкретной задачей нахождения подходящих путей и методов его строительства, а в отсталой России все они связаны с повышением культурного уровня. Но Бухарин неверно интерпретировал этот текст Ленина, так как он, во-первых, неправильно понял смысл нового ленинского взгляда на социализм, а во-вторых, недостаточно ясно различал кооперативы в сфере обращения, которые ещё основывались на частной собственности крестьян на средства производства, и кооперативы производственные, которые уже основывались на объединении земли, коллективизации средств производства и на совместной организации труда в коллективном хозяйстве (колхозе).

Из приведённой выше цитаты Ленина недвусмысленно ясно, как именно он коренным образом изменил свои взгляды на социализм: взгляду на него до завоевания политической власти он противопоставил взгляд после установления советской власти: теперь речь идёт не столько о политической борьбе, сколько о «культурной работе». Но это противопоставление было не между нэпом, объявленным в 1921 году, и статьёй о кооперации, написанной в 1923 году. В кооперативах Ленин нашёл решающий инструмент практической реализации нэпа. Но поскольку Бухарин, очевидно, не понял этого различия, отсюда возникло мнение о пути сельского хозяйства и крестьянства к социализму, которое хоть и основывалось на ленинском плане кооперации, но в то же время в существенных аспектах исказило его. Оно привело к линии, проводившейся в жизнь в течение нескольких лет: видеть в вовлечении различных крестьянских кооперативов сферы обращения в развитие социалистической экономики уже «врастание» крестьянства в социализм. Об этом совершенно недвусмысленно писал Бухарин:

«К социалистическому производству на земле мы придём не путём вытеснения крестьянских хозяйств советскими хозяйствами на почве разорения крестьянских хозяйств, а совершенно иным путём, а именно путём вовлечения крестьянства в кооперацию, связанную с нами и зависимую экономически от государства и его институтов; мы придём к социализму здесь через процесс обращения, а не непосредственно через процесс производства; мы придём сюда через кооперацию»²³⁴.

Но с точки зрения марксизма социализма можно достичь только путём преобразования процесса производства на основе обобществления средств производства, а не путём изменений в процессе обращения. Трудно понять, почему Бухарин смог прийти к такому взгляду; здесь он в корне неверно понял кооперативный план Ленина! Это также привело его к совершенно ложному представлению об исчезновении классовых различий в социализме, поскольку он считал, что союз между рабочим классом и крестьянством — если смотреть на дело в широком историческом масштабе — сам приведёт к стиранию классовых границ.

«По мере того как через процесс обращения крестьянское хозяйство будет всё более и более втягиваться в социалистическую орбиту, будут стираться классовые грани, которые потонут в бесклассовом обществе»²³⁵.

Идея, что можно через торговлю и кооперативы в сфере обращения постепенно врастить крестьянство в социализм и так «черепашьим шагом» построить социализм, была существенной частью партийной линии на построение социализма в Советском Союзе. Она проводилась, с некоторыми колебаниями, несколько лет до 1928/29 года. Но в конце концов она показала свою ошибочность, так как она не привела к ожидаемому результату, а вместо этого привела к серьёзным общественным конфликтам, к ослаблению союза между рабочим классом и крестьянством, и, наконец, к серьёзному кризису советского общества.

Если мы сейчас спросим, какими новыми аргументами Бухарин обосновывал идею, что действительно можно в одиночку окончательно построить социалистическое общество в России, то обнаружим, что и ссылка на ленинский кооперативный план не внесла изменений. Новый аспект по сравнению со сталинским взглядом представляли лишь утверждения, что Ленин в 1921 и 1923 годах, согласно Бухарину, имел два совершенно разных взгляда на социализм, что можно врастить крестьянство в социализм через торговлю и кооперативы сферы обращения, и что построение социализма потребует очень долгого времени. Наконец, он ещё заявил, что социализм в России будет «отсталым типом социалистического строительства»²³⁶. Два последних утверждения, без сомнения, были верны, но они никак не относились к решающему вопросу, о котором здесь идёт речь.

Поскольку и Бухарин, очевидно, не смог представить убедительного аргумента за то, что можно строить и построить социалистическое общество в одной изолированной стране силами собственной автаркической экономики, он сместил центр тяжести вопроса тем, что отождествил отрицательный ответ на него просто с неизбежностью гибели советской власти. Он приписал это мнение оппонентам, сказав, что те утверждают: «Мы обязательно погибнем из-за нашей технической и экономической отсталости, если не наступит международная революция!»

Но это была лишь уловка, потому что никто не утверждал этого. Сталин и Бухарин в дискуссии постоянно пытались приписать Троцкому, Зиновьеву и Каменеву эту ложную альтернативу, чтобы представить своих противников малодушными капитулянтами, выступающими против строительства социализма в России. Для этого Сталин уже настолько разделил национальные и международные аспекты этой проблемы, что при строительстве социализма якобы речь шла с одной стороны уже только о решении внутренних противоречий между классовыми силами в России, а с другой только о внешних противоречиях между Советским Союзом и капиталистическим окружением.

Бухарин тоже подходил к проблеме очень просто, заявляя:

«Я считаю, что этим мы сняли вопрос, и что мы можем конкретно сформулировать его так: есть две проблемы. Гарантия от международной реставрации, это первый вопрос. Второй вопрос, должны ли мы погибнуть от нашей технико-экономической отсталости или нет. На первый вопрос мы отвечаем: без мировой революции мы не имеем гарантий против реставрации. Но от нашей технико-экономической отсталости мы не погибнем, так как эту технико-экономическую отсталость мы можем каждый день, каждый месяц, каждый год всё больше и больше преодолевать. Наш экономический рост ведь ничто иное, как постоянное преодоление этой технико-экономической отсталости»²³⁷.

Конечно, нет никакого сомнения в том, что эта отсталость постоянно преодолевалась экономическим строительством, в особенности быстро — широкомасштабной индустриализацией и коллективизацией сельского хозяйства. Так как весь этот прогресс означал, что строительство социалистического общества двигалось вперёд, хоть и весьма противоречивым образом, зачастую связанным с совершенно ненужными потерями и жертвами. Но этот прогресс ещё не означает, что было возможно в одиночку, независимо от международного разделения труда в развитии современных производительных сил, с по сути автаркической экономикой, полностью построить социализм, то есть достигнуть той ступени развития, на которой классы уже уничтожены, достигнуто полное экономическое равенство, существуют условия для свободного развития всех личностей, и государство может отмереть, потеряв свои функции.

Эта стадия, на которой социализм во всех отношениях превосходит капитализм, на которой он имеет уже более высокую производительность человеческого труда, чем капитализм, достижима только во взаимодействии нескольких высокоразвитых социалистических государств, когда они объединяют свои усилия в международном социалистическом сообществе. Только тогда они будут способны и экономически победить капиталистическую мировую систему, господствовать на мировом рынке и (так же путём широкой помощи) втягивать и пока ещё отстающие страны в социалистическую эволюцию.

Сталин никогда не понимал эту взаимосвязь, так как его экономических знаний для этого было очевидно недостаточно; он всегда отказывался принять этот решающий международный аспект в развитии социализма. Но тот факт, что и Бухарин его игнорировал, трудно понять.

Троцкий, наоборот, очень ясно осознавал эту взаимосвязь, и именно в ней видел в перспективе самую большую проблему дальнейшего социалистического строительства в Советском Союзе. Он уже пояснял это в дискуссии со Сталиным на Исполкоме Коминтерна, что уже упоминалось выше. Но когда Сталин поставил проблему социализма в одной стране в центр внутрипартийных споров, Троцкий в 1925 году написал специальную брошюру «Капитализм или социализм», в которой он более широко и более подробно проанализировал экономические аспекты международного измерения социалистического строительства в Советском Союзе на основе официальных цифр о тогдашнем состоянии советской экономики. При этом он избегал всякой полемики и совершенно не касался дебатов об изобретённой Сталиным теории построения социализма в одной стране, а лишь представил свой взгляд на проблемы, которые неизбежно будут вытекать из участия Советского Союза в мировом рынке и в международном разделении труда.

В то время как в течение периода восстановления экономики шкалой, по которой измерялся экономический прогресс, были показатели довоенного состояния, теперь эта шкала больше не годилась, и нужно было перейти к другой, а именно к показателям мировой экономики. Они теперь должны служить критериями «для измерения наших успехов и неудач в ближайшую эпоху», писал он в этой работе. Почему так?

«Мы знаем основной закон истории: побеждает, в конце концов, тот режим, который обеспечивает человеческому обществу более высокий уровень хозяйства. Историческая тяжба решается — не сразу, не одним ударом — сравнительным коэффициентом производительности труда»²³⁸.

Чтобы была ясна величина задачи, которую социализм должен выполнить для сокращения вначале ещё заметного отставания в производительности труда по сравнению с ведущими капиталистическими государствами, Троцкий показывает через сравнение национальных доходов Советского Союза и США,

«что средняя производительность труда, обусловленная оборудованием, организацией, навыками и прочим, в Америке в десять или, по крайней мере, шесть раз выше, чем у нас»²³⁹.

Эта значительная отсталость — последствие прежнего экономического развития России, но она не причина для отчаяния, и опасения, что мировой рынок задушит советскую экономику, безосновательны, поскольку советское государство в форме «социалистического протекционизма» обладает средствами, высшим выражением которых является монополия внешней торговли. Поэтому было большой ошибкой, что в своё время Политбюро вопреки предупреждениям Троцкого приняло решение об ослаблении монополии внешней торговли, против чего больной Ленин протестовал настолько сильно, что решение было отменено.

Социалистический способ производства, по сравнению с капиталистическим, обладает рядом преимуществ, позволяющих достичь более высоких темпов развития, более высокого коэффициента индустриального роста, чем в досоциалистической России, а также чем в нынешних капиталистических странах.

«В совокупности своей [эти преимущества] создадут нам, при правильном их использовании, возможность уже в ближайшие годы поднять коэффициент промышленного роста не только в два, но и в три раза выше довоенных 6% а, может быть, и более того»²⁴⁰.

Это позволило бы достичь экономической победы социализма над капитализмом в течение некоторого продолжительного времени, которое заняло бы три периода: в первом периоде нужно было сократить отставание, во втором — сравняться с капиталистической экономикой, и в третьем — «победить на мировом рынке капиталистическую продукцию изделиями социалистического хозяйства»²⁴¹.

В этой работе Троцкий, кроме того, обсудил опасности, исходящие от мирового рынка, в особенности влияние капиталистических кризисов на внутреннее развитие социализма. Но участие в мировом рынке остаётся, однако, необходимым, так как оно даёт и большие преимущества.

«Но ведь капиталистический рынок содержит для нас не одни угрозы, — он открывает и величайшие возможности. Мы получаем всё более широкий доступ к высшим достижениям научной техники и к наиболее сложным её продуктам. Если, таким образом, мировой рынок, втягивая в себя социалистическое хозяйство, порождает новые опасности, то он же открывает для правильно регулирующего свой оборот социалистического государства могущественные средства противодействия этим опасностям. Правильно используя мировой рынок, мы можем чрезвычайно ускорить процесс изменения сравнительных коэффициентов к выгоде для социализма»²⁴².

При этом Троцкий считает одним из важнейших аспектов активное участие в международном разделении труда при развитии производительных сил. На уровне производства, достигнутом при переходе к империализму и характеризующемся растущей интернационализацией и экономической взаимозависимостью, уже ни одна страна не может только своими ресурсами осуществлять постоянное обновление и революционизирование производительных сил, необходимое для подъёма производительности труда до такого уровня, чтобы она не отставала от более развитых стран. Это верно и для социалистической страны, даже если она, как Россия, располагает огромными запасами сырья, материалов и рабочей силы. Не только и не в первую очередь проблема прежней отсталости преграждает путь к окончательному построению социалистического общества в одной отдельной стране, потому что её можно преодолеть, и она уже успешно преодолевается. Это доказывают достижения советской промышленности 1925 года, проанализированные Троцким.

Но даже и столь высоко развитая индустриальная страна, как Англия, в изоляции не смогла бы построить социалистическое общество, она была бы так же вынуждена через мировой рынок принимать участие в международном разделении труда и могла бы достигнуть полного построения социализма и перехода на более высокую фазу коммунизма только в международном сотрудничестве нескольких социалистических стран.

«Мировое разделение труда не есть такое обстоятельство, которое можно скинуть со счетов. Всемерно ускорить собственное развитие мы можем только умело пользуясь ресурсами, вытекающими из условий мирового разделения труда»²⁴³.

Если убедительные успехи Советского Союза в строительстве социализма на практике показывают, что рабочий класс способен создать более справедливое общество, в котором экономические, социальные и культурные проблемы решаются в интересах трудящихся, то это может ускорить и ускорит развитие международной революции — и возникнут новые социалистические государства. «Вопрос о победе социализма решается проще всего при допущении, что пролетарская революция развернётся в Европе в ближайшие годы. Этот „вариант“ никак не является наименее вероятным», считал Троцкий. Свой оптимистический взгляд он обосновывал указанием на противоречия и кризисное состояние экономики капиталистической системы. Но он также пояснял, что для этого не может быть твёрдых гарантий.

Троцкий в этой работе, не входя в прямую полемику, изложил аргументированную критику и ответ на примитивные идеи Сталина об автаркическом пути развития социализма в России. Сталин не отреагировал на эти аргументы, он продолжал считать их капитулянтской идеологией и предательством социализма. Но Бухарин, кажется, по крайней мере заметил эти идеи, хотя и он, очевидно, считал их неважными. В своей речи на XV партконференции ВКП(б) в октябре 1926 года он впервые говорил об этой проблеме.

«Мне кажется, что нужно троякого рода вопросы решать при обсуждении проблемы о построении социализма в одной стране. Первое — о внутренних ресурсах и о внутреннем сочетании сил, — это есть в сущности вопрос о характере нашей революции. Второе — об интервенции и опасности вооруженного подавления нас буржуазией. И, наконец, третье — о давлении на нас мирового хозяйства. Я думаю, что ответить на эти вопросы нужно таким образом: внутреннего сочетания сил и внутренних ресурсов у нас достаточно для построения полного социалистического общества; гарантией от интервенции и войн может служить только победоносная международная революция; давление же мирового хозяйства есть громадная трудность для нас, но трудность вовсе не непреодолимая. Так надо ставить вопрос, таков ответ на те вопросы, которые здесь ставились»²⁴⁴.

Но вместо того, чтобы исследовать, какие следствия вытекают из зависимости социалистического советского развития от мирового рынка и от международного разделения труда для эффективного формирования экономической политики при строительстве социализма, он обвиняет Троцкого в том, что тот лишь приписывает сталинскому руководству взгляд, что «что победа международной революции в ближайшее десятилетие невозможна. Это есть клеветническая постановка вопроса со стороны т. Троцкого»²⁴⁵, утверждает он, хотя это никак не соответствует взглядам Троцкого. Экономист Бухарин не видел последствий для теории социализма в одной отдельной стране.

Новая сталинская теория социализма в одной отдельно взятой стране сначала не была связана с определёнными идеями о необходимом периоде времени для построения социалистического общества в Советском Союзе. Но Бухарин, позднее взявшийся за задачу детальнее разработать её и связать с экономической политикой, осознавал, что для этого нужно очень длительное время. Поэтому он и говорил о «черепашьем шаге», которым будет постепенно достигнут прогресс. В этом он по крайней мере отчасти был согласен с Лениным, так как тот исходил из мысли, что для построения социалистического общества из-за неблагоприятных исходных условий и из-за других неопределённостей требуется довольно долгое время, не рискуя давать более точные прогнозы или предсказания.

Есть целый ряд указаний, из которых однозначно ясно, как Ленин смотрел на этот вопрос. Например, в докладе 29 апреля 1918 года он говорил: «Едва ли и ближайшее будущее поколение, более развитое, сделает полный переход к социализму»²⁴⁶. В речи 4 декабря 1919 года он сказал:

«Мы знаем, что сейчас вводить социалистический порядок мы не можем, — дай бог, чтобы при наших детях, а может быть, и внуках он был установлен у нас»²⁴⁷.

У Ленина есть и другие указания на это, но и они по большей части исходят из того, что нужно рассчитывать на время от тридцати до пятидесяти лет, пока социалистическое общество в России сможет быть полностью установлено. Почему он рассчитывал на столь долгое время? Во-первых, потому, что он знал, что в ещё «полуварварской» стране сначала нужно создать цивилизованные предпосылки более высокого общественного строя. Для этого нужен был экономический, социальный и прежде всего культурный догоняющий процесс, в котором нужно было с трудом наверстать всё, что в развитых европейских странах капитализм и буржуазное общество уже создали. Но кроме того, Ленин также осознавал зависимость внутреннего развития Советской России от международных условий, от антагонистического противостояния и соревнования, которое неизбежно возникнет между двумя общественными системами — строящегося социализма и капитализма, осознавал зависимость советской экономики от мирового рынка и от международного разделения труда в развитии производительных сил. Поэтому совершенно понятно, почему он считал чистой спекуляцией делать более точные указания времени.

Для Ленина было вне сомнений, что успех социализма в России в решающей мере будет зависеть от продолжения международной социалистической революции. Об этом он высказывался столь часто и недвусмысленно, что позднейшие попытки Сталина и его сторонников представить такого рода утверждения «троцкизмом» просто смешны.

В речи 23 апреля 1918 года он сказал об этом:

«Наша отсталость двинула нас вперёд, и мы погибнем, если не сумеем удержаться до тех пор, пока мы не встретим мощную поддержку со стороны восставших рабочих других стран»²⁴⁸.

То, как он и другие руководители большевиков расценивали ситуацию после Октябрьской революции, очевидно и из его следующих высказываний 5 июля 1921 года:

«Нам было ясно, что без поддержки международной мировой революции победа пролетарской революции невозможна. Ещё до революции, а также и после неё, мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро, наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или, в противном случае, мы должны погибнуть. Несмотря на это сознание, мы делали всё, чтобы при всех обстоятельствах и во что бы то ни стало сохранить советскую систему, так как знали, что работаем не только для себя, но и для международной революции»²⁴⁹.

Большевики, осуществляя Октябрьскую революцию стремились не только к национальному развитию России, но и к международному развитию социалистической революции, которую они как интернационалисты всегда понимали как взаимосвязанный процесс.

Сталин также неоднократно заявлял, что Октябрьская революция и социалистическое строительство в Советском Союзе имеют международный характер, но это оставалось в основном лишь декларацией, так как он не был готов серьёзно рассматривать связанные с этим важные проблемы. Это очень ясно проявилось, среди прочего, во внезапном повороте его политики после 1928 года, когда он прежний курс социалистического строительства, определённый по сути бухаринскими концепциями, осудил как «правый капитулянтский уклон» и перешёл к насильственно ускоренной принудительной коллективизации сельского хозяйства и к чрезвычайно ускоренной индустриализации страны. В противоположность идеям очень долгого периода строительства социалистического общества, которые он как часть прежней партийной линии одобрял и по крайней мере неявно представлял, теперь он заявил, что построение социализма может и должно завершиться за десять лет. А затем он объявил в 1936 году, что социалистическое общество в основном построено и готово, так что переход на следующую более высокую фазу коммунизма становится очередной стратегической задачей.

Естественно, это имело весьма заметные последствия для его теории социализма в одной стране, так как это дало ей новые содержательные определения. Хотя Сталин не развил их теоретически в буквальном смысле, они вытекали из практической деятельности по реализации такого социализма, так же как и из возникавшего содержания и характерных черт этого общества. Они выражались в советской модели социализма, которая, с одной стороны, была неким идеализированным отражением реального социалистического общества Советского Союза, а с другой стороны — примитивной теоретической конструкцией, которая уже лишь отчасти имела отношение к гуманистическим идеалам социалистического общества, соответствующим положениям марксистского научного социализма. В ней социалистическое общество автоматически связывается с политической системой власти, объявляемой социалистической демократией, но в реальности являющейся диктаторской системой, основанной преимущественно на принудительных методах и чрезмерном применении насилия, но, с другой стороны, также связанной и с огромным экономическим, социальным и культурным прогрессом, который без сомнения был в интересах всех трудящихся, хотя ещё и при относительно низком материальном уровне жизни.

Бухарин в 1936 году ещё имел достаточно честности и смелости открыто сказать, «что наш социализм ещё социализм нищий» и что «не нужно этого бояться»²⁵⁰. По всем объективным причинам, обусловленным предыдущей историей, в то время он ещё не мог быть зажиточным социализмом. Несмотря на большой социальный прогресс, жизненный уровень в целом оставался бедным и не мог достичь среднего уровня жизни богатых капиталистических стран. Для этой цели нужна была бо́льшая длительность напряжённой работы.

«Мы нисколько не должны стыдиться того, что наш социализм, который строим мы, является неизбежно отсталым типом социалистического строительства», писал он в книге, предназначенной для заграницы, и объяснял далее: «Не наша в том вина; но мы можем быть вполне уверены, что у нас есть возможности для бесконечного продвижения вперёд, для совершенствования этих форм, для изживания нашей отсталости, для всё ускоряющегося перехода к действительно полному типу социалистического общества»²⁵¹.

Но эти реалистические оценки и перспективы были отброшены резкой сменой курса, которую навязал Сталин с 1929 года.

Его новая партийная линия ускоренной насильственной коллективизации и ускоренной индустриализации с целью якобы за десять лет преодолеть столетнюю отсталость, имела своей обратной социальной стороной чрезвычайное снижение жизненного уровня как сельского, так и городского населения, которое длилось некоторое время и было преодолено только в конце 1930-х годов. Провозглашённая теперь Сталиным победа социализма должна была обязательно привести к большому расхождению между якобы благополучным обществом и, к сожалению, всё ещё скромными условиями жизни значительного большинства населения. Сталин, очевидно, не желал признавать этого, продолжая считать возможным на основе столь нищего каркаса социализма сразу перейти к коммунизму, к обществу материального изобилия, без классовых различий и со всеми условиями для свободного развития всех. Даже после окончания Второй мировой войны, принесшей столь огромные разрушения Советскому Союзу, он настаивал на том, что коммунизм можно построить. В интервью от 17 сентября 1946 года он сказал журналисту Александру Верту: «„Коммунизм в одной стране“ вполне возможен, особенно в такой стране как Советский Союз»²⁵².

Что выйдет, если мы подведём итог теоретического содержания, истории и практических результатов сталинской теории социализма в одной стране с сегодняшней точки зрения?

В отношении теории на самом деле речь не идёт о какой бы то ни было теории, тем более марксистской, так как она не выводима логически из основных положений и принципов марксизма, а основывается лишь на нескольких малочисленных ленинских цитатах, вырванных из своего исторического контекста, да ещё и неверно интерпретированных, а кроме того, она не обладает достаточной эмпирической базой. Её ядром является недоказанное утверждение. Даже более чем 70-летняя история Советского Союза не может предоставить ей эмпирического обоснования, совсем напротив: именно она является эмпирическим доказательством её неверности и недопустимости. Этот вывод остаётся верным даже несмотря на то, что и до сих пор прояснены не все вопросы, связанные с этой проблемой.

С исторической точки зрения выходит, что исходные мотивы для создания этой «теории» находились, с одной стороны, в объективно обусловленных нуждах общественного развития Советского Союза на его ранней стадии, а с другой стороны — в попытке Сталина выстроить позиции против Троцкого и при этом показать себя самого теоретиком марксизма. Этим отчасти объясняются такие недостатки, как отсутствие теоретической целостности и аргументации, внутренние противоречия, чрезвычайная поверхностность, а также игнорирование общественной реальности и практических политических результатов её применения.

Практические результаты этого сталинского «открытия» проявились в историческом развитии: не удалось в великом и могучем Советском Союзе построить социализм, не удалось осуществить переход к коммунизму, что планировала программа КПСС 1961 года, полностью основываясь на сталинской концепции. На этой основе правящие партии «социалистического лагеря» также не смогли объединить и использовать потенциал социалистических стран для развития социализма как международной системы таким образом, чтобы экономическое соревнование с капиталистической системой имело успешные перспективы.

Каждая социалистическая страна строила социализм для себя «в своих цветах», в то время как якобы гораздо более развитый Советский Союз намеревался в одной своей стране перейти к коммунизму. Ретроспективно, к сожалению, нельзя не констатировать, что в результате этой сталинской теории и политики возникла лишь несовершенная, недостаточная и отмеченная искажениями форма социализма, во многих отношениях походившая скорее на карикатуру научного социализма, чем на реализацию его идей²⁵³.

4.5. Сталинская теория нации

Обычно к важнейшим теоретическим достижениям Сталина причисляют его различные работы о национальной проблеме. Действительно, он занимался этим ещё в самом начале своей революционной деятельности на Кавказе, поскольку несмотря на то, что он как семинарист-богослов поначалу был под влиянием грузинского национализма, возникшего как реакция на национальное угнетение Грузии царской Россией, в своей практической политической деятельности он сразу столкнулся с многонациональным составом не только населения Грузии, но и социал-демократической организации. Поэтому он не только в Тифлисе, но и в Баку вновь и вновь встречался с возникавшими в результате этого национальными предрассудками, национальным эгоизмом и спорами на национальные темы.

Уже в некоторых своих ранних публикациях он критиковал взгляды анархистских социал-федералистов, касавшиеся «национального духа» и его защиты, причём в догматической манере категорически отрицая, что нечто похожее на национальный дух вообще может существовать, что «наука давно доказала устами диалектического материализма». Кроме того, он довольно свысока относился к сторонникам этого взгляда, хотя ещё не продемонстрировал даже следа теоретической аргументации. Но что касается отношения социал-демократической партии к национальностям, он с самого начала понял правильность и необходимость организации всех рабочих независимо от их различной национальной принадлежности, поскольку их классовые интересы, их противники и их цели — одни и те же. Всякая национальная раздробленность при организации в национальные рабочие партии лишь ослабила и дезорганизовала бы их борьбу, так как это помешало бы объединению наций и помогало бы национальным предрассудкам.

В этом его взгляды полностью совпадали со взглядами Ленина, чьи статьи в «Искре» он не только усердно читал, но и популяризовал собственными статьями в небольшой грузинской газете «Брдзола».

Поэтому было немало причин, чтобы Ленин заинтересовался этим кавказцем, и когда он в апогее периода реакции в царской России срочно нуждался в поддержке своих позиций в тогда довольно ослабевшей и малочисленной партии, он пригласил Сталина в Краков. Ленину нужны были не только соратники в борьбе за единую партию, поскольку и в ней существовали тенденции разделения на национальные секции, в чём особенно был активен еврейский Бунд. Ему нужен был ещё и надёжный сотрудник для легальной газеты «Правда», выходившей в Санкт-Петербурге, поскольку он был совершенно недоволен руководством и работой редакции.

Визит Сталина к Ленину в эмиграции имел два прямых результата, которые впоследствии оказались важными в теоретическом и практическом отношении. Во-первых, Ленин предложил ему использовать свои знания и опыт в национальной проблематике, чтобы глубоко переработать короткую статью, написанную для зарубежного издания «Социал-демократ», и расширить её, детально представив программу партии по национальному вопросу. Во-вторых, он пригласил его сотрудничать в редакции «Правды», так что Сталин теперь стал партийным работником всероссийской важности. По воспоминаниям Н. К. Крупской, Ленин целыми днями беседовал со Сталиным по теме национального вопроса, а затем предложил ему поехать в Вену, чтобы там изучить литературу австрийских марксистов по национальной проблеме многонационального государства Австро-Венгрии.

Сталин должен был критически рассмотреть взгляды Бауэра и Реннера, так как те были не только против единой марксистской партии для рабочих всех национальностей Австрии, из-за чего они уже расформировали изначально единую партию на много партий, организованных по национальному принципу. Они были также против выдвигавшегося Лениным требования права на демократическое самоопределение наций, так как они, вопреки реальным интересам пролетариата, хотели сохранить реакционное многонациональное государство Австро-Венгрию при господстве немецкой национальности.

С таким поручением Сталин поехал в Вену, где он встретил Бухарина, а также шапочно познакомился с Троцким. Поскольку Сталин не знал немецкого, Бухарин, вероятно, помогал ему при изучении работ Реннера и Бауэра по национальному вопросу и переводил для него цитаты, позже вошедшие в работу Сталина. Кажется, он не испытывал особого энтузиазма в отношении поручения, данного Лениным — как «практик» он не особо интересовался серьёзной теоретической работой и в письме к большевистскому депутату Думы Малиновскому (который впоследствии оказался шпионом и агентом царской охранки) писал, что в Вене он пишет «всякую ерунду»²⁵⁴.

С черновиком своей работы он вернулся к Ленину, и тот с ним подробно обсудил его и, вероятно, ещё и отредактировал. Полная статья, по предложению Ленина, вышла в конце 1913 года под названием «Национальный вопрос и социал-демократия» в легальном русском журнале «Просвещение» и в 1914 году в виде брошюры под названием «Марксизм и национальный вопрос». Однако в то время с ней, видимо, не познакомились сколько-нибудь широкие круги.

Поскольку эту работу в целом можно считать достаточно успешной, так как в ней были понятно и убедительно изложены программные принципы большевиков, а критический разбор взглядов австрийских социал-демократов отличается хорошей аргументацией — литературные качества, которые у Сталина в других местах едва ли можно найти, — то об авторстве этой работы ходили разные слухи.

Они основываются на том факте, что стиль и манера аргументации заметно отличаются от остальных работ Сталина. Если сравнить остальные произведения Сталина, особенно статьи того времени, с этой брошюрой, то нельзя избавиться от впечатления, что здесь заметен другой почерк, по крайней мере частично. Действительно, бросается в глаза, что работа «Национальный вопрос и ленинизм», которую Сталин написал в 1929 году, даже и близко не достигает этого уровня. Во всяком случае, даже Троцкий оценил её весьма положительно такими словами:

«„Марксизм и национальный вопрос“ представляет, несомненно, самую значительную, вернее, единственную теоретическую работу Сталина. На основании одной этой статьи, размером в 40 печатных страниц, можно было бы признать автора выдающимся теоретиком. Остаётся только непонятным, почему ни до того, ни после того он не написал ничего, сколько-нибудь приближающегося к этому уровню. Разгадка таится в том, что работа полностью внушена Лениным, написана под его ближайшим руководством и проредактирована им строка за строкой»²⁵⁵.

Даже с учётом того, что Троцкий относился к своему врагу Сталину с предубеждением, эта оценка определённо содержит зерно истины.

Высказывалось также предположение, что Бухарин был если не автором, то по крайней мере соавтором этого произведения, так как он, видимо, по поручению Ленина помогал Сталину в этой работе. Но это очень маловероятно, так как Бухарин в то время выступал против взглядов Ленина по национальному вопросу (в частности, полностью отвергал право наций на самоопределение) и, кроме того, открыто признавал, что не очень разбирается в этих проблемах²⁵⁶.

Несмотря на в целом хорошее качество этой работы, у неё есть фундаментальный недостаток: успешные части с объяснением и аргументацией национальной программы большевистской партии и с критическим разбором оппортунистических взглядов Бауэра и Реннера на национально-культурную автономию, очень правильно разоблачённых как утончённая форма национализма, предваряются слабой и малоубедительной первой главой, в которой Сталин представляет свою теорию нации.

Сразу бросается в глаза, что он даже не упоминает многочисленные важные высказывания Маркса и Энгельса по многим существенным аспектам этого крупного комплекса проблем, даже важные высказывания Ленина на эту тему не играют роли. Главным источником его знаний о нации совершенно очевидно была книга австрийского социал-демократического теоретика Отто Бауэра «Вопрос национальностей и социал-демократия»²⁵⁷. Он позаимствовал у него существенные элементы своего определения нации, а также подход для объяснения нации как общественного феномена. Таким образом он пришёл к следующему определению, которое он считал марксистским:

«Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры».

Кроме того, это определение поясняется следующими фразами:

«Достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы нация перестала быть нацией. […] Только наличие всех признаков, взятых вместе, даёт вам нацию»²⁵⁸.

В чём состоит зависимость Сталина от идеалистических воззрений Бауэра? Она не заметна с первого взгляда, так как Сталин, естественно, попытался марксистски интерпретировать эти заимствованные элементы, что, однако, не удалось. В полном согласии с уже господствовавшими тогда в буржуазной социологии взглядами Бауэр считал, что общность культуры лежит в основе нации, но этот взгляд, как излагает Сталин, слишком поверхностен, так как в реальности общность культуры является также общностью характера, а та, в свою очередь, исторически вырастает из общности судьбы. Так Бауэр пришёл к своему определению:

«Нация — это вся совокупность людей, связанных общностью судьбы на почве общности характера»²⁵⁹.

Однако это не имеет отношения ни к материалистической, ни тем более к марксисткой концепции, хотя Бауэр считал себя марксистом и считался одним из крупнейших представителей «австромарксизма». Несмотря на то, что оба главных понятия по содержанию остаются неясными и туманными, Бауэр понимает их совершенно в отрыве от соответствующих общественных условий, без контекста общественной формации и её материальных условий существования, так что «нация» неизбежно превращается во внеисторическую абстракцию. При желании можно найти такие «общности» на всех исторических ступенях развития человечества. Бауэр действительно идёт по этому пути, представляя нацию как вечную форму общественной жизни, существовавшую ещё с первобытного общества. При этом нация, по его мнению, всегда переносится и создаётся только людьми, составляющими культурную общность. В первобытном обществе это были все люди, так как ещё не произошло разделения на классы.

В дальнейшей истории, после того как в результате возникновения частной собственности на средства производства и экономической эксплуатации возникли антагонистические классы, культурная общность разрушилась, и поэтому нация содержала в себе уже только правящие классы, которые могли формировать общность культуры, а следовательно, и общность характера, в то время как угнетённые классы не принимали участия в нации. Только современный капитализм всё более восстанавливает широкую культурную общность, но этот процесс закончится лишь при социализме, когда классовое разделение будет полностью ликвидировано.

Этот краткий экскурс во взгляды Бауэра на нацию необходим для понимания того, почему и как Сталин был ими запутан. Концепция Бауэра основывается на строгом разделении «общности» и «общества» в смысле социолога Ф. Тённиса, понимавшего под общностью преимущественно такую совокупность людей, которая создаётся общим содержанием сознания и общей волей. Общество, напротив, не имеет такого духовного соединяющего элемента и потому является более внешней связью людей, основанной на общности²⁶⁰.

Если бы Сталин внимательно проштудировал работу Бауэра — чего из-за незнания немецкого языка он, очевидно, не мог сделать — то он, конечно, заметил бы, что используемое Бауэром понятие «общность» не годится для определения нации, хотя бы потому, что тот с его помощью прямо отделяет её от общества и от его основ. Сталин верно критикует идеалистический характер взглядов Бауэра, но перенимает его неясное понятие общности, а затем пытается как можно более материалистически интерпретировать и обосновать характерные черты этой общности. Так, он попытался для выделения общности-нации определить как бы составляющие её общности как признаки, происходящие из общества.

При этом понятие общности постоянно меняло свой смысл и содержание, так как Сталин добавил к первоначальной общности — языковую общность, общность территории, общность экономической жизни, общность культуры и вместе с ней общность психического склада, что, конечно же, является эклектическим смешением совершенно разных факторов, хотя это завуалировано понятием общности, использованным для всех факторов. Но в отличие от Бауэра, Сталин считает, что нация характеризуется не только одним решающим признаком, а сочетанием их всех.

«Существует только сумма признаков, из которых при сопоставлении наций выделяется более рельефно то один признак (национальный характер), то другой (язык), то третий (территория, экономические условия). Нация представляет сочетание всех признаков, взятых вместе»²⁶¹.

Все эти признаки имеют какое-то отношение к нации, но очень разное, поскольку в то время как некоторые из них являются основой для возникновения нации, другие являются лишь важными предпосылками, а третьи — результатами процесса возникновения нации. Всё это в данном определении смешивается без различия, и по ходу дела Сталин совершенно забывает, что он совсем недавно утверждал, что нечто вроде национального духа или национального характера, то есть психического склада, не существует и не может существовать, что́ «наука устами диалектического материализма давно доказала».

Если исходить из того, каким критериям минимально должна удовлетворять специальная марксистская теория об определённом общественном явлении, то необходимо сделать вывод, что сталинская теория нации по этой мерке обладает существенными недостатками и потому не может претендовать быть таковой. Марксистская теория нации, в идеале, должна была бы теоретически представить в историческом и логическом единстве возникновение, развитие, сущность, историческую роль и специфическую функцию нации в процессе общественной эволюции человечества. Для этого нужно было бы исследовать её взаимоотношение с экономической общественной формацией капитализма, на чьей основе она возникает и развивается как общественная форма эволюции.

При этом нужно было бы назвать возникающие уже в феодальном обществе исторические предпосылки, например, этническую и языковую гомогенизацию крупных групп людей, возникновение в особенности в абсолютных монархиях территориальных границ, объединяющих различные национальности в более крупные группы — прообразы буржуазных наций.

Движущие силы этих исторических процессов создания наций возникают и действуют прежде всего на основе формирования внутреннего рынка, который при помощи торговли и коммуникаций соединяет и интегрирует достаточно большие группы населения, в основном уже ставшие национальностями, причём чаще всего играет важную роль территориальное государство. Также нельзя недооценивать роль политических движений и идеологических факторов, которые с одной стороны возникают в этом процессе, а с другой стороны поддерживают и ускоряют его, кроме того, религия также может помогать или мешать этому процессу. Короче говоря, взгляд и определение Сталина в отношении нации страдает внеисторическим и в то же время эклектичным схематизмом, который не способен объяснить ни сложный процесс возникновения наций, ни их чрезвычайно важную общественную функцию, как необходимую форму развития буржуазного общества²⁶².

Из-за такого заметного контраста между этой частью работы Сталина и следующими весьма хорошими частями встаёт вопрос, почему же Ленин принял работу в таком виде. Об этом можно лишь строить предположения. Главной целью статьи было кратко представить и разъяснить программу большевиков в такой сложной области, как национальный вопрос, и при этом убедительными аргументами опровергнуть точку зрения австрийской социал-демократии, скатившейся в утончённый национализм. Эта задача в статье была решена очень хорошо, и это наверняка стало для Ленина решающим пунктом. Во всяком случае, вряд ли было возможно в этой статье сверх того разработать сколько-нибудь аргументированную марксистскую теорию нации, кроме того, для целей брошюры это тоже не было нужно.

Ведь было достаточно исходить из факта существования наций и национальностей и существования многонациональных государств с господствующими и угнетёнными нациями, таких как Россия и Австро-Венгрия, чтобы обрисовать проблемы национальной политики революционного рабочего движения. Зачем в таких условиях Ленину заставлять Сталина полностью и исчерпывающе переработать эту слабую вводную главу? Сделать это Сталин в любом случае не смог бы, хотя бы из-за незнания языков, да и он отнюдь не был воодушевлён порученной ему работой. И кроме того, тогда Ленин хотел заполучить Сталина для активной работы в партии и в редакции «Правды», так зачем было его расстраивать? Так что он, видимо, подумал: «бог с ним»²⁶³, поскольку не мог предугадать, что эта незначительная главка когда-нибудь будет поднята в ранг теории нации.

Позже, в 1929 году, это сделал Сталин самолично, авторитетно заявив в своей работе «Национальный вопрос и ленинизм»: «Русские марксисты давно уже имеют свою теорию нации». Он процитировал текст из своей работы «Марксизм и национальный вопрос» полностью и дословно, а затем продолжил:

«Как известно, эта теория получила в нашей партии общее признание». Из этого он заключил: «Остаётся одно: признать, что русская марксистская теория нации является единственно правильной теорией»²⁶⁴.

Если четыре года назад он ещё вынужден был констатировать, что кто-то осмелился предложить другое определение ленинизма, отличное от его, то теперь он получил лишь вопрос, не стоит ли включить в определение нации ещё и государство в качестве дополнительного признака. Сталин вновь лично засвидетельствовал, что его теория нации — единственно верная. Если бы кто-то имел смелость подвергнуть сомнению верность этой теории, его первым вопросом, видимо, было бы: что означает то, что это — «русская марксистская теория»?

Является ли марксизм интернациональной теорией — каковой должна быть всякая теория — или для России верна другая, специально русская марксистская теория? Идёт ли здесь речь о русифицированном марксизме? Ведь заметно, насколько небрежно Сталин использовал марксистскую терминологию, тем более что несколько лет назад он публично резко критиковал Каменева за его беззаботное использование терминов, когда тот сказал, что диктатура пролетариата в Советской России фактически тождественна диктатуре Коммунистической партии, что тогда подняло скандал в Политбюро. Конечно, он мог хорошими аргументами отвергнуть предложение включить в определение государство, достаточно было бы указать на многие нации, не обладающие собственным национальным государством.

Но тогда Сталин использовал случай дать как бы продолжение своей первой работы «Марксизм и национальный вопрос». Так как теперь он занимался в основном социалистической нацией и судьбой наций и национальных языков в будущем, когда социализм победит в мировом масштабе. Поскольку тут речь шла только о предположениях, которые к настоящему времени стали необоснованными, мы оставим здесь этот вопрос в стороне. Однако более интересно его рассмотрение проблемы социалистической нации. В своей первой работе он констатировал, что нация является «исторической категорией определённой эпохи, эпохи подымающегося капитализма»²⁶⁵.

Это, конечно, лишь наполовину верно, так как при полностью развитом капитализме нации не перестают существовать, хотя прогрессирующая интернационализация и глобализация производства при империализме уже подрывает определяющие их материальные основы существования. Но в то время победила социалистическая революция в России, страна находилась в переходном периоде от капитализма к социализму, советское общество того времени ещё не было социализмом, но уже не было и не капитализмом, а элементы обеих экономических формаций существовали одни рядом с другими и боролись между собой. Тогда возник новый и интересный вопрос, что в этом историческом процессе произойдёт с нацией. Станет ли она излишней и исчезнет, когда будет полностью уничтожен капитализм? Если бы она была связана лишь с капиталистическим обществом, то нужно было бы ожидать именно такого результата.

Теперь же выяснилось, что с помощью сталинского внеисторического схематичного понимания и эклектического определения нации, как суммы признаков, невозможно объяснить этот вопрос в рамках исторического материализма, так как эти признаки, очевидно, остаются и не меняются существенно. Территория и язык остаются, культура нации не исчезает, и национальный характер или «психический склад» тоже остаётся, если его вообще рассматривать как признак нации.

Возникает вопрос, как из этих исходных понятий можно получить новое понятие социалистической нации. Это, очевидно, невозможно. Поэтому Сталин должен был покинуть почву своих собственных определений и привнести совершенно новые аспекты, не имевшие отношения к его определению. Он теперь определил новую социалистическую нацию так:

«Рабочий класс и его интернационалистическая партия являются той силой, которая скрепляет эти новые нации и руководит ими. Союз рабочего класса и трудового крестьянства внутри нации для ликвидации остатков капитализма во имя победоносного строительства социализма; уничтожение остатков национального гнёта во имя равноправия и свободного развития наций и национальных меньшинств; уничтожение остатков национализма во имя установления дружбы между народами и утверждения интернационализма; единый фронт со всеми угнетёнными и неполноправными нациями в борьбе против политики захватов и захватнических войн, в борьбе против империализма, — таков духовный и социально-политический облик этих наций. Такие нации следует квалифицировать как социалистические нации»²⁶⁶.

Но всё это — политические аспекты, политические цели и устремления, а в конце Сталин даже упоминает «духовный облик», чем молчаливо отменяет своё прежнее утверждение, что нечто вроде «национального духа» не может существовать. Но как из перечисления политических факторов и устремлений возникает новая нация, которая должна соответствовать единственно верной теории и определению? Политические устремления и цели и духовный облик не формируют и не создают нацию. Как она должна возникнуть? Ответ Сталина на это очень прост и соответствует его идеям о способе, которым вообще происходит общественный прогресс, а именно: в основном насилием и ликвидацией старых общественных условий, в данном случае буржуазной нации.

«На развалинах старых, буржуазных наций возникают и развиваются новые, социалистические нации, являющиеся гораздо более сплочёнными, чем любая буржуазная нация, ибо они свободны от непримиримых классовых противоречий, разъедающих буржуазные нации, и являются гораздо более общенародными, чем любая буржуазная нация»²⁶⁷.

Однако решающий вопрос — как разрушенные буржуазные нации могут стать социалистическими нациями, в каких экономических, общественных, политических, идеологических и духовных процессах постепенно происходит это превращение, — в его рассуждениях не играет никакой роли: старая нация просто разрушается, а новая возникает. Что́ при этом и каким образом разрушается, остаётся столь же неясным, как и то, что́ именно теперь возникает из руин.

К каким взглядам, далёким от реальности, привела эта схематичная и эклектическая теория нации, видно из следующих высказываний:

«Никто не может отрицать, что нынешние социалистические нации в Советском Союзе — русская, украинская, белорусская, татарская, башкирская, узбекская, казахская, азербайджанская, грузинская, армянская и другие нации — коренным образом отличаются от соответствующих старых, буржуазных наций в старой России как по своему классовому составу и духовному облику, так и по своим социально-политическим интересам и устремлениям»²⁶⁸.

В чём это далеко от реальности? В том, что это было написано в 1929 году, то есть во время, когда ещё нельзя было говорить о существовании социалистических наций в Советском Союзе. Если в европейских регионах капиталистической России названные буржуазные нации (русская, украинская, белорусская) уже существовали и там уже существенно изменялись содержание и форма национальной жизни, потому что они находились в переходном периоде к социализму, то это ни в коей мере не приложимо к многочисленным национальностям, народам и этническим группам в азиатских регионах страны. Некоторые из них, возможно, уже вошли в процесс возникновения нации (например, грузины, армяне или азербайджанцы), так как там капиталистическое развитие уже началось, другие (башкиры, казахи, узбеки, таджики, туркмены) были лишь на стадии формирования элементов нации, а ещё более отсталые этнические группы по большей части ещё находились в феодальных средневековых условиях, поэтому здесь нельзя было говорить ни о нациях вообще, ни о социалистических нациях. Как видим, догматический схематизм Сталина в теории привёл к далёким от действительности иллюзорным представлениям о национальных реалиях Советского Союза 1929 года, которые были гораздо сложнее и имели гораздо больше нюансов, чем считал Сталин.

Рациональное ядро этих достаточно путаных высказываний состоит в том, что при переходе от капитализма к социализму и во время долгого и трудного строительства социалистического общества происходит сложный процесс преобразования нации. Но он становится понятным, только если понимать нацию не как общность, состоящую из суммы признаков, а как форму развития общества, объединяющую большое количество населения на территории его проживания плотной сетью экономических, общественных, политических и культурных отношений и коммуникаций в социальные единицы, в чьих рамках могут развиваться производительные силы и условия производства, культура и духовная жизнь, а также могут возникать и действовать особые национальные движущие силы общественного прогресса.

Нация прежде всего — возникающая из капиталистической общественной формации форма социализации, придающая определённую структуру большой группе людей в рамках этого общества, отделяющая её внутри определённых территорий от других групп людей и действующая как форма развития всех сфер общественной жизни, благодаря тому, что она провозглашает их прогресс национальными задачами и целями. Важнейшей материальной базой при этом является экономика, чаще всего формирующаяся в границах национального государства как национальная экономика, которая через производственные условия капиталистического способа производства создаёт плотную сеть экономических и общественных отношений, всё больше и больше гомогенизирующую и интегрирующую эту группу людей.

Обычно в этом процессе также формируется национальный язык на основе унификации существующих родственных диалектов в едином письменном языке. Его распространение в качестве литературного языка также вносит существенный вклад в формирование национальной культуры и в постепенное формирование национального характера. Но все эти процессы развития основываются на фундаменте экономических отношений капиталистического способа производства, так что совершенно невозможно говорить о нациях в народах, которые ещё находятся на докапиталистической ступени развития.

Если Сталин во всех этих отсталых народах Советского Союза в конце 1920-х годов видел не только нации, но и даже уже социалистические нации, то это было лишь плодом его волюнтаристской фантазии, а отнюдь не аргументированным ответом на вопрос, чем станет нация, когда будет построено социалистическое общество. Его представление, что буржуазная нация сначала должна быть разрушена, чтобы потом из руин, будто Феникс из пепла, возникла новая социалистическая нация, является лишь вариацией его примитивного взгляда, что общественный прогресс создаётся прежде всего насилием.

Превращение буржуазной нации в социалистическую начинается — в отличие от формирования нации — не социалистическим способом производства, а фундаментальным изменением политических условий власти, а значит, политическими взаимоотношениями классов и слоёв общества, а затем оно получает устойчивый фундамент от экономических преобразований, в чьём развитии капиталистические условия производства полностью исчезают, а социалистические условия производства во всех отношениях изменяют и определяют экономическую жизнь и тем самым образ работы и жизни людей.

На этой материальной базе постепенно общественные и личные отношения людей изменяются в сторону более солидарных отношений, возникают новые общественные и личные интересы и структуры мотивации, новые обычаи и привычки, в то время как старые традиции отчасти исчезают или приобретают новое содержание и смысл, а также постепенно возникают новые традиции. Во взаимодействии со всеми этими процессами шаг за шагом изменяется и общественное сознание людей, вся общественная психология, стереотипы мышления и поведения исподволь адаптируются к новым общественным условиям и нуждам; возникает социалистическое национальное сознание, и при этом формируются новые ценности и нормы поведения и морали. Таким образом на протяжении длительного периода времени происходит зачастую противоречивое и конфликтное преобразование всего содержания нации и национальной жизни. Этот сложный и комплексный процесс означает не разрушение буржуазной нации, а её постепенную трансформацию, которая происходит вместе с прогрессом социалистического общества в течение долгого периода и делает её необходимой формой развития нового социалистического общества.

Как показывает опыт реальных социалистических обществ, это всё-таки весьма долгий, сложный и неравномерный процесс, так как он происходит не только в материальных условиях существования людей, но и в сознании, в мышлении и чувствах, и поэтому он также отражается и перерабатывается как в сознании, так и бессознательно.

При этом возникает и новое национальное сознание, которое в то же время связано с идеологией социалистического интернационализма и потому отбрасывает и постепенно преодолевает прежние черты национального эгоизма и национального превосходства. Хотя эти процессы развивались уже на протяжении многих десятилетий, их результаты ещё вовсе не были устойчивыми и закреплёнными, как часто считалось. (К слову сказать, я тоже впадал в эту ошибку).

Тем более бессмысленными и фантастическими были идеи Сталина о социалистических нациях в 1929 году в Советском Союзе, и они конкретно показывают, насколько мало продуманными и марксистскими были его теоретические взгляды на нацию. Даже в области, в которой он якобы был ведущим теоретиком, его результаты были слабыми.

4.6. Философские работы Сталина

Произведение Сталина «О диалектическом и историческом материализме», написанное им специально для книги «История ВКП(б). Краткий курс», считается его основополагающей философской работой. О том, как возникал этот учебник, а также о мотивах Сталина вставить данный раздел в четвёртую главу было уже рассказано выше. С момента его появления в 1938 году сталинская версия марксистской философии считалась догмой, по которой должны равняться все философские работы.

Поскольку сталинский марксизм-ленинизм, как он был представлен в «Кратком курсе», решением Центрального Комитета был объявлен «мировоззрением партии», а текст книги считался официальной версией, утверждённой комиссией ЦК, то теперь и в философии были установлены строгие догматические рамки для будущих работ и публикаций. Марксистская философия как наука в результате потеряла свою относительную независимость, различные точки зрения в серьёзных вопросах уже вряд ли были возможны, так как они всегда измерялись по канону предписанных догм и могли быть моментально осуждены как «уклоны». Это вызвало не только значительную примитивизацию философского мышления, но и наводящее скуку однообразие многих публикаций, зачастую ограничивавшихся толкованием и популяризацией идей гениального теоретика марксизма-ленинизма. Нередко они представляли собой жалкую картину того, как автор, перескакивая от одной цитаты к другой, изо всех сил пытался вставить в текст ещё и собственные идеи.

Систематические изложения философии марксизма, существовавшие ранее в большом количестве в весьма различных версиях, полностью исчезли со сцены, они просто были изъяты из обращения. Все попытки такого рода должны были теперь следовать схематическому делению Сталина, согласно которому марксистская философия подразделяется на две части: на диалектический материализм и исторический материализм. Совершенно очевидно, что Сталин использовал ещё тридцать лет назад защищавшийся взгляд, что исторический материализм является логическим следствием и выводом из диалектического материализма, взгляд, который прямо противоречит взглядам Маркса и Энгельса на их мировоззрение и полностью противоположен их намерениям. Ни Маркс, ни Энгельс никогда не использовали понятие «диалектический материализм»; они чаще всего говорили лишь о «современном материализме», содержавшем в себе диалектику, или же о своём материалистическом мировоззрении. Энгельс несколько раз называл его также «историческим материализмом», поясняя таким образом, что этот материализм, в отличие от старого механистического или от более нового естественнонаучного материализма, рассматривает природу, так же как и общество, исторически, то есть диалектически, в постоянном движении и изменении. Понятие «диалектический материализм» было лишь позже использовано марксистским рабочим философом Иосифом Дицгеном, а затем было перенято Плехановым и Лениным.

Различные попытки разделения марксистской философии на исторический и диалектический материализм происходили и ранее, чаще всего в связи с систематизацией и структурированием. Но такое разделение всегда рассматривалось только как одна из возможностей изложения марксистской философии, и никогда — как нечто обязательное. Среди таких попыток имелась и версия, в которой исторический материализм рассматривался перед «диалектическим материализмом», то есть до более общих философских проблем, и таким образом служил для всего изложения исходным пунктом и основой. Но после появления сталинского труда больше не существовало других вариантов.

Так единое философское мировоззрение было разорвано: диалектический материализм всё более использовался как натурфилософия, разделённая на основные признаки, или как онтология, а материалистическое понимание истории, или исторический материализм, рассматривалось как приложение «ведущих принципов» диалектического материализма к обществу и истории. Оно теперь считалось формально «логическим следствием» диалектического материализма и его применением к обществу, что должно было выражать единство марксистской философии. Но поскольку эта процедура применения по сути едва ли была возможна, оно в остальном жило изолированно по предписаниям Сталина.

Всё это схематическое деление полностью противоречит подходу Маркса и Энгельса к проблеме современного материализма. Они исходили не из предварительно сформулированного «основного вопроса философии», что позже стало привычным, а из эмпирического факта существования общественного человека, который в своём материальном процессе жизни духовно-теоретически и практически-предметно овладевает окружающим природным и общественным миром, изменяет его и вносит его в свой жизненный процесс, или, иначе говоря, постепенно всё более превращает его, как исторический субъект, в объект своей деятельности. Этот процесс материально-практического и теоретически-духовного овладения миром — единственная основа для понимания природы и овладения ею путём производства, техники и науки, а также и для понимания общества, чьи структуры и формы возникают в этом процессе и в то же время отражаются и духовно перерабатываются в общественных формах сознания. Если бы Сталин в 1930 году не прекратил без результата свои философские консультации в Институте красной профессуры у Яна Стена — так как в своём утилитарном мышлении он не мог понять природу философского знания и потому ожидал и требовал от философии тезисов и ведущих принципов, непосредственно применимых к политике, — и вместо этого серьёзно работал бы над пониманием марксистского мировоззрения, то он, возможно, изучил бы «Немецкую идеологию» и получил бы более глубокое представление о марксистской философии. Но философия, которая, согласно ленинскому требованию организовать материалистическое изучение Гегеля, занималась сложной взаимосвязью идей Гегеля, Маркса и Ленина, спорила о единстве диалектики и теории познания, но не выводила из этого политических принципов и лозунгов для актуальной политики, казалась Сталину просто непригодной для использования.

Он бесцеремонно осудил её как «меньшевиствующий идеализм», который нужно разбить и искоренить. Поэтому он теперь сам вмешался в судьбы философии, создав через партийную организацию института группу молодых выпускников и сотрудников, начавших, следуя его инструкциям, борьбу против ведущих философов (Деборина, Карева, Луппола, Стена) и таким образом восставших против своих учителей. Они повели против них клеветническую кампанию под предлогом, что те под флагом ленинского этапа марксистской философии защищают «меньшевистский идеализм», что является, по их мнению, особо утончённой формой ревизионизма и должно быть политически осуждено как проводник меньшевизма и троцкизма.

В результате этой битвы на «философском фронте» обвинённые потеряли не только своё положение, но и — за исключением Деборина — свои жизни, став жертвами начинавшихся репрессий. Философский фронт был теперь под руководством молодых «красных профессоров», во главе с Митиным, Юдиным и Константиновым, воспринявшими все решающие положения и прежде всего, конечно, теоретические установки Сталина. Под руководством М. Б. Митина позднее была написана книга «Диалектический материализм», вышедшая в 1934 году и стремившаяся выполнить сталинские требования. По-видимому, эта книга послужила Сталину основой для его краткого очерка «О диалектическом и историческом материализме». Однако эта книга была значительно выше по качеству, чем сталинский очерк, и во времена своего появления могла считаться серьёзной и даже вносящей новый вклад попыткой дать системное изложение марксистской философии.

Разработка изложения исторического материализма по инструкциям Сталина замедлилась, оно было подготовлено только после войны и появилось в 1950 году в виде обширного труда «Исторический материализм» под редакцией Ф. В. Константинова. Его структура и идеи в сущности совпадали с разделом об историческом материализме в «Кратком курсе».

Прямое вмешательство Сталина в философию, таким образом, оказало фундаментальное и долговременное влияние на всю дальнейшую работу и развитие советской философии. Оно касалось прежде всего систематических основных тем марксистской философии, в которых всё больше проявлялся догматический схематизм, тем более что даже ранние философские произведения Маркса, изданные в своё время Рязановым, а также «Немецкая идеология» теперь почти не рассматривались и не изучались, поскольку Сталин их игнорировал. Это привело, среди прочего, и к тому, что важные ранние произведения даже не были помещены в немецкое издание произведений Маркса и Энгельса (MEW) и лишь позже смогли появиться в дополнительном томе.

По прямому вмешательству Сталина и «Философские тетради» Ленина не были помещены в собрание его сочинений, и тоже вышли позже в дополнительном томе.

Но ещё оставалось несколько больше пространства и свободы действий в области истории философии, не в последнюю очередь потому, что специалисты в этой области были менее затронуты чистками и репрессиями. Поэтому в годы после выхода «Краткого курса» удалось начать работу над обширной «Историей философии», которая в начале 1940-х годов вышла в трёх томах под редакцией Александрова, Быховского, Митина и Юдина. Руководство над этой работой было полностью в руках молодых сторонников Сталина в философии.

Митин и Юдин получили не только важные назначения в области философии (директорские посты, руководство редакцией журнала «Под знаменем марксизма»), они также были вознаграждены избранием в Академию наук. В то время к ним присоединился ещё более молодой Г. Ф. Александров, который стал новым заведующим отделом пропаганды ЦК. (Стецкий, который, будучи прежним завотделом, принимал активное участие ещё в подготовке «Краткого курса», уже в 1938 году был арестован и расстрелян).

Александров в 1946 году также был избран членом Академии наук, но вскоре после этого за свою слишком поверхностную и слишком «объективистскую» книгу «История западноевропейской философии» попал под огонь сталинской критики, выполненной Ждановым в его печально известном выступлении в Институте философии Академии наук в 1947 году. Интересно, что потом и Константинов на некоторое время стал заведующим отделом пропаганды ЦК: таким образом, с начала 1930-х годов всё время существовала очень тесная связь «философского фронта» с высшим руководством ВКП(б).

Трёхтомная «История философии» была первым марксистским изложением истории философии от античности до новой эпохи. Это было, несомненно, серьёзное научное достижение, заслуживающее большого признания, которое, впрочем, получили в большей мере редакторы, чем многочисленные авторы-специалисты, хотя в кругу специалистов, конечно, было известно, что редакторы не были особыми знатоками в этой области.

Но Сталин не принял третий том «Истории философии», поскольку тот широко и положительно представил классическую немецкую философию, особенно гегелевскую. Это Сталин подверг резкой критике — может быть, и под влиянием военных обстоятельств, поскольку этот том вышел лишь в 1944 году, и Сталин, возможно, увидел в гегелевской философии государства и права некий источник реакционной идеологии — и осудил верную оценку гегелевской философии как одного из важнейших источников марксизма, как неправильную и немарксистскую.

В этом контексте он сформулировал тезис, что «гегелевская философия была аристократической реакцией на французскую революцию и французский материализм». Этот приговор, который нельзя найти ни в одном письменном источнике, с тех пор постоянно распространялся и нанёс заметный ущерб, так как он, исходя от Сталина, во времена культа личности многими рассматривался серьёзно. Он привёл не только к совершенно необоснованному принижению гегелевской философии, но и к ненужным дискуссиям и серьёзным последствиям. Например, обширный труд Дьёрдя Лукача «Молодой Гегель», который тот писал, будучи в эмиграции в Советском Союзе, и закончил в 1944 году, не смог там появиться.

Только после смерти Сталина осуждение Гегеля, против которого в ГДР энергично протестовал ещё Вольфганг Харих, было исправлено и в СССР.

Для критического анализа этого произведения Сталина нужно было бы написать отдельную книгу, так как это краткое пособие является таким схематичным упрощением, вульгаризацией и догматизацией богатого содержания марксистской философии, что фактически ни один тезис в нём не может остаться без анализа и критического опровержения. Основной недостаток этого очерка состоит прежде всего в том, что Сталин совершенно не понимал особую природу философского знания, поскольку он рассматривал его по своему статусу как любую конкретную науку, занимающуюся определённой областью природной или общественной реальности и исследующую её строение и законы, чтобы из полученных знаний получать практически полезные приложения для человеческой деятельности в разных сферах общества.

Не принимая во внимание, что философские знания находятся на совершенно другом уровне абстракции и обобщения, он ожидал и от марксистской философии прямых инструкций для практической деятельности, и главным образом для политики Коммунистической партии, так как он понимал её как мировоззрение партии. Попытка из философских воззрений (которые посредством многих ступеней общественной практики и познаний конкретных наук получают свои концепции путём обобщения на более высоком уровне абстракции, чем конкретные науки) вывести прямые политические ведущие принципы и лозунги, что Сталин постоянно пытался осуществить, ведёт с одной стороны к абсурдной вульгаризации и дискредитации философии, а с другой — к совершенно безосновательному предположению, что такими бессодержательными формулами можно получить ключ к решению всех проблем практики и политики.

Очерк Сталина хвалили и философы, за то что он якобы даёт элементарное введение в основные идеи марксистской философии на очень понятном языке, доступном для всех. В специальной книге «Сталин как философ», которую Виктор Штерн опубликовал по случаю 70-летия Сталина, говорится:

«Только такой великий исследователь и мыслитель, как Сталин, мог выполнить задачу создать настоящее классическое полное изложение диалектического и исторического материализма, которое мы сегодня имеем в сталинской работе „Основы диалектического и исторического материализма“»²⁶⁹.

Великие достоинства этой работы описываются следующими словами:

«Не имеющему равных по научной ценности содержанию этой сталинской работы соответствует и её совершенная форма. Простота и ясность языка, прозрачность структуры, логичность выводов, сжатая концентрация на сути без вреда для целого, убедительная понятность, связанная с исчерпывающей глубиной — не случайные достоинства этого сталинского произведения, а отражение теоретического совершенства его содержания»²⁷⁰.

Этот хвалебный гимн является весьма интересной иллюстрацией того, как не только способность к познанию, но и обычный человеческий разум подрывается и деформируется доктринизацией, которой в течение долгого времени было подвержено мышление членов коммунистических партий из-за культа личности, в результате чего такие абсолютно необоснованные суждения могли высказываться даже добросовестно²⁷¹.

Но отнюдь не все читатели присоединились к мнению о простоте и ясности языка и о понятности. Уже на большом совещании Политбюро ЦК ВКП(б) с пропагандистами по случаю издания «Краткого курса» в октябре 1938 года многие высказывали критические замечания о том, что они не понимают второго раздела четвёртой главы. Изложение основных идей происходит односторонне в настолько упрощённом виде, что читатель в конце не становится более образованным, так как он получает лишь совершенно поверхностное представление о марксистском мировоззрении, которое однако якобы чрезвычайно важно для политики. Многие из использованных основных понятий не имеют ни ясных определений, ни единообразного использования, а схематические упрощения неизбежно ведут к совершенно поверхностному полузнанию, не имеющему никакой практической пользы, зато способному вызвать у многих работников необоснованное чувство превосходства.

Сталин подразделил воззрения диалектического материализма на четыре основные черты диалектики, в то время как материализм у него имел три основных черты. Что такое философская основная черта, осталось при этом без объяснения, так как диалектические законы и связанные с ними категории, конечно, нельзя понимать как основные черты. Вместе с тем в этой схеме диалектика считается только методом, в то время как материализм представляется теорией, что является очень грубым упрощением, так как материалистическая диалектика — не только метод, но и общая теория познания, а многие аспекты материализма имеют также методическую важность. Сталин просто противопоставляет диалектику «метафизике», что должно быть непонятно для философски необразованного читателя, во-первых, потому что метафизика не существует как «антидиалектика», а во-вторых, потому что он не мог быть знакомым с настоящей философской метафизикой в смысле «Первой философии» Аристотеля, из которой возможно — с большими оговорками — вывести недиалектический способ мышления.

Это схематическое подразделение, или, точнее, втискивание марксистской философии в четыре основные черты диалектики и в три основных черты материализма стало обязательной структурой диалектического материализма, которой должны были придерживаться все авторы. Учебники и изложения марксистской философии, построенные на совершенно других принципах, изданные в 1920-х годах, которых было несколько, и которые к тому же были весьма интересными, были выведены из обращения, и их больше нельзя было найти. Это привело, естественно, к скучнейшей монотонности преподавания философии в университетах и вузах, которое иногда превращалось просто в зазубривание сталинских основных черт.

Объяснение основных черт происходит всегда с точки зрения политических нужд, так как необходимо вывести ведущие принципы и лозунги, которые можно применять на практике. Например, одна из основных черт объясняется так:

«Для диалектического метода важно прежде всего не то, что кажется в данный момент прочным, но начинает уже отмирать, а то, что возникает и развивается, если даже выглядит оно в данный момент непрочным, ибо для него неодолимо только то, что возникает и развивается»²⁷².

Политическое использование этого «философского положения» состоит в убеждении, что буржуазия хоть ещё и выглядит крепкой и сильной, но в реальности уже умирает, в то время как рабочий класс развивается и потому представляет новое и неизбежно победит, так как он неодолим. А политический лозунг, который из этого можно вывести, гласит:

«Значит, чтобы не ошибиться в политике, надо быть революционером, а не реформистом»²⁷³.

Этого достаточно в качестве примера для объяснения, что таким образом, несомненно, нельзя понять диалектику и изучить диалектическое мышление. Такими банальными изречениями, которые могли бы исходить из уст Далай-ламы, не достигают знаний, а лишь дискредитируют марксистскую философию.

Материализм там объясняется в противопоставлении с идеализмом, причём оба основных течения философии преподносятся как заранее данные, без малейшего упоминания исторических и общественных условий, которые привели к столь противоположным мировоззрениям. При этом идеализм в своём кратком изложении показан как настолько абсурдное воззрение, что не один читатель, наверное, спрашивал себя, как философы могли прийти к таким бессмысленным идеям, как «мировой дух» или «вечная идея», потому что тот факт, что мир материален, каждый человек ведь постоянно испытывает в практической жизни и в труде, так же как испытывает и то, что нельзя смешивать мышление и сознание с материальным миром и его вещами.

То, что идеализм считает, кроме того, что мир непознаваем, конечно, такая же глупость, потому что если бы так было, люди не могли бы строить и использовать ни дома, ни автомобили, ни корабли, ни самолёты. Зачем долго думать и спорить об этих очевидных вещах, и какую пользу это может иметь для политической работы, в самом деле непонятно. Вполне можно предположить, что многих из пропагандистов, которые теперь должны были работать с помощью этого текста, мучили такие сомнения. Сталин, однако, не затронул этот вопрос на большом совещании о работе пропагандистов на основе «Краткого курса».

Изложение исторического материализма в этой работе также отличается внеисторическим и отчасти прямо механистическим схематизмом, который здесь даже более важен, так как речь идёт об объяснении исторического развития человеческого общества. Сталин хоть и передаёт дословно известные цитаты из предисловия к произведению Маркса «К критике политической экономии», но по сути вовсе не следует ему; он начинает с абстрактного вопроса, являются ли «географическая среда» или «плотность населения» главными факторами в развитии общества среди так называемых «условий материальной жизни». В марксовом понимании человеческого общества речь идёт вовсе не о таком абстрактном вопросе, а об историческом взаимодействии материальных условий существования общества в исторически происходящем процессе производства материальной жизни человека, то есть во взаимодействии людей с природой через соответствующий способ производства с его производительными силами и производственными отношениями.

Среди материальных условий существования можно выделить природные, природно-общественные и общественные силы, чья роль и важность в течение исторической эволюции существенно изменяется. Например, влияние природных условий, особенно богатства природы средствами жизни и труда на ранних стадиях производства заметно больше, но уменьшается с развитием производства, в то время как на более поздних стадиях богатство природными ресурсами, которые могут служить сырьём для производства, становится гораздо важнее. Речь не идёт об упрощённом вопросе о влиянии «географической среды» вообще, а об обусловленном способом производства изменении роли этих природных или природно-общественных условий существования в жизни и в развитии общества.

Сталин совершенно не понимал этого, поэтому он пришёл к совершенно неисторическому и чисто механистическому подходу к этой проблеме, написав о нём:

«Географическая среда […] ускоряет или замедляет ход развития общества. Но ее влияние не является определяющим влиянием, так как изменения и развитие общества происходят несравненно быстрее, чем изменения и развитие географической среды»²⁷⁴.

Это высказывание по сути ни о чём, так как совершенно неясно, каким образом географическая среда влияет на развитие. Даже такие сторонники «географического детерминизма» прошлых столетий, как Боден или Монтескье, имели уже намного более точные представления о влиянии природной среды, например, географических свойств территории или климата, на общественное развитие. Но ещё более непонятно и во многих отношениях даже абсурдно то, как Сталин обосновывал свой тезис. Он писал, что за три тысячи лет в Европе сменилось уже четыре общественных строя, в то время как

«географические условия в Европе либо не изменились вовсе, либо изменились до того незначительно, что география отказывается даже говорить об этом. Оно и понятно. Для сколько-нибудь серьёзных изменений географической среды требуются миллионы лет, тогда как даже для серьёзнейших изменений общественного строя людей достаточно нескольких сотен или пары тысяч лет.

Но из этого следует, что географическая среда не может служить главной причиной, определяющей причиной общественного развития, ибо то, что остаётся почти неизменным в продолжение десятков тысяч лет, не может служить главной причиной развития того, что переживает коренные изменения в продолжение сотен лет»²⁷⁵.

Сталин, очевидно, считал, что это очень убедительный аргумент, но на самом деле он лишь показывает, что он не знал ничего о естественной истории Земли и не понимал основную идею материалистической концепции истории. Естественная история уже много тысячелетий всё больше взаимодействует с человеческим обществом, а в результате вмешательства человека она в корне изменила своё лицо настолько, что фактически уже не существует «чистых» естественных регионов, так как геосфера тем временем превратилась в техносферу, и воздействие «антропогенного фактора» уже достигло таких масштабов, что происходят столь значительные изменения природы, что они приносят заметный вред условиям существования человечества и даже ставят их в опасность.

Столь же абсурдны и высказывания Сталина о «плотности населения» как факторе общественного развития, в которых он представляет плотность населения и рост населения частью так называемых «условий материальной жизни», не понимая, что нет смысла говорить изолированно об этом якобы факторе, так как всякий способ производства и общественная формация создают свои специфические законы народонаселения, регулирующие демографическое развитие и его общественное воздействие. И здесь Сталин применил совершенно непригодный аргумент, так как он считал, что более высокая плотность населения должна была бы производить более высокий общественный строй, если бы она была определяющим фактором. Но этот аргумент только демонстрирует, что он не понимает сути проблемы. Об этом он, однако, мог бы прочитать в «Капитале».

После исключения этих двух факторов он в конце концов приходит к настоящему отправному и решающему пункту материалистического понимания истории, к способу производства. Но и его он рассматривает в своей типичной манере: он упорядочен в знаменитые «особенности», которые имеются почти во всех его работах. Тот факт, что соответствующий конкретный способ производства формирует экономическую основу общественной формации, так что коренные изменения способа производства ведут также к изменению общественного строя, его структур и всей общественной, политической и правовой надстройки — для него лишь «особенность способа производства», а не фундаментальный закон исторического процесса.

Из этого он затем делает два вывода, теоретический и политический:

«Значит, первейшей задачей исторической науки является изучение и раскрытие законов производства, законов развития производительных сил и производственных отношений, законов экономического развития общества»; и далее: «Значит, партия пролетариата, если она хочет быть действительной партией, должна овладеть прежде всего знанием законов развития производства, знанием законов экономического развития общества»²⁷⁶.

Здесь не ясность понятий, а полнейшая путаница. Что такое законы производства, может быть, это законы технологии и организации труда, что тоже было бы возможно, но как тогда такие законы относятся к законам развития производительных сил и производственных отношений? И как теперь «действительная партия» может и должна овладеть этим малопонятным знанием, остаётся неясным, и таким образом эта задача для исторической науки, так же как и для партии, оказывается лишь агитационным лозунгом.

Здесь многое столь напутано, что нельзя даже предположить, что кто-либо способен выполнить требуемые задачи. Во-первых, историческая наука по большей части сведена к политической экономии, или же политическая экономия произвольно объявляется важнейшей частью исторической науки, что в обоих случаях бессмысленно, так как сформулированная здесь задача была, есть и будет темой политической экономии, являющейся самостоятельной наукой. Другой вопрос, что историческая наука должна опираться на знания политической экономии и принимать их во внимание. В сталинском перечислении, кроме того, не ясно, что́ нужно понимать под «законами производства» в отличие от «законов развития производительных сил и производственных отношений» и «законов экономического развития». Было ли это перечисление лишь повторением для усиления или же оно должно выражать разные вещи?

Мы не будем углубляться в детали, эти выдержки и критические замечания дают достаточную картину теоретического уровня очерка «О диалектическом и историческом материализме» и, на мой взгляд, приводят к оценке, что он малопригоден даже как элементарное введение в марксистскую философию. Хотя в течение длительного времени многие миллионы читателей, вероятно, смогли познакомиться с марксистской философией с помощью этой работы, такое знакомство фактически могло привести лишь к очень сокращённому и деформированному пониманию.

А с другой стороны, нельзя отрицать, что сталинское пособие привело к заметной дискредитации марксистской философии.

4.7. Существует ли теоретическое завещание Сталина?

За годы после издания «Краткого курса» Сталин до своей смерти написал лишь две небольшие работы, часто называемые его «теоретическим завещанием», в которых он якобы представил основополагающие идеи о дальнейшем развитии советского общества к коммунизму. Речь идёт о «Марксизме и языкознании» (1950) и «Экономических проблемах социализма в СССР» (1952), но они не являются краткими очерками с тематической структурой и логической последовательностью, они состоят — за исключением части «Экономических проблем социализма» — из ответов на вопросы, заданные ему языковедами и экономистами. Только вторая работа имеет отношение к фундаментальным проблемам общественного развития Советского Союза от социализма к коммунизму.

В 1950 году в Советском Союзе произошла дискуссия по вопросам языкознания, в основном в публикациях «Правды». При этом особо критиковалась языковедческая школа, основанная Н. Я. Марром, так как её представители господствовали в лингвистике и подавляли другие взгляды. После смерти Марра главой этой школы считался Мещанинов. Эта школа продолжала защищать определённые взгляды, считавшиеся «марксистской позицией» в языкознании, однако всё больше встречавшие сопротивление и уже не принимавшиеся.

Марр, очевидно, пытался поверхностно перенести определённые положения марксизма в лингвистику и таким образом пришёл к таким утверждениям, как то, что язык является частью общественной надстройки и обладает классовым характером. Из этого, естественно, вытекали абсурдные заключения, не соответствовавшие реальным фактам языковой эволюции, а также выводы, заводившие лингвистику в тупик. Сталин заметил по этому поводу:

«Н. Я. Марр действительно хотел быть и старался быть марксистом, но он не сумел стать марксистом. Он был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма»²⁷⁷.

В этом Сталин не был неправ, однако нередко происходили и другие попытки вносить в другие науки марксистские концепции в такой поверхностной манере, вопреки фактам, а затем объявлять это «применением марксизма», и в этом Сталин отнюдь не был безгрешен.

Достаточно вспомнить хотя бы борьбу Лысенко против генетики, достигшую апогея на большом заседании ВАСХНИЛ в 1948 году. Лысенко защищал свои неоламаркистские взгляды о прямом наследовании приобретённых свойств в том числе ссылками на диалектический материализм, осуждая положения современной генетики как идеалистическое буржуазное течение в биологии.

Советские генетики решительно защищались от этой совершенно ложной оценки и доказывали неверность утверждения о наследовании приобретённых свойств. Но дискуссия прекратилась, когда Лысенко выложил свой самый сильный аргумент, а именно, что его доклад был прочитан и утверждён Сталиным. Сталин, который, конечно, не был биологом и едва ли знал что-либо о современной генетике, решил, что давно научно опровергнутый взгляд Лысенко о наследовании приобретённых свойств — правильная позиция, соответствующая диалектическому материализму. Это были именно такие действия, которые он теперь резко критиковал по отношению к языкознанию.

Вследствие этого наиболее выдающиеся советские генетики (Вавилов²⁷⁸, Дубинин и др.) были подвергнуты преследованиям и репрессиям — не без одобрения Сталина, — так как они якобы защищали буржуазную идеалистическую теорию «вейсманизма-морганизма». Это поставило серьёзные препятствия развитию биологических наук в Советском Союзе и заметно задержало его.

Но и марксистской философии это также нанесло значительный урон. «Философский фронт» под командованием Митина последовательно продолжил борьбу Сталина и Лысенко против «буржуазной идеалистической генетики» и в серии публикаций «доказал», что лишь теория Лысенко соответствует положениям диалектического материализма, в то время как генетики заблудились в дебрях идеализма. Это могло лишь дискредитировать философию и подорвать её научную репутацию.

В конечном счёте во всех таких попытках речь шла о том фундаментальном заблуждении, будто можно «применять» тезисы или даже гипотезы марксистской философии напрямую в других областях науки и практики, не принимая во внимание специфику философского знания и не уважая самостоятельный характер конкретных наук. Но именно это было характерной чертой сталинского понимания марксистской философии. Возможно, его позиция в отношении применения марксизма в языкознании была уже в какой-то мере корректировкой его взгляда, который он защищал ещё в работе «О диалектическом и историческом материализме», однако его отношение к советской генетике говорит против этого.

Сталин разъяснил, что язык не принадлежит к надстройке и не имеет классового характера, в чём он, естественно, был совершенно прав, а затем он ещё раз детально представил марксистские взгляды на отношения между экономическим базисом и общественной надстройкой. Он сам заявил, что в этом нет ничего нового, но учитывая, что марксистское образование новых кадров было недостаточно, это всё-таки имело некоторую пользу. Далее его высказывания содержат популярное изложение элементарных лингвистических знаний, чьё распространение, конечно, не может быть задачей марксистской теории, тем более, что здесь вообще не могут существовать особые марксистские взгляды, так как содержание соответствующей науки определяется своим предметом и не может быть выведено из марксистской теории. По достоверным сообщениям, эти части работы были написаны языковедами, среди них в частности Виноградовым.

В контексте формулировки Поля Лафарга из его работы о влиянии французской революции на язык о том, что там произошёл настоящий «взрыв» словарного запаса (что имело очевидно фигуральный смысл), Сталин вернулся к марксистской диалектике и притом к весьма странному взгляду. Он утверждал:

«Марксизм считает, что переход языка от старого качества к новому происходит не путём взрыва»²⁷⁹.

Но марксизм ничего об этом не считает, так как он оставляет языкознанию исследование того, как происходит развитие языка. Марксистская философия должна отмечать соответствующие результаты языкознания и в лучшем случае может использовать их для уточнения философских тезисов или для их исправления, но она не может предписывать ни языкознанию, ни другой науке, происходит или нет развитие её объектов путём «взрывов». Это в принципе те же самые действия, за которые Сталин критиковал Марра, но которые одобрял у Лысенко. В таком неопределённом поведении проявляется то, что отношение марксистской философии к конкретным наукам для него вовсе не было ясным.

Однако другой тезис, сформулированный Сталиным в этой работе, не только совершенно верен, но и чрезвычайно важен:

«Общепризнано, что никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики»²⁸⁰.

Он правильно осуждает ту ситуацию, когда даже самая робкая критика положения в языкознании подавлялась, преследовалась и запрещалась. Ценные специалисты и исследователи смещались и назначались на более низкие посты, и таким образом ставились препятствия развитию науки. Хоть этот взгляд и верен, однако сомнительно, шла ли здесь речь об искреннем мнении Сталина или о случае лицемерия, которые часто встречались у него. Часто он точно знает, что является правильным и объявляет это тоном полной убеждённости, но сам не только не действует в соответствии с этим, но и зачастую делает в точности наоборот. Здесь можно было бы заполнить целые страницы соответствующими случаями. В особенности судьба выдающихся советских генетиков демонстрирует его «двурушничество», как Сталин сам называл такое поведение.

Итак, совершенно оправдан вывод, что в отношении этой случайной работы Сталина речь не идёт ни о части его «теоретического завещания», ни о «новом этапе в развитии марксизма-ленинизма», как утверждали в то время льстивые комментарии и трактовки. Всё остальное — легенда культа личности, которая особенно долго оставалась жить в философии из-за того, что эта работа породила длительные дискуссии о базисе и надстройке и о соотношении языка и мышления.

Работа «Экономические проблемы социализма в СССР», напротив, рассматривает ряд важных теоретических проблем политической экономии и столь же важных практических проблем советской экономики. В этом отношении она имеет совершенно другой характер, и здесь вопрос, идёт ли речь о «завещании», правомерен. К этой последней работе Сталина побудила подготовка учебника политической экономии. Был представлен черновик авторского коллектива, он подвергся широкому обсуждению специалистов, причём возникли многочисленные разногласия, и многие проблемы остались спорными и непрояснёнными. Сталин в своей работе занял определённую позицию по этим вопросам, и кроме того, он ответил некоторым людям, задавшим вопросы, повторно и отдельно.

Первым фундаментальным теоретическим вопросом был вопрос о характере экономических законов, так как здесь ещё продолжали существовать многие заблуждения. В начале 1920-х годов Бухарин, например, защищал взгляд, что политическая экономия относится только к капиталистической системе, вследствие чего сформулированные Марксом в «Капитале» экономические законы и связанные с ними экономические категории не могут прилагаться к социалистической экономике. В практической экономической политике чаще всего господствовала идея, что планы, установленные Коммунистической партией, имеют характер законов и определяют экономическое развитие. Такому мнению способствовало и то, что экономические планы официально принимались как законы. В особенности в период ускоренной индустриализации в руководящей деятельности царил субъективизм и волюнтаризм, зачастую игнорировавший объективные условия и экономические законы. Иногда гигантские промышленные объекты начинали строиться до того, как был полностью представлен проект и составлен финансовый баланс.

Такое мышление и такой подход были не только распространены, но и пропагандировались в том числе и самим Сталиным.

«Ссылка на так называемые объективные условия не имеет оправдания. После того, как правильность политической линии партии подтверждена опытом ряда лет, а готовность рабочих и крестьян поддержать эту линию не вызывает больше сомнений, — роль так называемых объективных условий свелась к минимуму, тогда как роль наших организаций и их руководителей стала решающей, исключительной»²⁸¹.

Это на самом деле — призыв игнорировать объективные условия и законы и впасть в субъективизм и волюнтаризм, вполне в духе выражения Сталина, что нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики. Это неизбежно вело к лихорадочной бурной деятельности, к ошибочному планированию, к недостаточной координации и диспропорциям, в результате чего были предопределены отсутствие материалов, простои и аварии, в те времена в основном приписывавшиеся «вредительству».

Сталин теперь в первую очередь обратил внимание на то, что законы, данные государством, не являются «законами науки».

«Марксизм понимает законы науки, — всё равно идёт ли речь о законах естествознания или о законах политической экономии, — как отражение объективных процессов, происходящих независимо от воли людей. Люди могут открыть эти законы, познать их, изучить их, учитывать их в своих действиях, использовать их в интересах общества, но они не могут изменить или отменить их»²⁸².

В этой общей формулировке законы природы и законы общественного развития можно считать тождественными, если нужно лишь подчеркнуть их объективный характер.

До сих пор всё совершенно правильно, но существуют и важные различия между этими двумя видами законов, и их более детальное определение в работе Сталина вызывает затруднения. Если оставить в стороне его вновь появляющуюся уже знакомую нам классификацию по «особенностям», он видит различие между ними прежде всего в их разной длительности действия.

«Одна из особенностей политической экономии состоит в том, что её законы в отличие от законов естествознания недолговечны, что они, по крайней мере большинство из них, действуют в течение определённого исторического периода, после чего они уступают место новым законам. Но они, эти законы, не уничтожаются, а теряют силу в силу новых экономических условий и сходят со сцены, чтобы уступить место новым законам, которые не создаются волею людей, а возникают на базе новых экономических условий»²⁸³.

Эти формулировки демонстрируют упоминание специфики законов общественных наук в противоположность естественнонаучным, однако в этом упоминании нет никакой ясности. Вопрос независимости этих законов от людей более сложен, чем в случае законов природы, так как их зависимость от объективных условий, на которых они основываются, другая. Законы природы основываются на устойчивом взаимоотношении и взаимодействии различных элементов и сил природы в рамках определённых систем и на их взаимоотношении и взаимодействии с другими системами. Но все они существуют и движутся независимо от воли и деятельности людей. Общественные законы так же основываются на устойчивом взаимоотношении и взаимодействии материальных элементов общественной системы, но их существование не независимо от воли и деятельности людей, а именно вытекает из их сознательной деятельности.

Из этого следует, что общественные законы возникают и действуют через материальную практическую деятельность людей, так как определяющие объективные условия, на которых они основываются, являются продуктом этой деятельности. Эти законы не являются самостоятельно активной силой, просто действующей без вмешательства людей, они, напротив, действуют только через деятельность людей. Но это не отменяет их объективный характер, он лишь не таков, как в случае законов природы. Общественные законы возникают и действуют не самопроизвольно и бессознательно, как законы природы, а возникают только в активном взаимодействии объективных и субъективных факторов общественного движения и развития, и они, кроме того, действуют и проявляются только через активную практическую деятельность людей, которые, как исторические субъекты, движут вперёд общественное развитие.

Такими субъектами являются общественные классы, слои, личности, организованные в политические партии и движения, действующие согласно своим материальным и идейным интересам, так что из их совместного или противоположного влияния всегда вытекают многочисленные и разнонаправленные устремления и действия. Из этого следует, что общественные законы, в отличие от законов природы, могут проявляться лишь как доминирующие тенденции в этой многоуровневой деятельности и общественном развитии. Это действительно происходит независимо от воли единичных деятелей, а также общества и его руководящих органов, до тех пор, пока они не осознаны как законы, а когда они осознаются, то они используются сознательно, но в любом случае действуют, так как и они являются объективными законами. Поэтому в деятельности людей возникают такие господствующие тенденции, о которых они не знали и не стремились к ним. Гегель, как известно, метко назвал это «хитростью разума», потому что результат огромного количества практических действий чаще всего совершенно не совпадает с тем, к чему стремились те, кто действовал.

Сталин неверно понимал эту специфику объективности общественных законов, из-за чего он, несмотря на различные оговорки, склонен был рассматривать их скорее как вид законов природы.

«Законы политической экономии […] являются объективными законами, отражающими закономерность процессов экономической жизни, совершающихся независимо от нашей воли. Люди, отрицающие это положение, отрицают по сути дела науку»²⁸⁴,

говорит он. Но экономические процессы социалистического общества хоть и независимы от воли и деятельности единичного человека, но не независимы от воли и деятельности суммы деятелей, которые, будучи объединёнными государством и общественными организациями, пытаются по плану формировать эти процессы своей деятельностью, если они используют при этом знание экономических законов.

По-видимому, экономисты А. В. Санина и В. Г. Венжер защищали именно такой взгляд, предложенный Сталину в виде вопроса, поскольку они писали, что «только благодаря сознательному действию советских людей, занятых материальным производством, и возникают экономические законы социализма». Ответ Сталина гласил:

«Это положение совершенно неправильно.

Существуют ли закономерности экономического развития объективно, вне нас, независимо от воли и сознания людей? Марксизм отвечает на этот вопрос положительно. Марксизм считает, что законы политической экономии социализма являются отражением в головах людей объективных закономерностей, существующих вне нас. Но формула товарищей Саниной и Венжера отвечает на этот вопрос отрицательно. Это значит, что эти товарищи становятся на точку зрения неправильной теории, утверждающей, что законы экономического развития при социализме „создаются“, „преобразуются“ руководящими органами общества. Иначе говоря, они рвут с марксизмом и становятся на путь субъективного идеализма»²⁸⁵.

Этот ответ показывает, что Сталин не понял проблему; его механистическое мышление оказалось неспособно подвергнуть вопрос более тонкому анализу и понять объективный характер экономических законов, возникающих во взаимодействии объективных и субъективных факторов. Поэтому он сразу же бросил обвинение, что тот, кто не принимает его взгляда, рвёт с марксизмом. Кроме того, он приписывает этим двум экономистам взгляд, которого они определённо не придерживались, так как они не утверждали, что ведущие органы создают или преобразуют законы. Формулировка «марксизм учит» или «марксизм считает», которую Сталин очень часто использовал и которая чаще всего означала лишь, что он лично считает то-то и то-то, во многих дискуссиях служила «убийственным аргументом», не объясняя ничего.

В данной работе Сталина, далее, играет большую роль проблема товарного производства, причём речь идёт преимущественно о вопросе, из-за чего товарное производство в социалистическом обществе ещё является необходимым. Сталин считал, что это вытекает из существования двух различных форм собственности, поскольку колхозные крестьяне хотят продавать свой продукт, не являющийся государственной собственностью, как товар, чтобы иметь возможность покупать промышленные товары.

«Поэтому товарное производство и товарооборот являются у нас в настоящее время [...] необходимостью […] Когда вместо двух основных производственных секторов, государственного и колхозного, появится один всеобъемлющий производственный сектор с распоряжением всей потребительской продукцией, товарное обращение с его „денежным хозяйством“ исчезнет, как ненужный элемент народного хозяйства»²⁸⁶.

Итак, речь идёт о том, что государство или другой единый центральный орган распоряжается в целом продуктами потребления. Когда это будет достигнуто, товарообращение и деньги исчезнут, а распределение продуктов тогда будет происходить путём обмена продуктами²⁸⁷. Как именно будет происходить этот продуктообмен, к сожалению, осталось в тайне. Предположим, что все произведённые продукты потребления, как промышленные, так и сельскохозяйственные, считаются государственной собственностью всего народа — как тогда должно происходить распределение по принципам социализма, по которым каждый имеет право на свою часть в соответствии с личным трудовым вкладом? Что тогда вообще будет означать выражение «продуктообмен»? Какие продукты будут обмениваться и кем?

Вероятно, Сталин имеет в виду не столько обмен, сколько распределение. Но как должно происходить это распределение, если обращения и денег больше нет? Может быть, вместо нынешних магазинов будут установлены распределители продуктов? Это, может быть, было бы возможно, но как тогда конкретный человек может доказать своё право на определённое количество товаров потребления? Не считая того, что в общем количестве продуктов потребления существуют почти бесконечные различия: от жилища через продукты питания, одежду, бытовую технику, продукты технического потребления, чьё количество и качество постоянно растёт, до личных автомобилей и наконец всё более многочисленных служб. Трудно представить, как можно объять всё это продуктообменом, тем более что всё большее количество трудящихся уже не имеет ничего общего с прямым производством.

Первоначальные идеи о прямом обмене промышленных продуктов на сельскохозяйственные, которые ходили во времена «военного коммунизма» и сразу после него, как известно, оказались нереализуемыми, из-за чего пришлось ввести нэп со свободной торговлей и рынком. Когда теперь на этапе социализма (поскольку уже готовился переход к коммунизму) хотят ограничить товарообращение, «выключить» излишек колхозной продукции «из товарного обращения» и «включить их в систему продуктообмена между государственной промышленностью и колхозами»²⁸⁸ — как писал Сталин — возникает вопрос, как это можно реализовать на практике.

Сталин привёл в качестве примера такого продуктообмена колхозы, производящие в основном сырьё, например, хлопок, лён, сахарную свёклу и т. д., которые получают свою оплату не в форме денег, а в форме промышленных товаров. Он назвал это «зачатками продуктообмена», но разве это не точнее назвать возвращением к натуральному хозяйству? Он описывает дальнейшую перспективу так:

«Задача состоит в том, чтобы эти зачатки продуктообмена организовать во всех отраслях сельского хозяйства и развить их в широкую систему продуктообмена с тем, чтобы колхозы получали за свою продукцию не только деньги, а главным образом необходимые изделия. Такая система потребует громадного увеличения продукции, отпускаемой городом деревне, поэтому её придется вводить без особой торопливости, по мере накопления городских изделий. Но вводить её нужно неуклонно, без колебаний, шаг за шагом сокращая сферу действия товарного обращения и расширяя сферу действия продуктообмена»²⁸⁹.

Этим поручением закончилась статья, и можно легко представить, что от него оторопели не только экономисты. Во всяком случае, конечно, будет преувеличением видеть в этих совершенно не продуманных идеях теоретическую базу для дальнейшего развития советского общества в направлении к высшей фазе коммунизма. Даже Маленков на заседании Центрального Комитета КПСС в июле 1953 года вынужден был сказать, что требование Сталина систематически развивать продуктообмен могло дезорганизовать всю экономику²⁹⁰.

Среди других проблем, рассмотренных Сталиным в этой работе, наиболее интересен «вопрос о распаде единого мирового рынка и углублении кризиса мировой капиталистической системы», так как он связан с дальнейшей судьбой международного социализма и его гибелью. Сталин начал этот раздел с констатации:

«Наиболее важным экономическим результатом второй мировой войны и её хозяйственных последствий нужно считать распад единого всеохватывающего мирового рынка»²⁹¹.

Не слишком ли это категорично и прежде всего слишком односторонне? Вторая мировая война вызвала разнообразные экономические последствия, имевшие заметную важность для дальнейшего развития истории. К ним относятся: чрезвычайное экономическое усиление американской экономики и вследствие этого усиление влияния американского империализма, тем более что доллар, кроме того, стал мировой резервной валютой; экономический спад европейских империалистических государств Франции, Италии, Англии и прежде всего Германии, а также возможность для американского империализма с помощью плана Маршалла экономически восстановить эти страны и тем поставить их под свой надёжный контроль, и наконец, заметное экономическое ослабление Советского Союза, чью экономику война отбросила назад на десятилетие.

Если Сталин в 1952 году считал, что к тому времени Китай, страны народной демократии Европы и Советский Союз срослись в единый социалистический мировой рынок и как «единый и мощный социалистический лагерь, противостоят лагерю капитализма», то это не было особо реалистическим взглядом, а скорее выдавало желаемое за действительное, так как экономическая сила двух лагерей для этого была слишком неравной.

Сталин считал:

«Экономическим результатом существования двух противоположных лагерей явилось то, что единый всеохватывающий мировой рынок распался, в результате чего мы имеем теперь два параллельных мировых рынка, тоже противостоящих друг другу»²⁹².

Но экономический вес стран, с 1949 года объединившихся в «Совет экономической взаимопомощи», и интенсивность их экономических отношений были ещё намного слабее, чем было бы достаточно для функционирования в качестве самостоятельного мирового рынка, и совершенно нет уверенности, что это вообще было возможно. Если Сталин считал, что «ни одна капиталистическая страна не могла бы оказать такой действительной и технически квалифицированной помощи народно-демократическим странам, какую оказывает им Советский Союз», то это можно считать совершенно верным в отношении готовности помочь, и первоклассный технический уровень, который Сталин особо подчёркивает, тоже можно считать правдой для первого периода развития, так как большинство из этих стран были ещё не очень развиты, за исключением ГДР и ЧССР.

Однако в дальнейшем выяснилось, что необходимый экономический прогресс на современном техническом уровне без активного участия в мировом рынке и в мировом разделении труда вряд ли возможен. Чтобы идти нога в ногу с научно-технической революцией, самодостаточного экономического сотрудничества социалистических стран было недостаточно, из-за чего возникло растущее отставание в технических новациях, так же, как и в производительности труда.

Оптимистический прогноз Сталина о том, что быстрое развитие промышленности в социалистических странах очень скоро приведёт к тому, что они больше не будут нуждаться в импорте из капиталистического мирового рынка, а, наоборот, будут экспортировать свои товары туда, оказался нереалистическим. Сталин считал, что ожидавшееся в результате этого сокращение экспорта и потеря относительной стабильности рынков капиталистической мировой системы приведёт к дальнейшему обострению общего кризиса капитализма, и тот «как утопающий будет хвататься за соломинку». Кроме того, он считал, что из-за этого противоречия между империалистическими государствами настолько обострятся, что по сравнению с этим противостояние с социалистической мировой системой станет менее важным. «Следовательно, борьба капиталистических стран за рынки и желание утопить своих конкурентов оказались практически сильнее, чем противоречия между лагерем капитализма и лагерем социализма», писал об этом Сталин.

Более того, он считал, что война между империалистическими державами не только возможна, но и даже неизбежна, пока существует империализм. При этом он исходил из опыта довоенного времени, когда империалистические державы, несмотря на свою вражду к Советскому Союзу, начали войну за мировое господство, так что даже возникла коалиция Советского Союза с империалистическими государствами против империалистической гитлеровской Германии. Это было совершенно ошибочной оценкой новой международной ситуации, возникшей после Второй мировой войны, так как Сталин не учёл, что к тому времени американский империализм в капиталистическом мире достиг такой гегемонии, что она позволила ему подчинить все остальные империалистические государства через НАТО, и всё больше и больше через другие договоры настолько приковать их к себе, что они больше не могли проводить самостоятельную политику, а были втиснуты в агрессивный антисоциалистический блок, действовавший по долговременной экономической, военной и идеологической стратегии с целью поставить барьер вокруг социализма, отбросить и в конце концов уничтожить его.

Таким образом, то теоретическое оружие, которое Сталин оставил своим преемникам для решения сложных проблем дальнейшего развития социалистического общества в Советском Союзе и проблем международных отношений, в результате оказалось не особо полезным. То, что преемники не могли следовать этим инструкциям, а должны были искать другие пути, более приспособленные к новым условиям, не следует ставить им в упрёк как ревизионизм (что постоянно делают сторонники и защитники сталинизма). В чём их действительно можно упрекнуть, так это в том, что они оказались неспособны на основе критического марксистского анализа исторического развития Советского Союза извлечь из него необходимые уроки, чтобы реформировать созданную в большой мере Сталиным общественную и политическую систему так, чтобы она могла сохранить свою жизнеспособность и увеличить свою способность к развитию. Дилемма и трагедия социализма состоит также в том, что прямые преемники Сталина по большей части были настолько замешаны в незаконном произволе и преступных репрессиях, что уже по причинам самосохранения они не могли решиться на радикальный критический анализ, а завязли в половинчатых и завуалированных оценках и мерах. Кроме того, из-за всего своего образования и воспитания в духе сталинского «марксизма-ленинизма» они были теоретически плохо подготовлены к этому, так как марксистское теоретическое мышление из-за деформации и догматизации в основном стало неспособно действовать как инструмент критического анализа социалистического общества и развития конструктивных идей для определения политики.

В итоге: теоретические части сталинизма были противоречивы как в своём содержании, так и в своём воздействии и результатах, так же, как и все остальные части: в той мере, в которой они исходили из определённых фундаментальных положений марксизма и воспроизводили их, они могли действовать позитивно и побуждать к более глубокому изучению марксизма и направлять его. Но схематическая догматизация и даже канонизация сталинских взглядов не только ограничила это позитивное воздействие и поставила ему определённые преграды, но ещё и связала его с опасностью, так как отклонявшиеся мнения очень легко могли быть заклеймлены как троцкистские, антиленинские и антимарксистские, или даже просто как ревизионистские.

Это привело к тому, что стало невозможно продуктивно применять и развивать огромное богатство марксистской теории и особенно философии, и к тому, что теоретические работы зачастую ограничивались толкованием и популяризацией сталинских работ. С другой стороны, поверхностные тезисы и принципы были подняты в ранг несомненной истины, приложимой ко всему и ко всем. За это диалектический и исторический материализм «Краткого курса» называли также «светской религией».

Однако такое название не улавливает сути, так как светская религия не существует, это была бы какая-то «деревянная железка». На самом деле речь идёт о том факте, что в воззрения сталинизма многие люди верили словно в религиозные догмы, поэтому они обладали поддерживавшимся квазирелигиозным поведением и мышлением.

Эта тенденция действительно существовала в коммунистическом движении. Она проявилась уже в траурной речи Сталина на похоронах Ленина, затем в использовании религиозных понятий, таких, как «священный», а также в некоторых похожих на культ привычках вроде создания «красных уголков» с портретами «классиков» или в тексте песни «Партия», в котором говорилось, что она «всегда права»²⁹³. Это без сомнения были квазирелигиозные элементы, чьё существование находилось в полном противоречии с атеистической теорией марксизма, а также с характером политического движения коммунизма.

4.8. О способе мышления и языковом стиле Сталина

Своей длительной практической и политической деятельностью в коммунистическом движении Сталин, без сомнения, оказал серьёзное влияние на его развитие и характер. С ростом его власти в ВКП(б) и в Коммунистическом Интернационале и по мере принятия его речей и статей в качестве обязательных взглядов и руководящей линии его мышление и языковой стиль тоже стали восприниматься как образец. Его почитатели превозносили их за их простоту, ясность и понятность, и многие в этом пытались ему подражать.

На первый взгляд эти черты достойны подражания, и вполне можно понять, почему на многих читателей его произведений это производило впечатление. В той мере, в которой в этих работах речь идёт о популярных объяснениях базовых знаний марксизма или политики партии для малообразованной аудитории, это может быть оправданным. Но если искать более глубоких и широко аргументированных взглядов, то встречаешь чрезвычайно упрощенческое мышление, скорее догматическое, чем диалектическое, поскольку Сталин чаще всего даёт весьма категорические ответы и видит решение всех вопросов лишь в «да» или «нет», в «или — или», не углубляясь во всесторонний анализ, не рассматривая различные аспекты проблемы и диалектические переходы.

Характерным для его мышления является поспешный вывод практических следствий из общего тезиса, служащего предпосылкой. Однако он достиг особого мастерства в использовании цитат из ленинских произведений (чаще всего происходящих из разного времени и вырванных из своего контекста) в качестве предпосылок и выводе из них заключений, что создавало вид логической аргументации, хотя на деле было совершенно произвольным и нелогичным. Иногда он даже соединял куски из совершенно разных цитат в одной фразе и использовал это как исходный пункт для утверждений, которые таким образом должны были казаться аргументированными, но фактически не имели никакого обоснования.

Место глубокой аргументации чаще всего занимал наводящий вопрос, уже содержащий в себе ответ, например «можно ли утверждать, что…?», на что следовал простой ответ: «Нет, нельзя!» Это довольно странный способ доказательства, чья сила убеждения состоит лишь в риторическом запугивании.

Другой способ Сталина зачастую состоял в утверждении, что некий факт общеизвестен, а затем в выведении из этого заключения, которое, однако, оставалось совершенно необоснованным, так как указанный факт или контекст при данном способе вовсе не существовал. Для введения такой цепи рассуждений Сталин чаще всего использовал формулу: «Говорят, что», но кто именно говорил это и вообще говорил ли, оставалось неясным, однако таким способом он имел случай представить любые мысли. Формула «говорят, что» происходит из французского выражения «on dit», используемого для обозначения слухов, и иногда у Сталина тоже, кажется, речь шла лишь о слухах.

Зачастую в его мышлении не соблюдаются даже самые элементарные правила логики, аргументы просто заменяются совершенно недоказанными категорическими утверждениями, и тогда он требует: «Наши товарищи должны понять, что» — например, что троцкизм уже не является течением рабочего движения. Этот способ Сталин часто использовал в споре со своими оппонентами, строя логические цепочки, совершенно недопустимые с точки зрения логики.

Например, тот, кто сомневался в возможности полностью построить социализм в одной отдельно взятой и к тому же отсталой стране вплоть до бесклассового коммунистического общества, сразу обвинялся в том, что он, во-первых, против социалистической революции, а во-вторых, против социализма, и, следовательно, в-третьих, сторонник восстановления капитализма, и потому, в-четвёртых, агент империализма. Из этого выводилось, в-пятых, что он обманом, будучи на службе у капиталистических разведок, пробрался в партию с целью подорвать и не допустить победы социализма, так что, в-шестых, его осуждение как «врага народа» и его расстрел были совершенно оправданы. Такая цепь абсолютно не аргументированных выводов не имеет уже ничего общего с упорядоченным логическим мышлением, но из-за постоянного повторения действует устрашающе и превращает очевидную ложь в якобы правду, которой в конце концов начинают верить.

В самом деле, тщательный анализ сталинской манеры мышления демонстрирует, кроме отсутствия логики, полное отсутствие диалектического мышления и заметную склонность к догматизму. Социолог Вернер Хофманн назвал эту манеру мышления «грубая диалектика каменного топора», что довольно метко. Возможно, она также была результатом богословского обучения в его молодости, которое, видимо, оставило намного более глубокие следы, чем принято считать.

Сталин имел также особую склонность к перечислениям и нумерации, причём в качестве отличительных признаков ему зачастую служили так называемые «особенности». Каменев однажды во время заседания прервал Сталина на полуслове и иронически спросил его, зачем тот всё считает, как баранов.

Склонность Сталина к схематизму и догматизму была тесно связана и с его способом спора против других мнений. Его критика против них чаще всего происходила свысока, в непререкаемом тоне, будто только он один обладал истиной, в то время как оппоненты не понимали простейших вещей. Формулировка «ленинизм считает» служила ему доказательством, а ленинские цитаты — критерием истины, потому что для того, чтобы упрекнуть оппонента, он часто использовал тот аргумент, что «в таком случае Ильич должен был бы быть неправ». Тот, кто в любом вопросе выражал другое мнение, чем Сталин, обычно сразу получал урок, что он ничего не понимает в марксизме и ленинизме, и даже те, кто задавал вопрос, ожидая ответа, чаще всего получали такую отповедь, что они должны были потерять всякое желание впредь ставить какие-либо вопросы.

Сталин, без сомнения, в основном несёт ответственность за то, что дискуссии и споры в коммунистическом движении в большой мере несли на себе печать нетерпимости и высокомерия и очень быстро приводили к идеологическим ярлыкам и осуждениям. Девиз Маркса «подвергай всё сомнению» всегда был отвратителен догматикам, так как они не понимали диалектику развития познания, согласно которой абсолютных истин не существует, а существует трудный путь диалектической взаимосвязи истины и ошибки, на котором каждая достигнутая относительная истина вовсе не является окончательной. Но прежде всего, соединение власти и претензии на истину, которая в сталинизме практиковалась всё больше, означала столь большое ограничение и препятствие для теоретической работы, что из этого неизбежно должен был возникнуть кризис марксизма.

Простой язык Сталина является необходимым следствием его манеры мышления, так как между языком и мышлением существует нераздельная взаимосвязь. Но в его языковом стиле речь шла не только о простоте и отсутствии украшений, выражавшиеся в легко понятном построении фраз. На мой взгляд, более важна семантика, проявляющаяся в его словарном запасе.

Сталин ввел в язык марксистской теории и социалистической политики грубость, вульгарность и брутальность, не согласующиеся с социалистическими убеждениями и гуманистическим характером марксизма. Даже лишь поверхностное знакомство с его речами и статьями показывает, насколько часто он использует такие слова, как «ликвидировать», «разбить», «разгромить», «искоренить» — и не просто как метафорические выражения, а как глаголы, обозначающие активное практическое действие. Выражения, которыми он называл тех, кто оппонировал его взглядам и его политике, по большей части происходят из области испражнений или из жаргона уличных парней и, вероятно, играли роль демонстрации своей «грубости» против якобы врагов партии, которой он неоднократно гордился. Таким образом такие прежде уважаемые партийные вожди, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и Пятаков, крупнейшие генералы Красной Армии, наркомы и т. д., внезапно превращались в убийц и шпионов; они становились «змеиным гнездом», «троцкистско-зиновьевско-бухаринской бандой предателей и агентов», «чудовищами», «ничтожной бандой наймитов» и тому подобным.

Даже ещё в 1948 году руководство Коммунистической партии Югославии, успешно сражавшееся в освободительной борьбе против фашистской оккупации, было объявлено «предательской кликой Тито», «бандой предателей, убийц и шпионов». Хотя Хрущёв через несколько лет должен был отозвать эти обвинения и извиниться, остался факт: что сказано, то сказано!

4.9. Сталин как личность в мировой истории

Конечно, можно без сомнений констатировать, что Сталин принадлежит ко всемирно-историческим личностям, оказавшим заметное влияние на ход мировой истории XX века. Вероятнее всего, его влияние было гораздо бо́льшим, чем влияние других политиков и государственных деятелей XX столетия, так как он оказывал влияние не только как личность, своими непосредственными поступками и деятельностью, но и косвенно, через мощные «умножители», возникшие в результате его политики и во много раз усилившие его влияние. При этом важнейшим таким умножителем являлась система сталинизма, которая организационно, функционально и идеологически пронизала не только возникавшее социалистическое общество Советского Союза, но и Коммунистический Интернационал и мировое коммунистическое движение, а своими теоретическими сторонами повлияла также на духовную жизнь больших частей человечества.

Из-за чрезвычайно противоречивого характера воздействия Сталина отнюдь не простой является задача дать такую оценку его достижениям и его исторической роли, которая была бы справедлива в отношении его личности. По различным причинам я также не считаю себя способным на это, тем более, что дебаты по этой теме всё ещё отмечены разного рода предрассудками. Но данное исследование сталинизма осталось бы незавершённым, если бы я не сделал по крайней мере некоторых рассуждений об этом. Однако должно быть ясно, что для такой оценки не могут служить основой ни официальные дифирамбы его поклонников и сторонников, ни его собственное представление о себе. Не следует переоценивать и часто цитируемые положительные оценки некоторых государственных деятелей, например, Черчилля, так как они отражают отнюдь не всю личность Сталина, а лишь определённые стороны его деятельности и его характера, воспринятые ими в совершенно особых ситуациях.

Но, с другой стороны, также совершенно ясно, что попытки некоторых империалистических политиков и идеологов так или иначе приравнять Сталина к Гитлеру не только фактически совершенно необоснованны, но и являются абсурдной попыткой отождествить фашистскую систему — порождение капиталистического общества в его империалистической стадии — с советской общественной системой, которая, несмотря на все недостатки и искажения, была первой исторической попыткой преодолеть капитализм и построить социализм. Хотя, возможно, не совсем бессмысленно было бы формально сравнить некоторые индивидуальные черты характера их обоих, однако совершенно бессмысленно из этого выводить такие заключения, потому что они оба, Сталин и Гитлер, в своих соответствующих целостных личностях представляли разные политические основные тенденции и противоположные общественные системы с совершенно различными целями. Сталин, несмотря на своё противоречивое влияние, является представителем социализма, открывшего новую эпоху человеческой истории.

Вероятно, можно было бы подойти к задаче формулировки резюмирующей оценки Сталина как всемирно-исторической личности так: сравнить главные цели, поставленные себе Сталиным, с достигнутыми в долговременной перспективе результатами его деятельности. Такой подход может дать то преимущество, что, во-первых, находится более объективная основа для оценки, а во-вторых, временные успехи в различные периоды его деятельности рассматриваются наряду с конечными результатами, и ни первые, ни вторые не абсолютизируются.

Очевидно, не было бы взвешенной оценкой, если бы в отношении цели строить и построить в Советском Союзе социалистическое общество так, чтобы стал возможным переход к коммунистическому обществу, мы ограничились лишь констатацией, что эта цель не была достигнута и потерпела фиаско. Это было бы огромным и недопустимым упрощением, так как таким образом были бы просто проигнорированы значительные достижения в преодолении отсталости России в экономическом и культурном отношении и личные заслуги Сталина в модернизации страны при построении социалистического общества. Не может существовать объективной причины для замалчивания роли Сталина в этом процессе, поскольку в качестве ответственного вождя руководящей Коммунистической партии он имел в этом заметные заслуги, хотя его роль и была весьма противоречива, так как его политика была связана не только с верными решениями, но и с ошибочными, приведшими к потерям, поскольку они во многих отношениях были отмечены субъективизмом и волюнтаризмом, и прежде всего, поскольку они характеризовались излишним применением насильственных методов и принуждением.

Неизбежные дискуссии и споры в руководстве о правильном курсе были использованы им для дискредитации, преследования, устранения и даже физического уничтожения инакомыслящих ради установления и укрепления личной системы власти. Систематическое преследование и истребление большого количества ведущих работников партии, государства и армии в террористических процессах 1930-х годов привело не только к значительным общественным потерям, но и ослабило общество, государство и его обороноспособность, кроме того, оно также нанесло урон международному престижу Советского Союза. Хотя в результате возникло ещё слабо развитое социалистическое общество, он имел заметные заслуги в его создании, однако безосновательным будет приписывать этот прогресс в первую очередь ему лично (что всё больше и больше происходило, начиная с середины 1930-х годов) и превращать Сталина как личность в некий символ социализма. Преобладали ли в противоречивой роли, которую он играл в этом историческом развитии, положительные или отрицательные стороны — это спорный вопрос. Если учесть, что деформации, искажения и преступный произвол Сталина в конечном счёте привели к относительно примитивной форме социалистической общественной системы, которая не смогла победить в экономическом и общественном соревновании с капиталистической системой, то можно остаться в сомнении, как именно ответить на этот вопрос.

Данное исследование представляет достаточный материал для того, чтобы глубже обдумать этот вопрос с учётом всех сторон марксизма и социализма и избежать односторонних суждений.

---

---

186Л. Троцкий. Сталин.

187Simon Sebag-Montefiore: Der junge Stalin [Молодой Сталин], Франкфурт-на-Майне, 2008, стр. 94, 106 и далее. Вообще из такого рода высказываний историка можно получить впечатление, что он слишком некритически следует некоторым источникам, которые чаще всего указаны весьма неточно, так как они существуют только на грузинском языке. Конечно, семинарист Джугашвили читал запрещённые романы, особенно Виктора Гюго и Эмиля Золя, но то, что он читал Платона и другие иноязычные произведения в оригинале, чрезвычайно сомнительно. Также замечания о его «стремлении в течении всей жизни выучить иностранные языки, особенно немецкий и английский» (с. 108) очевидно очень преувеличены, так как Сталин не мог читать ни немецкую, ни английскую литературу и не мог объясняться на этих языках, что Себаг-Монтефиоре сам отмечает в сноске.

188Там же, стр. 89.

189Л. Троцкий. Сталин.

190Это Сталин писал ещё в марте 1917 в «Правде». Этой статьи нет в его собрании сочинений.

191Себаг-Монтефиоре цитирует свидетельства об этом в: Der junge Stalin [Молодой Сталин], стр. 33 и следующие.

192И. В. Сталин. Предисловие автора к первому тому. Сочинения, т. 1, стр. XIII.

193Л. Троцкий. Сталин.

194И. В. Сталин. Анархизм или социализм? Сочинения, т. 1, стр. 331.

195И. В. Сталин. Анархизм или социализм? Сочинения, т.1, стр. 298.

196Там же, стр. 298–299.

197Там же, стр. 310–311.

198Там же, стр. 311.

199Там же, стр. 340.

200И. В. Сталин. Как понимает социал-демократия национальный вопрос? Сочинения, т. 1, стр. 53.

201Л. Троцкий. Сталинизм и большевизм. Цит. по: http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotm411.htm

202Цит. по: Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927, том 1.

203И. В. Сталин. Об основах ленинизма. Сочинения, т. 6, стр. 71.

204Там же.

205В. И. Ленин. Детская болезнь «левизны» в коммунизме. ПСС, изд. 5, т. 41, стр. 6.

206Там же, стр. 7.

207И. В. Сталин. Троцкизм или ленинизм? Речь на пленуме коммунистической фракции ВЦСПС 19 ноября 1924 г. Сочинения, т. 6, стр. 353.

208Там же.

209Здесь: смещение понятий, принятие одной вещи за другую (лат.) — прим. переводчика.

210Ф. А. Ксенофонтов. Учение Ленина о революции и диктатуре пролетариата. М. — Л., Госиздат, 1925. Стр. 39.

211Там же, стр. 5.

212И. В. Сталин. Письмо Ксенофонтову. Сочинения, т. 9, стр. 154.

213И. В. Сталин. Об основах ленинизма. Сочинения, т. 6, стр. 81–82.

214Там же, стр. 188.

215И. В. Сталин. К вопросам ленинизма. Сочинения, т. 8, стр. 12–13.

216Там же, стр. 14.

217Там же.

218Там же.

219И. В. Сталин. Об основах ленинизма. Сочинения, т. 6, стр. 71.

220И. В. Сталин. К вопросам ленинизма. Сочинения, т. 8, стр. 14.

221И. В. Сталин. Беседа с первой американской рабочей делегацией 9 сентября 1927 г. Сочинения, т. 10, стр. 92.

222И. В. Сталин. Октябрьская революция и тактика русских коммунистов. Сочинения, т. 6, стр. 395.

223Там же, стр. 396.

224В. И. Ленин. О лозунге Соединённых Штатов Европы. ПСС, изд. 5, т. 26, стр. 351–355.

225Там же, стр. 352.

226Там же, стр. 354.

227Georg von Vollmar: Der isolierte sozialistische Staat, in: Reden und Schriften zur Reformpolitik [Речи и статьи о политике реформ], Бонн, 1977, стр. 57 и сл.

228В. И. Ленин. К истории вопроса о несчастном мире. ПСС, изд. 5, т. 35, стр. 244.

229В. И. Ленин. О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности. ПСС, изд. 5, т. 36, стр. 295.

230В. И. Ленин. Военная программа пролетарской революции. ПСС, изд. 5, т. 30, стр. 133.

231Там же.

232Н. И. Бухарин. О новой экономической политике и наших задачах. «Большевик», № 8, 1925.

233В. И. Ленин. О кооперации. ПСС, изд. 5, т. 45, стр. 376.

234Н. И. Бухарин. Новое откровение о советской экономике или как можно погубить рабоче-крестьянский блок. Цит. по: http://magister.msk.ru/library/politica/buharin/buhan006.htm

235Там же.

236Н. И. Бухарин. Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз. Цит. по: http://magister.msk.ru/library/politica/buharin/buhan009.htm

237Н. И. Бухарин. К итогам XIV съезда ВКП(б). Обратный перевод.

238Л. Троцкий. К социализму или к капитализму? Цит. по: http://web.mit.edu/fjk/www/Trotsky/sochineniia/1925/socialism.shtml

239Там же.

240Там же.

241Там же.

242Там же.

243Там же.

244Н. И. Бухарин. Речь на XV конференции ВКП(б). XV конференция ВКП(б). Стенографический отчёт. М. — Л., Госиздат, 1927. Стр. 588.

245Там же.

246В. И. Ленин. Доклад об очередных задачах Советской власти на заседании ВЦИК 29 апреля 1918. ПСС, 5 изд., т. 36, стр. 262.

247В. И. Ленин. Речь на I съезде земледельческих коммун. ПСС, 5 изд., т. 39, стр. 380.

248В. И. Ленин. Речь в Московском Совете рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов 23 апреля 1918 г. ПCC, изд. 5, т. 36, стр. 235.

249В. И. Ленин. Доклад о тактике РКП на III конгресса Коммунистического Интернационала. ПСС, изд. 5, т. 44, стр. 36.

250Обратный перевод. Н. И. Бухарин. Итоги XV съезда ВКП(б), в: Die linke Opposition in der Sowjetunion, Западный Берлин, 1976, т. 3, стр. 494.

251Н. И. Бухарин. Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз.

252И. В. Сталин. Сочинения, т. 16, стр. 39.

253Прим. переводчика. Точнее было бы сказать, что Советский Союз и другие «социалистические» страны остались на этапе переходного периода от капитализма к социализму. Подробнее об этом см. «Послесловие переводчика» в конце книги.

254См. Wladislaw Hedeler: Nikolai Bucharin — Stalins tragischer Opponent. Eine politische Biografie [В. Хеделер. Николай Бухарин — трагический оппонент Сталина. Политическая биография], Берлин, 2015, стр. 105.

255Л. Троцкий. Сталин. Т. 1.

256Ср. Wladislaw Hedeler: Nikolai Bucharin — Stalins tragischer Opponent, p. 107.

257Otto Bauer: Die Nationalitätfrage und die Sozialdemokratie, Вена, 1924 (первое издание вышло в 1907).

258И. В. Сталин. Марксизм и национальный вопрос. Сочинения, т. 2, стр. 297.

259Otto Bauer: Die Natinalitätfrage und die Sozialdemokratie, стр. 135.

260См. F. Tönnies: Gemeinschaft und Gesellschaft. Grundbegriffe der reinen Soziologie [Ф. Тённис. Общность и общество. Основы чистой социологии] (1881), новое издание Берлин, 1922, стр. 8 и след.

261И. В. Сталин. Марксизм и национальный вопрос. Сочинения, т. 2, 301.

262См. об этом также: Alfred Kosing: Nation in Geschichte und Gegenwart [А. Козинг. Нация в истории и современности], Берлин, 1976.

263Написано по-русски. — Прим. переводчика.

264И. В. Сталин. Национальный вопрос и ленинизм. Сочинения, т. 11, стр. 334.

265И. В. Сталин. Марксизм и национальный вопрос. Сочинения, т. 2, 303.

266И. В. Сталин. Национальный вопрос и ленинизм. Сочинения, т. 11, стр. 339.

267Там же, стр. 340–341.

268Там же, стр. 339.

269Viktor Stern: Stalin als Philosoph [Сталин как философ], Берлин, 1949, стр. 21.

270Там же.

271Думаю, что я достаточно хорошо знал Виктора Штерна, чтобы не сомневаться в его субъективной честности. Кроме того, я не забыл, как сам испытал это на себе и какое долгое время мне понадобилось, чтобы освободиться от «идолов сталинского культа».

272И. В. Сталин. О диалектическом и историческом материализме. Сочинения, т. 14, стр. 255.

273Там же, стр. 259.

274Там же, стр. 267.

275Там же, стр. 267–268.

276Там же, стр. 271.

277И. В. Сталин. Вопросы языкознания. Сочинения, т. 16, стр. 123.

278Прим. переводчика: Автор выражается не совсем точно, из его текста можно подумать, что Вавилов был репрессирован после сессии ВАСХНИЛ 1948 года, однако он был репрессирован ранее (арестован в 1940, умер в 1943), хотя так же не без интриг и доносов со стороны Лысенко и его сторонников и не без одобрения Сталина.

279Там же, стр. 120.

280Там же, стр. 122.

281И. В. Сталин. Отчётный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б) 26 января 1934 г. Сочинения, т. 13, стр. 366.

282И. В. Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР. Сочинения, т. 16, стр. 154.

283Там же, стр. 156.

284Там же, стр. 159.

285Там же, стр. 216.

286Там же, стр. 164.

287Прим. переводчика: см. там же и далее.

288Прим. переводчика: Там же, стр. 223.

289Там же, стр. 223.

290Заключительное слово Г. М. Маленкова на июльском (1953) Пленуме ЦК КПСС. См. И. В. Сталин. Сочинения, т. 16, стр. 374–375.

291И. В. Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР. Сочинения, т. 16, стр. 174.

292Там же, стр. 175.

293Прим. переводчика: Речь идёт о партийном гимне СЕПГ, «Песне партии», начинавшемся словами «Партия всегда права».

---

«пред. глава послесловие» содержание