«пред. глава след. глава» содержание

Глава 2. Первая в мировой истории попытка — советское общество как общая модель социализма?

2.1. Принципиальная и актуальная важность вопроса

2.1.1. Идеологическая борьба вокруг значения реального социализма

Мнения о том, чем на самом деле являлось общество, чаще всего называемое реальным социализмом, очень разнятся: вообще не социализм или противоположность социализма, государственный социализм или партийный социализм, государственный капитализм или деформированный социализм, переходное общество или просто диктатура и неправовое государство? Даже искренние сторонники и защитники социализма зачастую не знают, как оценивать, характеризовать и называть бывший реальный социализм. Здесь шкала простирается от безусловной некритической защиты до полного дистанцирования и осуждения, иногда даже в формулировке, что это ещё не был «правильный» социализм, то есть несомненно, что он был «неправильный». Такое же отношение высказывает в своих ответах и большинство старшего поколения бывших граждан ГДР: что социализм был хорошей идеей, но не получил достойной реализации. Однако как отличить, что́ есть правильный, а что́ — неправильный социализм?

К сожалению, простой ответ, оперирующий лишь парой правильный — неправильный, не сработает, потому что столь сложные исторические процессы развития, как установление новой общественной формации, нельзя загнать в схему простых умозрительных определений. Здесь необходим диалектический, историко-материалистический подход, который в равной мере учитывает исторические предпосылки, взвешивает объективные возможности, из них вытекающие, а затем конкретно-исторически изучает постепенный процесс формирования этого нового общества и исследует, как и с какими результатами объективные возможности претворились в реальности, а также отыскивает причины, по которым это удалось в недостаточной мере, и, в конце концов, потерпело крах.

Далее я попытаюсь путём такого конкретного исторического анализа и соответствующего теоретического обсуждения и разбора приблизиться к трезвой оценке реального социализма. Поскольку путь развития социализма как исторической реалии начался в России и Советском Союзе, то и объяснение характера и содержания этого общества должно обязательно начаться с советской модели социализма — тем более, что она послужила основой и примером остальным попыткам установления социализма. Это, без сомнения, трудно, но только на такой основе можно понять и дать оценку попыткам установить социализм в других странах.

Однако существует и другой аспект, который также следует принимать во внимание: стремление к доминированию в интерпретации истории социализма — немаловажная часть идеологической классовой борьбы нашего времени, и она осуществляется (по крайней мере со стороны буржуазно-антисоциалистических сил) с большим размахом и остротой. При этом используются любые средства: от примитивного идеологического промывания мозгов в СМИ с привлечением лжи, клеветы и дискриминации, до крупных исторических фальсификаций в обширных исторических и теоретических работах более научного характера. Количество такого рода книг сейчас столь велико, что невозможно упомянуть даже самые важные названия. Все они разнообразными способами преследуют одну и ту же цель, а именно — представить социализм ошибочным тупиком истории, который с неизбежностью приводит лишь к обществу принуждения, подавления и нищеты.

Основная цель этих действий, очевидно, состоит в принципиальном отрицании за социализмом исторического права на существование, поскольку в конечном счёте они стремятся вообще вычеркнуть социализм как правомерную и необходимую альтернативу капитализму из повестки дня истории человечества.

Перед лицом обостряющихся кризисов и очевидных изъянов сегодняшнего капитализма они хотят затушевать какую бы то ни было положительную память о реальном социализме, вбить людям в голову, что капитализм — для которого изобрели красивое название «социальная рыночная экономика» — является и должен остаться лучшим из всех возможных обществ. Эта идеологическая классовая борьба современности имеет разные аспекты, очень метко сформулированные итальянским историком Доменико Лосурдо:

«Идеологическая гегемония буржуазии сегодня находит выражение в двух аспектах. С одной стороны, всякая перспектива посткапиталистического общества — общества, не основанного на эксплуатации — дискредитируется и высмеивается как фантазия. А с другой стороны, в отношении достигнутых исторических результатов: те моменты или периоды, в которых правление буржуазии было свергнуто или находилось под угрозой свержения, ассоциируются с варварством или преступлением. Правящий класс таким образом укрепляет своё правление, похищая у низших классов не только перспективу на будущее, но и их прошлое. От низших классов требуют, чтобы они принимали и выносили своё положение, ибо, дескать, всегда, когда они пытались изменить его, это приводило лишь к ужасам и разрушениям»⁴⁶.

Бо́льшая ясность в этом вопросе чрезвычайно важна для всех нынешних социалистических и коммунистических сил и движений, поскольку тот, кто — вне зависимости от критических оценок многих аспектов реального социализма — не имеет в принципе положительного отношения к этой первой в мировой истории попытке преодолеть капитализм и установить социалистическое общество, тот не способен и сформировать социалистическое будущее. Усвоение как положительного, так и отрицательного опыта предшествовавшего социализма является необходимой теоретической предпосылкой для разработки реалистической социалистической программы, рассчитанной на сегодняшние условия, на основе научного социализма и для чёткого отграничения её как от потерпевшей крах советской модели, так и от вновь ныне входящих в моду якобы современных теорий социализма. Ибо таковые являются по большей части осовремененным пережёвыванием старых реформистских концепций демократического врастания в социализм без классовой борьбы, без завоевания политической власти трудящимися классами и без революционного преобразования отношений собственности на средства производства.

Они попросту отмахиваются от положительного экономического, социального и культурного опыта реального социализма, приобретённого в крайне трудных условиях, тем тупым доводом, что ему грош цена, раз уж социализм потерпел крах. Но каких сравнимых результатов достиг к нынешнему времени социал-реформизм? Во всех версиях и вариациях он не просто потерпел крах, но и при каждой попытке своей практической реализации не сделал ни малейшего шажка от капитализма к социалистическому обществу, а лишь осуществил скромные реформы в рамках капиталистического общества, неспособные изменить характер последнего. Этот социализм «третьего пути», с довольно давнего времени практиковавшийся в той же Швеции, считавшейся когда-то примером «третьего пути», давно уже ликвидирован государственно-монополистическим капитализмом. Истина в том, что социал-реформизм не станет более правильным или более современным только лишь потому, что ныне он именуется теорией перехода.

Поскольку Советский Союз был первой страной, в которой была совершена попытка установить социалистическое общество, и поскольку результаты и опыт, полученные при этом, обобщены в модели социализма, исследование этой проблематики должно неизбежно начаться с советского общества и с его положительного и отрицательного опыта. Весьма важный вопрос, который при этом нуждается в прояснении, заключается в том, как произошло становление советской модели, каково её характерное содержание и черты, согласуется ли она и насколько с принципами научного социализма и почему позднее она смогла приобрести столь большую важность в качестве обязательной модели социализма. Однако, чтобы выяснить это, необходимо кратко обрисовать некоторые другие теоретические и исторические предпосылки.

2.1.2. Предварительные теоретические и методические вопросы

Мы, последовательные сторонники научного социализма, несмотря на исторический опыт поражения первой в мировой истории попытки установить и сформировать социалистическое общество, сохраняем убеждение, что преодоление капиталистической общественной системы более высокой общественной формацией остаётся на повестке дня истории. И более того: мы исходим из того, что нынешние и будущие тенденции развития империализма несут огромные опасности и угрозы не только трудящимся массам, но и всему человечеству, подводя нас всё ближе к альтернативе «социализм или варварство».

Это убеждение мы сохраняем не потому, что мы — необучаемые догматики или наивные верующие, а потому, что воззрения марксизма на фундаментальные закономерности общественного развития в целом и на экономический движущий закон капитализма до сих пор не только не были опровергнуты историей, но и, напротив, были подтверждены. Поэтому будущие последствия продолжения господства империализма над миром в новую историческую эпоху после временного конца социализма — не необоснованные страхи, а ожидаемые реалистические прогнозы. В заметной своей части они уже стали горькой реальностью.

Здесь сразу же нам могут возразить, что взгляды марксизма устарели из-за гибели социализма, и потому на таком теоретическом основании нельзя делать реалистические прогнозы о будущем общественном развитии. Однако это — ошибка, о которой мы уже говорили выше, поскольку гибель социализма нисколько не опровергла марксизма. Хоть это и может кому-то показаться парадоксальным, однако истина в том, что даже крах реального социализма в Советском Союзе и других социалистических странах становится объясним только на основе фундаментальных положений марксизма, если мы не хотим вновь впасть в ненаучные модели объяснения субъективистского и фаталистического рода. Поскольку и этот исторический процесс не происходил вне рамок фундаментальных общественных законов развития и исторической эволюции, определённых в своей основной тенденции, то потому он может и должен исследоваться и объясняться теоретическими инструментами исторического материализма и материалистической диалектики. Нет ничего более неверного, чем вечно повторяемое утверждение, что поражение социализма означает также и окончательное опровержение материалистической теории общества и истории и диалектического метода марксизма.

Историческая судьба социализма — не случайное происшествие истории, вызванное неверными действиями некоторых политиков, из-за чего сейчас можно поставить их к позорному столбу в качестве козлов отпущения, — нет, это событие, глубочайшим образом связанное с историческими условиями и объективными общественными закономерностями. Как это следует понимать?

Здесь прежде всего необходимо дать кое-какие пояснения, поскольку в отношении возникновения и действия общественных закономерностей, к сожалению, продолжают существовать упрощённые и ошибочные мнения, которые могут привести к выводу, будто историческое развитие Октябрьской революции вплоть до гибели социализма было во всех аспектах необходимым, то есть неизбежным процессом. Будто на основе исторически возникших объективных условий оно вообще не могло произойти иначе. Согласно известным противникам социализма, всё произошло так, как должно было произойти, и они якобы всегда предсказывали это. Поэтому якобы и все размышления о том, существовали ли возможные альтернативы такому развитию, бессмысленны, поскольку ведут лишь в область безосновательных спекуляций.

Однако такой взгляд на исторический материализм и в особенности на общественные закономерности не попадает в цель, поскольку он схематически приравнивает их к законам природы, в то время как между этими двумя видами закономерностей существует важное различие. Если законы природы возникают из продолжительного взаимодействия не обладающих сознанием сил природы и природных процессов и потому существуют и действуют совершенно независимо от человеческого познания и человеческой деятельности, то общественные закономерности возникают на основе материальных общественных условий и процессов, но при этом всегда лишь во взаимодействии с сознательной практической деятельностью людей, которые как исторические субъекты познают, оценивают и практически изменяют данные объективные условия. Это — следствие того, что общественная форма движения материи в человеческом обществе приобретает совершенно иное качество, чем во всех природных формах движения материи, поскольку здесь она выступает в форме общественной практики и общественного познания людей. Другими словами: общественные закономерности возникают и действуют не стихийно и бессознательно, как законы природы, а возникают лишь в активном взаимодействии объективного и субъективного факторов общественного движения и развития, действуя и проявляя себя лишь через сознательную активную практическую деятельность людей, которые как исторические субъекты движут общественное развитие или же пытаются остановить и затормозить его.

А эти субъекты всегда имеют определённую природу: они являются классами, слоями, индивидуумами, организованными в политические партии и движения, действующими согласно своим материальным и идейным интересам, — поэтому из их совместного действия и противодействия всегда вытекает множество различных и даже противоположных стремлений и действий, проявляющихся в основном в форме классовой борьбы. Из этого следует, что общественные закономерности, в отличие от законов природы, могут проявляться лишь как доминирующие тенденции в такой многослойной деятельности и в развитии общества. Это так же происходит независимо от воли единичных деятелей, до тех пор, пока те не осознают их как закономерности и не начинают использовать их сознательно. Но общественные закономерности действуют в любом случае, хотя и «за спиной» людей, независимо от того, хотят они или не хотят этого, поскольку речь идёт о столь же объективных законах.

Гегель метко назвал такую форму действия объективной закономерности в истории «хитростью разума», поскольку результирующая огромного числа практических действий проявляется чаще всего не так, как думали, чего хотели и к чему стремились деятели. Из этого вытекает тот важный факт, что деятельные субъекты исторических процессов иногда и сами неверно осознают это, находясь в плену самообмана, или, может быть, ими сознательно манипулируют и вводят в заблуждение. Они зачастую начинают с самыми лучшими намерениями и заканчивают провалом, не сумев верно познать и оценить объективные условия и данные ими возможности (что в свою очередь может иметь причины, например, в господствующих идеологических условиях), и потому предприняв действия, не соответствующие ни условиям, ни их истинным интересам.

Да, объективные закономерности определяют основное направление общественного развития, и в этом отношении развитие детерминировано, а не случайно, однако они никак не предопределяют конкретные шаги, события и процессы, поскольку на них влияют и их изменяют другие многочисленные факторы общественной жизни, например, особые национальные условия, международные влияния, давление различных интересов действующих классов, соотношение сил классов или различных фракций классов, преобладающие идеологические тенденции в общественном сознании, а также более случайные происшествия и сочетания факторов национального и международного развития. Даже способности, знания и черты характера влиятельных личностей среди ведущих групп различных классов и их политических организаций могут иметь заметное влияние на них, поэтому и фактор психики также входит в комплекс детерминированной тенденции общественного развития.

Из такого специфического характера возникновения и действия общественных закономерностей вытекает, что на основе данных объективных материальных и отчасти идеологических условий общества каждый раз формируется спектр объективных возможностей изменений и развития, определённое «поле возможностей», содержащее в своих границах различные альтернативы и варианты действий. Однако то, какая именно из этих возможностей или альтернатив реализуется, то есть превращается в действительность, зависит также и от субъективных факторов, а именно: от познания и оценки объективных условий и возможностей историческими субъектами, от их способности найти нужные средства и пути для реализации этих возможностей, организовать достаточно большие общественные силы и руководить ими так, чтобы реализовалась одна из объективно возможных альтернатив.

Такими способностями конкретные индивидуумы обладают в весьма различной степени, потому-то определённые черты характера вождей и играют немаловажную роль в истории. Люди в историческом процессе вовсе не являются ни на что не влияющими марионетками объективных условий и общественных закономерностей, они — авторы и актёры своей исторической драмы на сцене объективных общественных отношений, как метко заметил Маркс.

Поскольку на каждом историческом этапе развития общества существуют объективно предопределённые альтернативы, история в границах этого соответствующим образом детерминированного комплекса всегда является открытой в том смысле, что не всё должно было происходить в точности так, как оно произошло. Некоторые вещи могли бы развиваться и по-иному, и потому совершенно оправдан теоретический анализ возможных альтернатив и других путей развития истории, хотя марксистский историк Эрик Хобсбаум и считал, что это не имеет смысла для исторической науки. Конечно, он прав в том смысле, что случившуюся историю этим уже не изменить: как когда-то сказал выдающийся буржуазный историк Леопольд фон Ранке, история — это «historia res gestae» (то, что на самом деле произошло), однако, несмотря на это, альтернативные взгляды остаются интересными для позднейшей оценки истории, а также поучительными для будущего.

При этом важен тот момент, что всяким значительным политическим, социально-экономическим и другим решением и соответствующими общественными действиями люди осуществляют выбор из спектра объективных возможностей, тем самым практически изменяя существующие объективные условия; а это в то же время означает исключение определённых возможностей. Как сказал ещё Спиноза, «omnis determinatio est negatio» (всякое определение есть отрицание), поскольку эти таким образом изменённые условия теперь в свою очередь дают мыслям и действиям новый спектр возможностей, уже не содержащий некоторых возможностей прошлого.

При этом возможности, упущенные из-за ошибочных решений, чаще всего можно вернуть лишь с большим трудом, или же вовсе невозможно, и если новые условия из-за недостаточного анализа и осознания вновь приведут к ошибочным решениям, в свою очередь создав новые образы мыслей и поведения, то это может вылиться в длинный ряд отклонений в развитии общества, исправить которые становится тем труднее, чем больше накапливается груз ошибочных оценок и решений. В результате в ходе развития могут возникнуть не только серьёзные кризисы, но и крупные потрясения, и даже потеря жизнеспособности общественной системы.

По всем этим причинам общественный прогресс не может проявляться постоянно и линейно, и в историческом процессе возможны периоды застоя и регресса, случающиеся в результате контрреволюций и реставрации прежних общественных отношений.

Только исходя из этих позиций материалистического понимания истории, можно найти верные ответы и объяснения многим вопросам, связанным с возникновением, развитием, гибелью, а также с оценкой реального социализма, не впадая в крайности ни субъективного (то есть идеалистического) понимания истории, ни фаталистического детерминизма (то есть механистического материализма).

В то время как субъективистская версия взгляда на историю стремится свести причины развития реального социализма в конечном счёте к мнениям, действиям и чертам характера отдельных личностей (не важно, идёт ли речь о Сталине с его догматизмом или о Хрущёве с его ревизионизмом), фаталистическая версия объясняет всё историческое развитие со всеми его последствиями главным образом объективными условиями отсталой России, которые якобы не давали возможности для социалистического развития. Из этого делается вывод, что в результате из всего этого могла возникнуть лишь диктаторская советская система, позднее ложно объявленная социалистическим обществом.

Однако оба эти подхода не согласуются ни с марксистской теорией общества и истории, ни с марксистской диалектикой. Первый — потому, что он приписывает отдельным личностям и их мнениям историческую роль, намного превосходящую их реальные возможности, второй — потому, что он объясняет историю человеческого общества без учёта активной практической деятельности исторических субъектов, словно механический процесс в природе. Поэтому оба они неизменно приводят к неудовлетворительным результатам, оставляя поле для всевозможных спекуляций.

Таким образом, чтобы понять возникновение, путь развития и причину гибели социализма, необходимо исследовать как объективные, так и субъективные факторы этого всемирно-исторического процесса в их взаимодействии и в их постоянном изменении. Однако при этом обязательно следует учитывать переплетение внутринациональных и внешних международных условий и факторов.

В новейшей истории уже не может существовать автаркическое, независимое от международных отношений развитие отдельных государств лишь на основе собственных внутренних условий, поскольку интернационализация и глобализация современного производства и в связи с этим большинства сфер общественной жизни привела к тому, что в наши дни общественное развитие стало действительно всемирной историей.

В то же время, объяснение этих исторических и теоретических проблем и тщательный анализ положительного и отрицательного опыта прошлого социализма создаёт и теоретические предпосылки для выработки реалистических социалистических программ для сегодняшних условий на основе научного социализма и для отмежевания от вошедших нынче в моду якобы более современных теорий социализма.

2.2. Предпосылки социализма в России

2.2.1. Была ли возможна в России социалистическая революция?

Первое место в ряду доводов, выдвигаемых в опровержение социалистического характера советского общества, чаще всего занимает тезис о том, что в отсталой, ещё относительно слаборазвитой экономически и культурно России социалистическая революция как необходимое условие и предпосылка социализма вообще была невозможна. Поэтому Октябрьскую революцию как правило именуют переворотом, организованным бандой жаждущих власти революционеров ради захвата государственной власти. Якобы это не было исторически необходимым событием, а лишь насилием над историей, которое впоследствии могло привести лишь к системе государственного насилия.

Уже упомянутый Яковлев даёт оригинальное объяснение причин и характера революций в общественном процессе развития, тем самым раскрывая, что он не только обратился в антимарксизм, но и вообще перешёл на позиции контрреволюции, которую он, однако, изображает «эволюционизмом». Революции для него теперь вообще отвратительны. Что для него революция?

«Революция — истерика, бессилие перед давящим ходом событий. Акт отчаяния, безумная попытка с ходу преодолеть то, что требует десятилетий напряжённых усилий всего общества. Тяга к революции — плод больного мессианского сознания и нездоровой психики»⁴⁷.

Однако независимо от особенностей объяснения революции больным сознанием первым и во многих отношениях решающим вопросом, требующим объяснения, остаётся вопрос о характере, движущих силах и об общественном и политическом содержании русской революции.

Утверждение, нашедшее широкое распространение в антисоциалистической литературе, о том, что именно Февральская революция была истинной русской революцией, поскольку как буржуазно-демократическая революция она соответствовала как объективным условиям, так и требованиям исторического развития России, полностью упускает из внимания исторические факты.

Верно лишь то, что буржуазно-демократическая революция в России объективно стояла на повестке дня, так как её задачи требовали немедленного разрешения для осуществления возможности дальнейшего социального прогресса. Но приравнивать с этой точки зрения русскую революцию к предшествовавшим буржуазно-демократическим революциям в европейских странах означает в очень большой степени игнорировать важнейшие факты и обстоятельства русской истории, послужившие тому, что революция в России неизбежно должна была принять иной характер, чем в других европейских странах.

Для выяснения главных обстоятельств необходим небольшой экскурс в русскую историю, начиная с 60‑х годов XIX века.

На протяжении многих столетий царская Россия оставалась страной феодального общества, где огромное большинство населения было крепостными крестьянами, как бы принадлежавшими (прикреплёнными) к земле, которой владели дворяне-помещики. Помещики по своему произволу эксплуатировали крестьян. Кроме того, они могли задушить всякое сопротивление, поскольку исполняли также государственно-административные функции и чинили суд. На верхушке этого феодально-помещичьего классового господства стоял «батюшка-царь», который как глава русской православной церкви одновременно воплощал в себе самодержавную, абсолютную, светскую и духовную власть, поскольку правление царя считалось данным от бога: царь был как бы наместником бога на земле.

Угнетаемые крестьяне вновь и вновь поднимались против своих эксплуататоров и угнетателей — помещиков, при этом гнев и отчаяние выражались в жестоком насилии: дворянские имения разрушались и сжигались, происходили и убийства особо отвратительных помещиков. Однако изолированные крестьянские восстания всегда подавлялись царской армией. Судьба крестьян оставалась неизменной, покуда сохранялись правящие сословия. Так Россия, несмотря на свои необъятные территориальные размеры, по своей экономической и социальной отсталости в сравнении с другими европейскими державами оставалась слабым государством, всё более лишаясь своего международного влияния.

Особенно впечатляюще это проявилось в военном поражении в Крымской войне 1854–1856 гг. против Англии и Франции. Это постыдное поражение привело к росту влияния реформаторов в правительстве при царском дворе. В 1861 году они добились отмены крепостного права и провели некоторые другие реформы государственного управления, юстиции и образования, благодаря которым были ликвидированы самые крупные феодальные препятствия для развития буржуазного общества. И хотя было приоткрыто некоторое пространство для действий начинавшегося тогда развития капитализма, это вовсе не означало ликвидации феодальных общественных отношений и структур.

С отменой крепостного права вовсе не прекратились эксплуатация и угнетение крестьян дворянами-помещиками, поскольку земля продолжала оставаться собственностью помещиков. Крестьяне хотя и стали «свободными», однако при этом лишились прежней основы существования и вынуждены были выкупать землю у помещиков, обратившись к государственным кредитам. Таким образом, они продолжали страдать из-за отсутствия земли и в то же время теперь были вынуждены исполнять крепостные обязанности, чтобы иметь возможность выплатить кредит. Как следствие, радикальная земельная реформа, которая создала бы возможность для существования самостоятельного и свободного крестьянства, осталась нерешённой проблемой для России, продолжавшей и далее пребывать в полуфеодальных отношениях.

Однако эти реформы по крайней мере позволили начаться, в основном с 1870‑х годов, быстрому развитию промышленного капитализма. Скачок в развитии промышленности, с одной стороны, имел довольно сильную поддержку царского государства, поскольку оно срочно нуждалось в определённой модернизации — прежде всего для оснащения армии, а также для прокладки путей сообщения. Для финансирования этого плана развития оно взяло большие кредиты в европейских банках, попав в крупные долги. С другой стороны, реформы также открыли путь иностранным инвестициям, так что промышленное развитие смогло быть ускорено с помощью европейского капитала и создания иностранных предприятий. При этом в соответствии с нуждами царского государства приоритет имело создание сырьевой промышленности (добыча руды, угля и нефти), металлургической промышленности (производство железа и стали), тяжёлого машиностроения (паровые машины и локомотивы) и судостроения. Кроме того, возникли фабрики лёгкой промышленности, в основном текстильные предприятия.

Таким образом, после реформ 1861 года Россия испытывала бурный промышленный рост. Как констатировал известный историк России Манфред Хильдермейер, основываясь на новых исследованиях, среднегодовой рост российской экономики между 1880 и 1904 гг. составлял 3,25 %, превышая рост европейских стран, у которых было примерно 2,7 %⁴⁸. Если взять весь период с 1861 по 1914 гг., то «экономика Российской Империи росла быстрее, чем британская, германская, норвежская и итальянская, однако заметно медленнее, чем американская, японская и датская»⁴⁹.

Характерная черта такого ускоренного индустриального развития состояла в том, что предприятия развивались не постепенно, шаг за шагом превращаясь благодаря конкурентной борьбе из малых мануфактур в более крупные предприятия, и лишь с течением времени достигая высокой концентрации производства, как это происходило в европейских странах в период капитализма свободной конкуренции. Строительством огромных заводов Россия сразу же достигла очень высокой степени концентрации производства. Это привело к столь же быстрому возникновению промышленного пролетариата, получившего постоянный приток из крестьянского сельского населения и сосредоточившегося в крупных городах, поскольку промышленные предприятия, как правило, располагались в них. Согласно Хильдермейеру, количество наёмных работников за полвека до взрыва Первой мировой войны выросло примерно вчетверо.

Соответственно экономическую отсталость России следует оценивать более разносторонне, чем это обычно делается. Развитие современного капитализма происходило в полной мере и достигло заметного экономического роста. Однако отсталость по сравнению с более развитыми странами проявлялась в гораздо меньшем объёме производства на душу населения.

Если мы хотим описать экономическую структуру тогдашней Российской империи, то невозможно сделать это при помощи одного-единственного понятия, потому что здесь феодальные и полуфеодальные отношения в деревне сочетались с быстро развивающимся капитализмом — не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве, причём высокая степень централизации и концентрации производства в промышленности уже соответствовала уровню империалистической стадии капитализма.

Троцкий называл это особое и весьма противоречивое состояние «комбинированным развитием». Важной чертой развития, начатого реформами 1861 года, стало то, что сфера государства и политических отношений была исключена из него, поскольку царское самодержавие упрямо сопротивлялось всякому изменению и модернизации политической системы. Только под давлением крупных выступлений рабочих и крестьянских восстаний в революции 1905 года царь был вынужден пообещать конституцию и парламент (Думу). Однако после разгрома революции эти обещания были выполнены в таком духе, что изменилось немногое, тем более, что в последовавший затем период реакции большинство уступок было отобрано назад.

По причине сохранения традиционной сословной структуры общества, противостоявшей новым капиталистическим тенденциям развития, общественные противоречия весьма серьёзно обострились. В деревне практически неизменным осталось острое противоречие между крестьянством и помещиками, хотя уже и происходило капиталистическое развитие с соответствующей дифференциацией крестьян на социальные слои. На основе обширного статистического материала это было представлено Лениным в его раннем произведении «Развитие капитализма в России»⁵⁰.

Русская буржуазия, формировавшаяся в процессе промышленного скачка — зажатая в сословном обществе и государственной самодержавной системе, от которой она большей частью зависела — оставалась слабой и не обладала высоким уровнем самосознания. Однако быстро растущий и сосредоточенный в крупных городах пролетариат оказывался в этой общественной системе неким чужеродным телом. Ему не находилось места в сословной системе, он оставался бесправным, существовал в крайней нищете и не считался отдельным сословием. Какое бы то ни было законодательное регулирование условий труда отсутствовало, не говоря уже о защите труда и социальных гарантиях. Рабочий класс подвергался безудержной эксплуатации в той мере, которая в остальных европейских капиталистических странах была давно забыта. Поэтому русский рабочий класс — хотя численно он ещё составлял в обществе меньшинство — из-за своей большой концентрации в городах стал в них весьма крупной общественной силой, всё больше осознавшей свои интересы и выступавшей всё активней и боевитей.

Впервые это проявилось в забастовках и демонстрациях в ходе революции 1905 года. Хильдермейер описывает это состояние русского общества в предреволюционное время довольно метко: «Рабочий класс не вписывался в освящённый традициями порядок общества крестьянской культуры. Он оставался чужеродным телом [...], не принимавшимся ни самодержавием, ни дворянством, которое фактически представляло государство»⁵¹. Далее он пишет: «Оставаясь в странной переходной стадии между частично преодолённым сословным строем и формальным, установленным под властью дворянства юридическим равенством, он не имел в ней надёжного места»⁵². Ограниченное формальное юридическое уравнение в правах нисколько не изменило его материального бесправия; лишь дарованное право создавать профсоюзы и ассоциации имело определённое значение. Тем не менее и эта свобода была свёрнута уже через два года после разгрома революции 1905 года — в период реакции, когда партии и профсоюзы находились под запретом и были вынуждены работать нелегально.

Совершенно очевидно, что в предреволюционное время русское общество обладало совершенно другой структурой и другими политическими условиями, чем общество в других европейских странах во время буржуазно-демократических революций. Русская буржуазия более или менее оставалась иждивенцем царского самодержавия, нуждавшегося в капиталистической экономике для своей частичной модернизации. Поэтому класс буржуазии был относительно слаб и не имел сил для энергичного и активного представления своих собственных интересов. С одной стороны, он был ещё слишком зависим от царского государства, а с другой стороны, у него за спиной уже имелся сильный, готовый к борьбе пролетариат, выражавший свои интересы в мощном забастовочном движении, так что буржуазии не хватало смелости для решительной борьбы против самодержавия.

Вследствие этого сочетания обстоятельств русский пролетариат становился всё более решающей революционной силой, в том числе для решения задач буржуазно-демократической революции.

Это проявилось уже в революции 1905 года. В то время как буржуазия даже не создала своих собственных политических партий, рабочий класс России уже в большой степени находился под политико-идеологическим влиянием марксистской социал-демократии⁵³.

Даже крестьянское движение было политически более развито, чем самодовольная буржуазия, поскольку оно с некоторого времени имело своим политическим представителем партию эсеров. Эсеры (социалисты-революционеры) были наследниками народовольцев, политической тайной организации, которая под руководством революционной интеллигенции желала ликвидации царского самодержавия прежде всего посредством применения индивидуального террора, впоследствии стремясь к «крестьянскому социализму», который, избегая капиталистического развития, должен был возникнуть на основе крестьянских сельских коммун.

Русская социал-демократия, после ряда подготовительных попыток, сплотивших различные рабочие организации России в одну партию, была окончательно основана в 1903 году на лондонском съезде, после того как издававшаяся в эмиграции газета «Искра» под руководством Плеханова и Ленина провела интенсивную политико-идеологическую и организационную подготовительную работу. Однако уже в дебатах учредительного съезда получили выражение различные взгляды на характер и цели приближающейся революции. Выявились две политические линии, разделившие партийных делегатов на большинство и меньшинство. Наметился некоторый раскол, начавшийся спором об уставе, но в конечном счёте опиравшийся на более глубокие политические взгляды на революцию. Большинство, ведомое Лениным, было названо большевиками, а меньшинство, под руководством Мартова, с тех пор называлось меньшевиками. Эти два течения оставались фракциями в общей Социал-демократической рабочей партии России до тех пор, пока в конце 1912 года после ряда различных безрезультатных попыток объединения не произошло уже формальное и окончательное организационное разделение.

В разногласиях и спорах речь велась в основном о характере, целях и содержании русской революции, в особенности об отношении различных классов и слоёв к этой революции и к её целям. В то время как меньшевики, вспоминая предшествовавшие буржуазные революции, довольно догматически защищали свой взгляд, что в буржуазной революции только буржуазия может быть ведущей силой, а в случае победы она должна взять и политическую власть, большевики под руководством Ленина, напротив, считали, что в условиях России буржуазно-демократическая революция не может быть простым повторением предшествовавших революций, поскольку эта революция находится в совершенно других объективных и субъективных условиях, ибо она происходит уже в новую историческую эпоху. Русская буржуазия, по мнению большевиков, ныне уже не является революционной силой — точнее говоря, в силу другого пути развития она вовсе лишена способности вести за собой революцию.

До революции 1905 года буржуазия даже не сумела организовать буржуазную политическую партию. Лишь позднее, когда царь под давлением восставших масс был вынужден дозволить конституцию и парламентские выборы, возникли две буржуазные партии: конституционные демократы (по первым буквам прозванные «кадетами») и октябристы, опиравшиеся в своих программных заявлениях на октябрьский манифест царя, в котором тот обещал выборы и конституцию. Хотя в буржуазной литературе их чаще всего представляют прогрессивными, это явное приукрашивание, поскольку слабый либерализм кадетов был направлен не на свержение царского самодержавия, а лишь на скромные конституционные реформы. Октябристы же однозначно были консервативной, реакционной партией.

При таком социальном и политическом раскладе, по мнению Ленина, пролетариат должен был выступить под руководством социалистического рабочего движения решающей революционной силой, в то же время опираясь на крестьянство, заинтересованное прежде всего в ликвидации правления дворян-помещиков. Ленин подробно и аргументированно представил эту позицию большевиков в своём тексте «Две тактики социал-демократии в демократической революции».

Совершенно схожие взгляды высказывал и Троцкий, в ту пору не принадлежавший к фракции большевиков. Второстепенные тактические различия, в которых речь шла о характере революционного правительства в случае победы революции, являлись относительно незначительными, однако позднее они были чрезмерно раздуты Сталиным в оправдание ложного утверждения, будто Троцкий выступал против революционной позиции Ленина.

Из этих специфических экономических, социальных, политических и идеологических противоречий в таком «комбинированном развитии» русского общества (частично ещё в феодализме, но в то же время с сильным развитием капитализма, а отчасти уже в империалистической стадии) и в связи с международным развитием империализма возникла революционная ситуация, совершенно отличавшаяся от предшествовавших буржуазных революций, когда капитализм как новая общественная формация ещё находился в фазе своего становления, и не существовало современного пролетариата.

В России буржуазная революция созрела только тогда, когда эпоха империализма уже началась. К этому добавилось то, что Россия принимала участие в империалистической мировой войне на стороне держав Антанты (Англии и Франции), сама стремясь к территориальным завоеваниям. В силу некомпетентности самодержавия война привела к быстро набирающему обороты ухудшению жизни российского населения, в особенности рабочего класса и крестьянства. Военные поражения царской армии очень скоро вызвали полный развал неэффективной и прогнившей системы правления. В этих условиях возник революционный кризис, который в конце концов привёл к революционному взрыву. Революция началась в феврале 1917 года с мощных забастовок и демонстраций петербургских и московских рабочих в Международный женский день, когда женщины впервые приняли массовое участие в политической борьбе. В то же время вновь начали восставать крестьяне. Они нападали на помещичьи усадьбы, выгоняли хозяев и занимали землю. В этом революционном процессе буржуазия и их политические партии сперва не принимали никакого участия.

Революционные настроения быстро охватили всю страну, и правительство уже не могло поддерживать старый порядок. Оно ушло в отставку, перед тем ещё и распустив парламент (Думу). Лишь теперь буржуазные партии продемонстрировали слабое сопротивление. Роспуск Думы они приняли, однако совет старейшин Думы назначил комитет, ставший впоследствии Временным правительством. Уже само название говорило, что политические вожди буржуазии ставили перед собой довольно скромные цели: они назвали себя «Временным комитетом для водворения порядка». Однако они выказали такую смелость лишь тогда, когда царь, под давлением генералитета, отрёкся от престола.

Царское военное руководство было готово ради сохранения прежней государственной системы и продолжения империалистической войны пожертвовать царём — тем более что он, как дилетант на месте верховного главнокомандующего, крайне мало понимавший в армейских делах, и без того был для военных скорее помехой, чем помощью. (Интересно, что этот исторический эпизод в 1918 году повторился в Германии при свержении императора Вильгельма II.)

В то время как представители буржуазных партий торговались за посты во Временном правительстве, рабочие Петербурга, Москвы и многих других индустриальных городов образовали советы с избранными представителями. Вскоре к ним присоединились и советы солдатских депутатов. Так возникла революционная власть, опиравшаяся на широкое движение масс.

Особое значение приобрёл Совет в столице — Петрограде (так назывался Санкт-Петербург с 1914 по 1924 гг.), поскольку в строго централистской системе самодержавия изменения в столице играли решающую роль. Раньше или позже они получали поддержку и в других регионах. Таким образом движение советов распространилось по стране, захватив и крестьян, также принявшихся за создание советов. Немаловажный факт: солдаты — депутаты советов в основном являлись крестьянами в военной форме, поскольку солдаты царской армии набирались в основном из батраков и крестьян, в то время как офицерство оставалось преимущественно дворянским. Между офицерами и солдатами зияла глубокая пропасть, тем более что офицеры часто обращались с простыми солдатами как с крепостными. Это обстоятельство важно для понимания того, почему солдаты сразу присоединились к рабочим, лишив по большей части власти своих офицеров. Оно также объясняет, как стало возможным, что петроградские гарнизоны в апогее революционного процесса отказались подчиняться Временному правительству и реакционному руководству армии, перейдя в подчинение к советам, в то время руководимым большевиками, и к их Военно-революционному комитету во главе с Троцким.

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов избрал Исполнительный комитет, обладавший значительно более массовой поддержкой, чем Временное правительство, созданное буржуазным думским комитетом с князем Львовым на посту премьер-министра (министра-председателя).

Насколько мало историки, находящиеся в плену буржуазных предрассудков, понимают характер русской революции, видно из изложения Хильдермейера: «Таким образом обе революции, общественная либеральная и социалистическая рабочих и солдат (примкнувших к Совету на следующий день), создали каждая свой новый центр власти. Родилось двоевластие Февральской революции»⁵⁴.

В ходе Февральской революции действительно возникло «двоевластие»: с одной стороны — Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, а с другой — буржуазное правительство. Однако Хильдермейеру кажется, будто речь шла о двух различных революциях, о «либеральной» и «социалистической», хотя на самом деле революционное движение, приведшее к свержению царского самодержавия, было ведомо массовым движением рабочих и крестьян, в то время как слабая и трусливая буржуазия пыталась на их плечах и в тени этой революционной бури «водворить порядок», то есть сковать революцию рамками и за счёт этого канализировать её, дабы воспрепятствовать насущно необходимым общественным преобразованиям.

Однако в начале революции в Петроградском Совете и в его Исполнительном комитете большинство составляли меньшевики. Большевики были представлены слабее, их главные вожди ещё находились в изгнании, из-за чего движение не могло развернуться во всю силу. Поскольку меньшевики считали, что в буржуазной революции политические представители буржуазии должны принять власть и установить правительство, то они добровольно отказались от своей революционной власти и оставили политическое поле Временному правительству.

Под давлением и требованиями рабочих и солдат в переговорах с Временным правительством они требовали лишь, чтобы правительственные решения подвергались контролю Исполкома Совета. После этого существовавшее в самом начале фактическое двоевластие было сведено к «контролирующей функции», которая, однако, получила юридическое закрепление. Очевидно, этому послужил догматический взгляд меньшевиков на характер, содержание и движущие силы буржуазно-демократической революции в России. «Меньшевики в совете рабочих и солдатских депутатов во главе с Н. Чхеидзе и М. Скобелевым оставили верховенство парламентским либералам. Это отступление соответствовало их ортодоксально-марксистской идеологии, исходившей из мысли, что за феодальной монархией должна следовать буржуазно-капиталистическая демократия, и поэтому править следует либеральной буржуазии», — так отозвался об этом развитии событий Хильдермейер⁵⁵.

Позднее Троцкий, описывая эту фазу революции 1917 года, указывал в предисловии 1919 года к своей написанной в 1906 году работе о революции 1905 года — в которой он как председатель тогдашнего Петербургского Совета получил своё революционное «боевое крещение»:

«Меньшевики везде и всюду выискивали признаки развития буржуазной демократии, а если не находили, то выдумывали их. Они преувеличивали значение каждого „демократического“ заявления и выступления, преуменьшая в то же время силу пролетариата и перспективы его борьбы. Они так фанатически стремились найти руководящую буржуазную демократию, чтобы обеспечить „закономерный“ буржуазный характер русской революции, что в эпоху самой революции, когда руководящей буржуазной демократии не оказалось налицо, меньшевики взяли на себя с большим или меньшим успехом выполнение её обязанностей»⁵⁶.

В своей характеристике «демократических» иллюзий меньшевиков Троцкий намекает главным образом на то, что после сокрушительного фиаско Временного правительства они сами заняли министерские посты, чтобы спасти «демократию». Вследствие этого Февральская революция, хоть и ведомая мощным движением масс, по своим результатам выглядела дворцовым переворотом: царское правительство было заменено буржуазным правительством, вскоре включившим в себя эсеров и меньшевиков. При этом не произошло сколько-нибудь глубоких социальных преобразований.

Поначалу революция ограничилась в сущности лишь политической сферой общества: царь был свергнут, было создано временное буржуазное правительство, введены буржуазно-демократические свободы, то есть свобода печати, свобода собраний, свобода создания профсоюзов и партий и соответствующее законодательство. Это стало важным демократическим достижением, однако зиждилось на слабом основании, поскольку не опиралось на массы рабочих и крестьян, добившихся свержения царизма. И это стало следствием того, что не было сделано серьёзных шагов для разрешения насущных социальных проблем государства. Требования крестьянством земли остались невыполненными, поскольку обширные землевладения и власть помещиков в деревне остались нетронутыми. Требование прекратить убийственную войну и установить мир игнорировалось, империалистическая захватническая война со стороны западных союзников продолжалась. Это привело к быстрому распаду старых структур власти, главным образом в армии, и в то же время к дальнейшей революционизации рабочего класса и крестьянских масс. Они больше не желали воевать и требовали мирных переговоров. Крестьяне массово дезертировали из армии, потому что хотели вернуться домой, чтобы разделить и забрать землю у крупных землевладельцев.

Временное буржуазное правительство оказалось слабым: с одной стороны, оно находилось под сильным давлением старой армейской верхушки, планируя вместе с ней продолжать войну, а с другой стороны, оно вынуждено было делить власть с Петроградским Советом, хоть это и не соответствовало букве закона. Такое неустойчивое состояние не могло длиться долго: слишком сильным было противоречие между противоположными интересами трудящихся классов и получившей политическую власть буржуазии. Революция должна была либо окрепнуть, либо погибнуть. Но укрепление революции, очевидно, было возможно только при условии, что она будет последовательно продолжена и углублена, то есть будут выполнены важнейшие демократические требования рабочего класса и крестьянства, то есть абсолютного большинства народа.

Это требовало совершения дальнейших шагов, в частности, лишения власти старой контрреволюционной армейской верхушки, неотложной широкомасштабной земельной реформы для удовлетворения жизненных интересов крестьян, роста влияния рабочих комитетов и профсоюзов на предприятиях для улучшения положение рабочих. Это ещё не были непосредственно социалистические цели, однако они в том или ином плане выходили за рамки буржуазного содержания революции, что было неизбежно в условиях тогдашней России.

Временное правительство не имело ни способности, ни желания реализовать основные задачи революции; в его деятельности и в его дальнейшем развитии это проявлялось всё нагляднее. Даже непосредственное участие меньшевиков в правительстве ничего не изменило. В своём якобы марксистском догматизме они настаивали на том тезисе, что речь идёт о буржуазной революции и что задача рабочего класса состоит в оказании давления на правительство, чтобы то решало задачи «демократии». Однако следствием этой политики стало то, что меньшевики всё больше теряли своё влияние в рабочем классе, в то время как влияние большевиков росло.

Но если революция не углубится и не укрепится в этом направлении, то, как считал Ленин, из-за слабости и непоследовательности она неизбежно станет жертвой уже сформировавшейся контрреволюции под руководством царских генералов. В результате могла бы установиться жестокая военная диктатура, и, весьма вероятно, даже реставрация царского самодержавия. Социальный прогресс был бы надолго заблокирован.

По утверждениям буржуазных историков, октябрьский переворот, то есть продолжение социалистической революции, воспрепятствовал блестящему развитию буржуазно-парламентской демократии в России, однако подобные утверждения они не находят подтверждения в исторических фактах. Это очень ясно видно в изложении Хильдермейера. Наряду с тем как он, как и положено серьёзному историку, тщательно излагает факты, его оценка и историческая периодизация отмечены предрассудком, будто бы целью революции может выступать лишь буржуазно-парламентская демократия. Мысль, что развитие и логика революционного процесса в данных обстоятельствах должны были привести к переходу к социалистической революции, попросту выходит за границы буржуазного горизонта.

Однако крайне поучительно, что ввиду этого противоречия логика Хильдермейера по меньшей мере хромает. Это проявляется в том, что он ясно сознаёт, что́ временному буржуазному правительству следовало сделать для упрочения своей власти, и то, что оно не решило связанные с этим задачи и потому постепенно лишилось поддержки у населения. Его высказывания по этому вопросу заслуживают краткого комментария.

«Неоспоримо, что помыслы всех февральских революционеров были безупречно демократическими и либеральными. Они допустили лишь единственную, и, как оказалось, фатальную, ошибку: затянули с важнейшими решениями, прежде всего с земельной реформой — и тянули до предела, покуда не иссякло терпение»⁵⁷.

Так Хильдермейер прежде всего характеризует деятелей революции, под которыми он, очевидно, понимает исключительно представителей кадетов и октябристов, создавших комитет «для водворения порядка» в качестве предварительной ступени для установления Временного правительства. Забастовки и массовые демонстрации рабочих в Петрограде, Москве и других крупных городах, а также поддержка рабочих солдатами и восстания крестьян против помещиков, то есть революционное движение масс, приведшее к свержению царского самодержавия, судя по приведённой цитате, не имеет с революцией ничего общего.

Под видом исторического исследования автор, очевидно, ограничился раздачей советов кучке буржуазных депутатов Думы, которые — ведомые безупречными демократическими и либеральными принципами, словно на плечах революционного движения масс — составили правительство. Насколько либеральным и демократическим было их отношение и мышление, видно из того, что программные цели их партий были направлены на конституционные реформы системы самодержавия, а не на её свержение. Это свержение, под толчком революционного движения на улицах и в деревне, упало на них с неба, для чего они и пальцем не пошевелили. Но ведь эта победа не была завоёвана в совещательной комнате парламентской фракции!

Вследствие этого они были вынуждены уже под напором совершившихся фактов и обстоятельств установить буржуазно-демократическое правительство — отчасти даже сопротивляясь этому — и отныне вести себя как «демократические революционеры». Фатальные ошибки, в которых их упрекает Хильдермейер, не были «ошибками» в обычном смысле слова, которые в политике, тем более в революционной ситуации, могут возникать с большей или меньшей неизбежностью. Нет, они несли в себе сознательное выражение стремления буржуазии ограничить революцию политическим полем и воспрепятствовать её революционным социальным последствиям. По причине неспособности и нежелания обеспечение революционного процесса во всех общественных сферах, и тем самым выполнение прежде всего буржуазно-демократической фазы, проводилось этим правительством лишь с большими колебаниями. Хильдермейер видит это так: «Эти достойные уважения, но политически неразумные колебания имели тем худшие последствия, что Временное правительство обломало себе зубы при решении насущных ежедневных проблем»⁵⁸.

То, что «колебания» (или точнее: бездействие) в революции достойны уважения — это, однако, весьма странное историческое открытие. Во всяком случае, такое отсутствие активности имело последствия: «Политически правительство — а это теперь всецело означало февральский режим — не снискало признания среди большинства населения. Доверие испарилось, приближался час радикальных противников правительства»⁵⁹.

Как мы видим, даже Хильдермейер, несмотря на свои очевидные симпатии к «февральскому режиму», вынужден фактами и доводами демонстрировать то, что политические вожди буржуазии даже при помощи и активной поддержке меньшевиков не могли, а отчасти и не желали решать задачи буржуазно-демократической революции в России.

Правительство было глубоко расколото, так как министры различных буржуазных партий вовсе не исходили из общих демократических предпосылок, а представляли различные классовые интересы. Эсеры и их министр сельского хозяйства, Чернов, планировали проведение земельной реформы, однако сопротивление кадетов и правого крыла эсеров воспрепятствовало этому, так что обескураженный министр покинул правительство, подав в отставку.

Как уход кадетов, так и приход меньшевиков в правительство не принесли перемен, но из-за этого шага меньшевики всё более теряли своё влияние в рабочем классе, в то время как количество сторонников большевиков неуклонно возрастало. Массы уже не испытывали иллюзий насчёт буржуазного характера правительства и его империалистической политики продолжения войны. На политическом опыте они убедились, что лозунги большевиков верны и что необходимо свергнуть Временное правительство в интересах продолжения революции. Политическая радикализация и решимость рабочего класса постоянно росли.

В июле 1917 года в Петрограде прошла многочисленная демонстрация, в которой приняли участие отряды вооружённых солдат. Революционные настроения стали более нетерпеливыми, и ситуация угрожала выйти за рамки целей демонстрации: раздавались голоса, требующие немедленного свержения Временного правительства. Однако вожди большевиков под руководством Ленина считали, что революционная ситуация ещё не достигла своего апогея. Ленину и его товарищам лишь с большим трудом удалось сдержать возбуждённые массы, вернув демонстрации мирный характер. Тем временем Временное правительство впало в панику и позабыло обо всех демократических принципах: оно запретило партию большевиков и арестовало немало их вождей, в том числе Троцкого. Предполагалось судить Ленина, однако он избежал ареста, скрывшись в Финляндии.

В ещё бо́льшую панику впали генералы. Похоже, они пришли к выводу, что долее нельзя продолжать войну на стороне Антанты со столь слабым и некомпетентным Временным правительством. Сообразно с этим верховный главнокомандующий генерал Л. Г. Корнилов организовал контрреволюционный государственный переворот, приказав занять Петроград. Его войска выдвинулись, и часть их уже стояла у ворот города. Однако вооружённая Красная гвардия большевиков отбила их нападение. В противном случае была бы решена судьба не только правительства, но и всей революции. Установилась бы контрреволюционная военная диктатура. Хильдермейер вынужден лаконично констатировать: «Красная гвардия доказала, что она — единственный верный защитник революции»⁶⁰.

Теперь можно гадать над вопросом, к кому следует отнести большевиков, спасших революцию путём вооружённой борьбы; ведь они якобы не были частью Февральской революции. Во всяком случае, это подняло их репутацию, а их политическое влияние значительно выросло. Временное правительство оказалось вынужденным аннулировать запрет партии и освободить арестованных. При этом обвинения с Ленина не были сняты, из-за чего он вынужден был и далее оставаться на нелегальном положении.

В августе 1917 г. в Петрограде состоялись выборы в городской Совет, на которых большевики получили 33,4 % голосов.

После выборов Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов большевики получили большинство в Совете, и 25 сентября вместо грузинского меньшевика Н. Чхеидзе новым председателем исполкома был избран большевик Лев Троцкий. Таким образом большевики своей непрестанной работой по разъяснению своих позиций и убеждению масс завоевали решающее законное место во власти демократическим путём, что имело чрезвычайное значение для продолжения революции.

В те дни с неизбежностью встал главный вопрос: каким образом свергнуть Временное правительство и взять власть? Было ясно, что правительство не уйдёт добровольно, и что оно, судя по всему, будет опираться на реакционных генералов и на те части армии, которые находились под его командованием. Так что единственно логичной стала подготовка к вооружённому восстанию, дабы сломить возможное военное сопротивление. Как бы то ни было, те революционеры, которые боялись такого развития событий, уже проиграли эту решающую битву ещё до её начала. Поэтому Ленин настаивал на принятии решения о необходимости вооружённого восстания и на отдаче соответствующих распоряжений. Ему понадобился весь его авторитет в партии, чтобы на секретном заседании Центрального Комитета 10 октября после долгих дискуссий это решение было, в конце концов, принято.

Однако было два важных голоса против: Лев Каменев и Григорий Зиновьев заявили, что считают это решение ошибочным и вредным. Они не видели никакой возможности для революционного завоевания власти. Разумеется, это было их правом, хотя тем самым они и ослабили боевую силу партии, тем более что речь шла о ближайших соратниках Ленина. Их несогласие стало в определённом смысле продолжением линии, которую Каменев ещё до приезда Ленина защищал вместе со Сталиным и другими руководителями большевиков. Отказавшись от открытого противостояния Ленину, они неохотно следовали его линии. Теперь же их истинное отношение проявилось открыто.

До тех пор, пока этот внутрипартийный конфликт не приобрёл публичного характера, в нём не было опасности для политики партии. Но Зиновьев и Каменев нарушили партийную дисциплину, опубликовав 16 октября в газете «Новая жизнь», издаваемой Максимом Горьким, обстоятельные возражения против принятого решения, и таким образом раскрыли Временному правительству и всем контрреволюционным силам, что большевики планируют и готовят вооружённое восстание с целью завоевания политической власти.

Возмущённый Ленин заклеймил поведение Зиновьева и Каменева как предательство, потребовав их исключения из партии. Но поскольку он продолжал находиться на нелегальном положении и не мог принимать участия в заседаниях и совещаниях, исключения не произошло. При этом интересно, что Сталин открыто высказался против исключения. Поначалу он тоже высказывался против Апрельских тезисов Ленина, но затем молчаливо присоединился к более сильной стороне и переголосовал за линию Ленина. Мы не будем касаться вопроса, основывалось ли его поведение на убеждении или на расчёте, однако его бросающаяся в глаза пассивность в решающие октябрьские дни даёт достаточно причин для сомнения в его приверженности Ленину.

К примеру, Центральным Комитетом Сталину было поручено поддерживать сношения с Лениным, который до 20 октября жил в Финляндии, а затем находился на нелегальном положении в России. Он утверждал, что неоднократно посещал Ленина, чтобы информировать его и получать инструкции. Позднее выяснилось, что это ложь. В критическое время перед Октябрьской революцией Ленин остался безо всякой информации и не знал, выполняется ли и как выполняется решение, принятое под его настойчивым давлением. Это совершенно ясно следует из его писем Центральному Комитету.

В отчаянии Ленин предупреждал, что решающий момент может быть упущен, что глупо ждать, например, открытия II Съезда Советов. Во всяком случае, Центральный Комитет в эти решающие дни не сделал никаких распоряжений по выполнению этого решения.

При этом Петроградский Совет под руководством Троцкого создал Военно-революционный комитет для защиты революции, сразу наладивший связь с частями гарнизона и назначивший полномочных командиров в каждую из них. Когда Временное правительство приказало гарнизонам отбыть на фронт, Исполком Советов не дал своего согласия — что было в его законной компетенции — и подчинил все гарнизонные части приказам Военно-революционного комитета, что, естественно, стало возможно лишь благодаря напряжённой политической разъяснительной работе большевиков.

В ближайшие дни в Петрограде должен был собраться II Всероссийский Съезд Советов, и потому Троцкий был вправе давать любые военные поручения для обеспечения его защиты. Хильдермейер описывает это решающее событие так:

«Даже умеренные партии большинства в Совете считали, что нужно контролировать правительство, и с собственными планами на случай защиты создали „Военно-революционный комитет“. Большевики распознали представившийся им шанс подготовить государственный переворот под защитой закона и советов. Изобретателем этой стратегии стал Троцкий, раньше всех преуспевший в этом как ещё один гениальный вождь переворота. Ленин и Троцкий оказались столь же необходимы для Октября, как и активная и пассивная поддержка петроградских рабочих и солдат»⁶¹.

В этом изложении допущены некоторые небольшие неточности: «партии большинства» в Петроградском Совете после последних выборов, в которых большевики получили большинство и избрали Троцкого председателем Совета, были в лучшем случае партиями бывшего большинства, и Военно-революционный комитет был создан не по их инициативе, а Троцким, который, однако, не просто ухватился за этот якобы случайно предоставившийся шанс, а сознательно подготавливал его как решающую часть стратегического плана захвата власти. Несмотря на это, всё же удивительно, с каким упрямством историк Хильдермейер называет Красный Октябрь «государственным переворотом» — тем более, что он сам достаточно точно описал, что свержение Временного правительства и завоевание политической власти большевиками стало естественным результатом значительно выросшего революционного движения и успешной политики большевиков наряду с полнейшим бессилием Временного правительства и партий, поддерживавших его с апреля по октябрь 1917 года.

В эти дни Ленин был обеспокоен и озабочен, не имея никакой информации о решающих событиях. Поэтому он решил, несмотря на опасность быть узнанным, ночью с 24 на 25 октября скрытно пойти в Петроград и в Смольный (резиденцию Исполкома Советов) и лично узнать положение дел. Когда он пришёл туда, Троцкий мог доложить ему, что революционные части под командованием Военно-революционного комитета Совета в этот момент занимают все стратегические пункты столицы. Что к открытию Съезда Советов власть фактически будет в руках советов и большевиков. Что осталось лишь арестовать Временное правительство, скрывающееся в Зимнем дворце.

Ленин выказал безмерное облегчение и сразу начал готовить открытие съезда и декреты, с которыми советская власть на следующий день должна была выйти на публику.

Многие историки тщательно исследовали все события этих исторических дней, проанализировали все доступные документы и проверили роли всех деятелей того времени. При этом они констатировали странный факт: не существует свидетельств или хотя бы следов участия Сталина! Никто не знает, где он был в эти дни и что он делал — он просто сошёл со сцены. Как заметил биограф Сталина Исаак Дойчер: «Нет убедительного объяснения отсутствия или бездействия Сталина в главном штабе восстания. То, что это было так, странно, но неопровержимо»⁶².

Однако во всех позднейших рассказах утверждалось, что Ленин и Сталин руководили Октябрьской революцией и вели её к победе, однако никто не мог объяснить, каким образом невидимый Сталин мог принять участие в событиях. Многие свидетели того времени позднее рассказывали о своих переживаниях в революционные дни и описывали выдающихся деятелей — имя Сталина среди них не появилось. Книга американского журналиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» широко известна во всём мире — Сталин в ней не упомянут. Карл Радек в своей книге «Портреты и памфлеты» обрисовывает портреты всех выдающихся лидеров революции, при этом важнейшими вождями революции он представляет Ленина и Троцкого. Имя Сталина в ней не появляется.

Есть ли убедительное объяснение отсутствию Сталина в революционные дни? Об этом можно лишь строить предположения, но понятно одно: Сталин был — как позже стало совершенно ясно — весьма расчётливым человеком, руководствовавшимся не столько принципами и убеждениями, сколько расчётом преимуществ. Когда он отказался от своих взглядов, которые он перед приездом Ленина защищал вместе с Каменевым и Зиновьевым, и молчаливо присоединился к Ленину, то это произошло по практическому расчёту — против Ленина он не имел ни малейшего шанса сыграть более важную роль. Так же, как и Каменев, он следовал за Лениным, но лишь неохотно. Хотя он и выступал за вооружённое восстание, но на практике не сделал ничего для выполнения этого решения.

Ленин чувствовал скрытое сопротивление в руководстве. В письме в ЦК 24 октября 1917 г. он писал: «Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно»⁶³. Не получая никаких сведений о подготовке Военно-революционного комитета, он разъясняет в этом письме:

«Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью»⁶⁴.

Ленин не получал ни ответов на свои письма, ни сообщений, за что отвечал Сталин. Сталин знал, что Троцкий с Военно-революционным комитетом следует плану восстания, но и не подумал информировать Ленина об этом.

Почему так произошло? Возможно, Сталин не был уверен, что план удастся, поэтому он предпочёл исчезнуть со сцены в ближайшие дни. Если бы план не удался и в результате революция была бы разбита, тогда он мог бы утверждать, что он не имеет с этим ничего общего, он мог бы свалить вину на Троцкого. Но если план удастся, тогда найдётся случай появиться в нужное время.

Да, это всего лишь спекулятивное предположение и лишь одно из возможных объяснений, однако весьма вероятное. С такой картиной согласуется и тот факт, что Сталин опубликовал письмо Ленина в «Правду» от 19 октября с резким осуждением предательства Каменева и Зиновьева лишь 1 ноября.

2.2.2. Октябрьская революция не была путчем!

Некоторые историки, судя по всему, имеют странное представление о революциях. Они попросту игнорируют, что все великие революции исподволь развиваются в течение определённого времени — вплоть до того момента, когда старая власть терпит крах, будучи больше не способна управлять, а восставшие массы больше не хотят жить под её властью, то есть когда в апогее революционного кризиса, чаще всего в форме вооружённого восстания, свергается старая власть и устанавливается новая. Они сводят всю революцию к короткому событию падения старой власти и потому именуют её путчем, государственным переворотом, причём чаще всего от них исходят стенания о применении насилия и нарушении законов.

Характерной чертой завершённой революции является как раз то, что ликвидируется не только политическая власть правящего класса, но и законы, созданные для защиты этой власти. Буржуазное общество ведь не могло возникнуть на основе феодального сословного права и абсолютной монархии, оно должно было свергнуть её и вместе со своей политической властью выработать буржуазно-демократическую конституцию и соответствующие законы, то есть обеспечить новую легитимность.

Не стала исключением и Октябрьская революция. И то, что большевики в апогее революционного кризиса подготовили вооружённое восстание, было совершенно нормальной практикой. Если бы они не были готовы сломить вполне ожидаемое вооружённое сопротивление такой же вооружённой силой, то они не были бы революционерами.

Стоит отметить, что в ходе Красного Октября почти не велось стрельбы; применение вооружённой силы произошло в целом в очень мирной форме, когда занимались и брались под охрану все стратегически важные пункты в Петрограде. Только в Зимнем дворце, в котором забаррикадировалось Временное правительство, произошла небольшая перестрелка.

Почему же «насильственный» переворот оказался таким мирным? Потому, что подчинение частей петроградских гарнизонов командованию Военно-революционного комитета фактически означало лишение власти Временного правительства, которое этого даже не заметило. После этого оно уже не располагало никакими властными рычагами.

II Всероссийский Съезд Советов должен был открыться в Петрограде 25 октября, и это открытие произошло — по стратегическому плану большевиков — с громовой новостью о свержении Временного правительства и взятии власти советами под руководством большевиков. Для этого Троцкий в ночь на 25 октября приказал революционным частям занять и взять под охрану все стратегические пункты Петрограда.

Формальное смещение правительства и взятие политической власти советами было подтверждено при открытии съезда. Всё остальное стало позже делом самого съезда. Таким образом революция вступила в свою социалистическую фазу, подготовленную развитием начиная с Февральской революции.

Несмотря на это, буржуазная историография настаивает на версии, будто свержение Временного правительства и взятие власти советами являлось лишь антидемократическим путчем, позволившим большевикам насильственно захватить власть. Эту совершенно необоснованную версию в последнее время очень некритически перенимают и социалистические авторы и политики — вероятно потому, что они считают, что это означает отмежевание от «сталинизма».

Однако это фундаментальная ошибка, главным образом проистекающая из недостаточного знакомства с историческим развитием русской революции. Неправда, будто бы Ленин после своего возвращения из швейцарской эмиграции в выступлении 4 апреля 1917 года и в «Апрельских тезисах» потребовал немедленного свержения Временного правительства и завоевания власти большевиками. Его позиция была совершенно иной, хотя и находилась в резком противоречии с позицией до тех пор ведущих и главных большевиков в Петрограде, группировавшихся в основном вокруг Каменева и Сталина и выражавших свои взгляды в большевистской газете «Правда». Ещё в Швейцарии Ленин резко критиковал их позиции и требовал изменения их линии.

В чём же состояли различия?

Каменев, Сталин, Ногин, Рыков и другие в принципе считали, как и меньшевики, что речь пойдёт о буржуазной революции, и потому политические представители буржуазии должны будут сформировать правительство. В этой революции они видели задачу рабочего движения преимущественно в оказании сильного давления на буржуазное правительство с целью заставить его прекратить империалистическую войну, а также принимать в расчёт интересы рабочих и крестьян. Они считали Совет рабочих и солдатских депутатов не революционным органом власти, а «контролирующей инстанцией», имеющей возможность влияния на правительство. Таким образом, поскольку они в главном оказались солидарны с меньшевиками, совершенно понятно, почему Сталин в ту пору выступал за объединение большевиков с меньшевиками и в этом смысле даже высказывался в соответствующей статье. Однако после приезда Ленина он позабыл об этом, прикинувшись непримиримым противником меньшевиков.

Вожди меньшевиков считали свою позицию марксистски обоснованной линией, которая, по их мнению, совпадала с программой Социал-демократической рабочей партии. Они призывали к «ортодоксальному марксизму» в том виде, в котором он распространился в большинстве социал-демократических партий и был представлен главным образом Карлом Каутским.

При этом они, однако, игнорировали, что и ортодоксальный марксист Каутский под впечатлением от революции 1905 года, а также, несомненно, под влиянием Розы Люксембург, пришёл к выводу, что русский пролетариат — в особых условиях России — в борьбе за социалистическую революцию может идти впереди европейского пролетариата и первым установить революционную власть. Между 1905 и 1910 годами Каутский оставался крайне революционным — хотя лишь в теории. Однако затем, после присоединения во время мировой войны к «защитникам отечества» в рядах социал-демократии, поддержавшим империалистическую войну, он дистанцировался от своей прежней позиции, испугавшись той практической силы, с которой теперь разгорелась предсказанная им ранее революция в России.

Ленин считал позицию меньшевиков, а тем самым и большевиков из окружения Каменева и Сталина, не марксистской линией, а догматическим повторением формулировок, в своё время верных, но к тому моменту уже устаревших в ходе общественного и политического развития. В своём тексте «Две тактики социал-демократии в демократической революции» он показал, что будущая революция в России произойдёт уже не по модели той же французской революции, поскольку к тому времени в связи с особым развитием капитализма в России возникли совершенно другие условия, и буржуазия уже не может действовать как ведущая сила демократической революции. Её решающей силой станет пролетариат в союзе с крестьянством.

Исходя из опыта революции 1905 года, Троцкий пришёл в принципе к тому же мнению, отличавшемуся от взглядов Ленина лишь второстепенными тактическими особенностями.

Как уже отмечалось, Февральская революция 1917 года началась в зашедших ещё далее условиях, что привело среди прочего к тому, что в форме советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов возникли революционные органы власти, способные опереться на значительное большинство населения. Ленин распознал в них новую форму революционной государственной власти, которая могла открыть для русского общества путь к социализму. В своих «Апрельских тезисах» он лишь логически продолжил положения, уже содержавшиеся в «Двух тактиках» — вместо того, чтобы настаивать на уже устаревших формулировках. В этом ключе он подверг взгляды до тех пор ведущих большевиков острой критике, разоблачив их якобы марксизм как догматизм. Преодолевая сильное сопротивление, он смог убедить большинство и провести собственную линию в партии.

Однако эта линия не ставила задачу немедленного свержения Временного правительства, а лозунг «Вся власть Советам» вовсе не заключал в себе требования с ходу передать власть советам, в которых в ту пору преобладали меньшевики. Вместе с тем эта линия обозначила первейшие перспективные задачи продолжения и углубления Февральской революции за её буржуазные рамки.

Ленин не был фантазёром, как его в том упрекали. Он был реальным политиком. Он знал, что в настоящий момент большевики в меньшинстве и не имеют сил для немедленного осуществления этих целей. Также он не был авантюристом, готовым ввязаться в бой при недостаточных силах, чтобы насильственным ударом — путчем — завоевать политическую власть. Ленин ориентировал большевиков на то, чтобы настойчивыми разъяснениями и политическим убеждением привлечь на свою сторону большинство рабочего класса, убедить солдат, что убийственную войну реально можно прекратить, если разбить заинтересованные в войне силы, и объяснить крестьянам, что только победивший рабочий класс сможет окончательно освободить их из-под ига помещичьей власти и дать им землю. Разъяснить истинный характер буржуазного Временного правительства и цели его политики, завоевать большинство на выборах, чтобы изменить соотношение сил в Совете — всё это противоположность политики путча и развязывания гражданской войны, в чём постоянно упрекают большевиков.

Ленин понимал, что Февральскую революцию можно продолжить только таким путём. Дальнейшее разоблачение и дискредитация Временного правительства, как и меньшевистского Совета, должно было послужить углублению революционного кризиса, дабы могли созреть условия перехода в социалистическую фазу революции.

Поскольку слабое Временное правительство не было способно решить важнейшие социальные и политические проблемы российского общества, то согласно логике исторического развития России Февральская революция должна была либо завершиться контрреволюцией, либо стать предварительной ступенью к более глубокой и гораздо более действенной революции — революции, проводимой в основном пролетариатом и крестьянством, всё более активно выступавшим против правления крупных землевладельцев.

Убеждение Ленина, а также и Троцкого, в том, что революционный процесс в России, раз начавшись, может и должен продолжаться, естественно, подразумевает, что эта революция в своём продолжении неизбежно приведёт к постановке социалистических целей. Революционная политическая власть, возникающая в результате победной революции, могла бы быть установлена только под руководством пролетариата, поскольку он представляет собой самую мощную и последовательную революционную силу. В 1905 году Ленин называл такую власть «демократическая диктатура рабочих и крестьян», не дав ей более детальной характеристики. В свою очередь, Троцкий хотел дать более точное классовое определение этой революционной власти и потому считал, что её следовало охарактеризовать уже как «диктатуру пролетариата, опирающегося на крестьянство», поскольку крестьянство не может играть решающей самостоятельной роли проводника диктатуры.

Хотя Ленин и Троцкий в принципиальных вопросах русской революции и в стратегии социал-демократии имели одни и те же взгляды, в то время между ними разразилась полемика относительно этого скорее тактического вопроса. Позднее этот спор использовался Сталиным, чтобы выставить Троцкого принципиальным противником Ленина, кем он абсолютно не был. Уже после революции 1905 года, в которой Троцкий успел сыграть важную роль в качестве председателя Петербургского Совета, Ленин высказал полную солидарность с его деятельностью на этом посту.

После того, как разразилась мировая война и II Интернационал шаг за шагом пришёл к краху, Троцкий, как и Ленин, развернул решительную борьбу против тех социал-демократических политиков, которые перешли на сторону своих империалистических правительств, сменив принципы интернационализма на «защиту отечества». Это привело к сближению Троцкого с революционными позициями Ленина. И потому было логично, что Троцкий после своего возвращения из эмиграции сразу же и безоговорочно встал на сторону Ленина, активно примкнув к борьбе большевиков за продолжение революции, хотя формально и не был членом большевистской партии. По договорённости с Лениным он организовал вступление «межрайонной группы», руководимой им, в партию, лишь на VI съезде большевиков в июле 1917 г. — чтобы иметь время убедить межрайонцев в необходимости целиком войти в большевистскую партию. Троцкий был избран в Центральный Комитет и в его политическое бюро, показав себя блестящим автором и зажигательным оратором. Вскоре он стал одним из выдающихся вождей большевиков, который и во внутрипартийных спорах всегда решительно стоял на стороне Ленина.

Процесс политического и теоретического вызревания Троцкого в революционного вождя происходил иначе, чем у учеников Ленина, воспитанных и обученных им — чем они позднее (иногда, к сожалению, слишком) гордились. Троцкий пришёл к большевикам не как ученик в политике, а как самостоятельный марксистский политик и теоретик, которого теоретический анализ практического опыта политической борьбы всё больше сближал с большевиками. На этом пути он показал себя непоколебимым революционером. Однако он допускал и ошибки, что неизбежно, если быть столь активным, каким был Троцкий. Как он позже открыто признавал, его самая большая ошибка состояла в том, что он долгое время считал, будто политико-стратегические расхождения между большевиками и меньшевиками не были достаточно велики для оправдания раскола. Его попытки преодолеть разногласия и достичь единства основывались на ошибочном предположении, что опыт классовой борьбы должен убедить и меньшевиков в неверности их позиции.

После сокрушительного краха II Интернационала Троцкий осознал, что последовательный разрыв с меньшевизмом, сделанный Лениным, абсолютно верен и необходим. Когда некоторые большевики в течение Февральской революции вновь выступили с предложением об объединении, Ленин напомнил им опыт Троцкого, заметив, что в сущности Троцкий, полностью порвав с меньшевиками, стал лучшим большевиком.

Поэтому имелись как личные, так и объективные причины того, что Троцкий за короткий период русских революций завоевал огромный авторитет. Однако было вне всяких сомнений, что Ленин был ведущим руководителем большевиков. Без его дальновидной политической линии не произошло бы Октябрьской революции. С той же определённостью можно сказать, что без способности и энергии Троцкого эта революция не удалась бы. Поскольку конкретный план восстания был составлен Троцким, а его практическая реализация происходила под его руководством. Это было настолько очевидно, что даже Сталин в своей статье о первой годовщине Октябрьской революции вынужден был написать в «Правде»:

«Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом т. Троцкому»⁶⁵.

Всего через несколько лет Сталин прибег к фальсификации истории, распространив в публичном выступлении ложь, будто бы Троцкий не играл никакой роли в Октябрьской революции, «и не мог играть». (Этот бессмысленный оборот стал одним из его самых используемых псевдоаргументов).

Победа Октябрьской революции открыла путь социальному прогрессу в России. Это признаёт и Хильдермейер:

«Новые правители не отдали своей власти, а упрямо защищали её. В то же время они создали институционные основы нового экономического, общественного и политического строя, который они называли социалистическим, по крайней мере в смысле приготовления пути для него. То, что они в итоге основали, с течением десятилетий изменялось неоднократно и качественно. Однако оставалась неизменной одна черта [...]: особая роль партии»⁶⁶.

Посткоммунистические ренегаты типа Яковлева в фальсификации истории революции превосходят всех буржуазных историков:

«Я пришёл к глубокому убеждению, что октябрьский переворот является контрреволюцией, положившей начало созданию уголовно-террористического государства фашистского типа. Корень зла в том, что адвокату Владимиру Ульянову, получившему известность под фамилией Ленин, удалось создать партию агрессивного и конфронтационного характера, „партию баррикады“»⁶⁷.

Ретроспективная ненависть к социалистической Октябрьской революции побудила Яковлева перевернуть историю в точности с ног на голову, клевеща на революцию, приукрашивая самодержавную царскую систему и прославляя боязливые идеи реформ царского премьер-министра Столыпина. Несмотря на то, что эти идеи сводились лишь к осовремениванию царского самодержавия и, кстати сказать, так и не были реализованы, Яковлев видел в них подлинный путь России к социальному прогрессу. При этом он даже открыл, что П. А. Столыпин (1862–1911) стал изобретателем термина «перестройка», использовавшегося им как общее название своих реформистских предложений.

Отказ от Октябрьской революции имеет свои последствия: Александру Яковлеву реакционная царская империя представляется в блестящем свете, поскольку она якобы уже безо всякой революции приступила к осуществлению социального прогресса путём эволюции. «Я хотел лишь подчеркнуть», пишет он, «что Россия имела практический шанс уберечься от разрушительной смуты октября 1917 года, закрепиться на пути правового и богатого государства. Столыпин страстно этого хотел и видел реальные пути преобразования страны»⁶⁸.

Как бы то ни было, «перестройка» Столыпина, увы, была свёрнута в самом начале и мало что изменила в системе царского самодержавия. Поэтому даже Яковлев вынужден был признать, что цели этой перестройки остались лишь благими пожеланиями и что обострившаяся общественная реальность выглядела совсем иначе: «Но закостенелость самого строя, убогость дворянского мышления, патриархальная твердолобость общинного крестьянства, демагогическая сердобольность интеллигенции, никогда не умевшей заглянуть за горизонт, — всё это, вместе взятое, и определило неудачу столыпинских реформ и, как следствие, привело к войне, революции и контрреволюции, к государственному террору, разрушивших Россию»⁶⁹.

Сомнительно в этом объяснении понимание истории, фаталистически требующее обязательности совершения событий. Почему развитие должно было неминуемо привести к войне и революции, остаётся секретом. Важно также то, что́ именно Яковлев представляет себе целями социального прогресса, к которым стремился Столыпин — поскольку это соотносится также с целями позднейшей перестройки, к которым стремились Горбачёв и Яковлев в СССР. На этот вопрос важнейший советник Горбачёва дал весьма ясный ответ: «Свободный хозяин — вот она, великая надежда России. Вонзись она в практику, Россия спасена, Россия возрождена»⁷⁰.

Имел ли он под этим в виду установление общества мелких собственников, занятых на своих мелких промышленных предприятиях или на фермах? С учётом современного состояния средств производства, международного разделения труда и глобализации экономики это — реакционная мелкобуржуазная утопия, неизбежно обречённая на поражение. Эта «мечта» совпадает с социальным идеалом французского мелкобуржуазного теоретика Прудона середины XIX века, раскритикованного ещё Марксом в работе «Нищета философии»⁷¹. Яковлев перенял тезисы Столыпина, на которого, возможно, оказали влияние идеи Прудона, заявлявшего, что «предприниматель составляет ячейку, на которой основывается длительный порядок в государстве». Вот из этого рассуждения Яковлев пожелал вывести и цели советской перестройки: «Эту спасительную истину начисто выветрила советская власть. Именно с этого самого массового предпринимательства и надо было начинать рыночные реформы. Горбачёв понимал эту проблему, но боялся подступиться к ней. Ельцин не боялся, но так и не понял её судьбоносное значение»⁷².

Стало быть, раз уж в то время не осуществились столыпинские реформы, то разразилась февральская революция 1917 года, поскольку «традиционное российское сознание да ещё неискоренимое стремление к нескончаемой драке привели и к войне, и к Февральской революции, и к последующей контрреволюции в октябре 1917 года»⁷³.

Это объяснение империалистической войны и революции глубинами русского сознания очень наглядно показывает, в какие мистико-идеалистические спекуляции можно впасть, освободив своё мышление от основных понятий марксистской теории общества и истории, в чём Яковлев неоднократно и не без гордости признавался.

В этом контексте нарастает враждебное отношение и к Октябрьской революции, которая — с точки зрения Яковлева — по своему характеру и целям являлась «контрреволюцией». Дословно: «На самом деле это была контрреволюция. Самая разрушительная перманентная контрреволюция в мировой истории. Без полного осознания этого факта нас ещё долго будут преследовать мучительные вопросы, что же с нами случилось в прошлом и что происходит сегодня»⁷⁴.

Если мы исходим из мысли, что контрреволюция после предшествовавшей ей революции восстанавливает прежние общественные и политические отношения, то тогда «контрреволюция» 1917 года должна была бы привести к реставрации царского самодержавия. Вместо этого Октябрьская революция занялась ликвидацией капитализма и всякого рода пережитков феодализма.

Программными для развития строя, установленного в Октябре 1917 г., стали три первых декрета Совета Народных Комиссаров о советской власти, о мире и о земле. Они соответствовали самым насущным чаяниям большинства населения. Но Яковлев фальсифицирует историю: «Итак, в первые же три дня контрреволюции провозглашены три программы: программа „Ненависть“, программа „Месть“, программа „Враги народа“»⁷⁵.

Несмотря на то, что советское общество в ходе своего строительства и развития подверглось серьёзным деформациям, и в нём возникали заметные противоречия между социальной базой и социальным содержанием, с одной стороны, и политической системой правления — с другой, тем не менее абсурдно характеризовать такое общественное развитие как перманентную контрреволюцию и как «самую разрушительную контрреволюцию в мировой истории». Даже самые злостные противники социализма не отрицали огромных достижений Советского Союза в областях экономики, образования и культуры, а также в социальной сфере.

Утверждение буржуазных историков и политических ренегатов, будто Октябрьская революция воспрепятствовала дальнейшему прогрессивному развитию России, является одной из крупнейших фальсификаций истории, с помощью которых принципиально отвергается легитимность социалистической революции и социализма. Потому-то опровержение этой исторической лжи и является первым необходимым шагом для отражения атак на социализм.

2.2.3. Было ли возможно строительство социализма в России?

Следующий принципиальный аргумент, часто выдвигаемый противниками социализма, равно как и представителями социал-демократии, заключается в утверждении, что большевики хотя и сумели захватить власть, однако из-за экономической, социальной и культурной отсталости России не имели возможности установить социалистического общества, поскольку для этого отсутствовали все цивилизационные условия. Прежде всего Карл Каутский в целом ряде публикаций неустанно повторял эту мантру. Видимо, его сбывшийся прогноз 1905 года лежал слишком тяжёлым грузом на его оппортунистической душе, и потому Каутский пытался вытравить память о нём своим агрессивным антикоммунизмом. Ленин специально обращался к выдвигаемым им аргументам, особенно в работе «Пролетарская революция и ренегат Каутский», в которой он показал, насколько необоснованны и догматичны взгляды Каутского.

Вопрос, вставший перед большевиками после Октябрьской революции, состоял в следующем: что может сделать революция, социалистическая по своим главным движущим силам и своим целям, если она побеждает в стране со столь отсталыми условиями и устанавливает новую политическую власть в форме диктатуры пролетариата? Как долго продержится эта власть, если пролетариат находится в меньшинстве, а крестьянство — в подавляющем большинстве? (При этом следует также учесть, что крестьянство было весьма расслоённым классом преимущественно мелких собственников — бедняков и середняков, включая также и слой богатых крестьян — кулаков, и потому как целое оно по своей общественной природе не могло быть носителем социалистических целей).

Перед столь сложными проблемами оказались большевики после победы революции и завоевания политической власти. В мировой истории эта ситуация была совершенно невиданной и несла в себе ряд сложнейших вопросов, на которые ни у кого не было готовых ответов. В те дни Ленин неоднократно повторял, что марксистская теория даёт знания об общих закономерностях и основных направлениях общественного развития, о действующих классах, но при этом не содержит инструкций о том, как приступить к строительству социалистического общества в конкретной стране. «Мы не претендуем на то, что Маркс или марксисты знают путь к социализму во всей его конкретности. Это вздор. Мы знаем направление этого пути, мы знаем, какие классовые силы ведут по нему, а конкретно, практически, это покажет лишь опыт миллионов, когда они возьмутся за дело»⁷⁶. Он говорил, что нужно применять эту общую теорию к специфическим условиям, соответствующим образом конкретизировать её и разрабатывать далее. «Наш социализм находится ведь ещё в стадии экспериментов», — говорил Ленин. — «Его основные принципы установлены, но способ наилучшего их применения, комбинации, которые принесут торжество революции, организация социалистического государства — всё это вопросы, которые подлежат обсуждению и относительно которых ещё не сказано последнее слово. Только углублённое изучение всех этих вопросов может привести нас к более высокой истине»⁷⁷.

Ленин считал, что даже в неверных идеях и предложениях может быть найдено зерно истины, поскольку процесс познания всегда содержит в себе диалектику истины и ошибки. Поэтому он предпочитал открытые дискуссии и острые аргументы, дабы прояснить точки зрения. Вместе с тем он резко высказывался против дискриминации или тем более преследования кого-либо из-за отличающихся или даже ошибочных взглядов. Он также считал, что в выборных органах партии должны быть представлены всевозможные мнения и тенденции, поскольку для установления нового общества важны они все, чтобы избежать односторонности.

После подробных совещаний и дебатов по основному вопросу — возможно ли в России, несмотря на отсталость страны, ставить социалистические цели и начинать строительство социализма — сперва преобладало относительно единое мнение. Доминировал полный энтузиазма взгляд, что России под руководством большевиков следует первой встать на путь социализма и таким образом даже возглавить международное социалистическое движение.

На возражения о том, что цивилизационные — экономические, социальные и культурные — предпосылки социализма ещё отсутствуют, Ленин представил справедливый довод, что это не является принципиальным препятствием, так как социалистическая государственная власть в течение определённого переходного периода способна самостоятельно создать пока ещё отсутствующие условия в догоняющем развитии. На возражение, будто численно слабый рабочий класс из-за многократно более сильного крестьянства не сможет удержать власть в течение долгого времени, Ленин отвечал, что с крестьянством можно установить союз, поскольку всё крестьянство выиграло от передачи земли и освобождения от власти помещиков. И в будущем при правильной политике можно будет сохранить и укрепить этот союз, если рабочий класс будет опираться на сельскую бедноту, нейтрализовав относительно небольшой слой крупных собственников. За счёт этого реально создать внутренние условия для сохранения и укрепления советской власти и для последующего перехода к социализму.

С другой стороны, гораздо более серьёзные затруднения Ленин видел во внешних, международных условиях, поскольку советская страна оставалась окружена капиталистическими государствами, относившимися к ней враждебно и стремившимися воспрепятствовать установлению альтернативного общественного строя. На VIII съезде РКП в феврале 1919 г., впервые прошедшем в Москве, он сказал об этом: «Мы живём не только в государстве, но и в системе государств, и существование Советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов либо одно, либо другое победит»⁷⁸. И потому, сказал он, необходимо воспользоваться противоречиями интересов капиталистических стран, чтобы сохранить существование советской власти и избежать военных интервенций.

По его мнению, построение социалистического общества приведёт к тому, что социализм и капитализм вступят в соревнование, в котором в конечном счёте одна из двух общественных систем должна будет победить и превзойти другую, однако обе некоторое время должны будут существовать совместно. В этот период необходимо по возможности избегать военных действий со стороны капиталистических стран за счёт проведения умелой политики и поддержки рабочего класса капиталистических государств, достигнув состояния, позднее получившего название «мирного сосуществования».

При этом Ленин и другие вожди большевиков рассчитывали на то, что в ближайшее время произойдут и другие социалистические революции в важнейших европейских странах, так как их общественные противоречия из-за продолжения и последствий империалистической войны вскоре обострятся, а потому и там возникнут революционные ситуации. В подобной ситуации советская власть придёт на помощь и поддержит революционные силы в соответствии с пролетарским интернационализмом.

Большевики рассматривали русскую революцию лишь как первый шаг к международной пролетарской революции, которая, как они считали, в эпоху империализма стоит на повестке дня. Победа революции в других странах, особенно в Германии и Франции, не только укрепила бы положение советской власти и избавила бы от опасности вооружённой интервенции, но и прежде всего благодаря обширной экономической и технической помощи облегчила и ускорила бы построение социализма в России.

Это положение — что социалистическая революция и установление диктатуры пролетариата в отсталой России допустимо и верно, что построение социализма может начаться, но сможет быть выполнено лишь при помощи и поддержке революций в других, в том числе развитых странах — вошло в основополагающие документы, в частности, в программу РКП(б), в программу комсомола и в документы об основании Коммунистического интернационала. Такова была официальная точка зрения партии.

Взаимоотношения между внутренними задачами социалистического строительства и внешними международными условиями и тенденциями проявились уже в этих документах и решениях. Однако связанные с ними противоречия сыграют свою роль лишь позднее.

2.2.4. Гражданская война и империалистическая интервенция создают новое положение

Однако прежде чем стало возможно на практике реализовать эту политическую линию, контрреволюция, подготовленная офицерами царской армии и партией кадетов, позаботилась положить конец каким бы то ни было мирным планам. В Поволжье в районе Самары и Саратова буржуазные политики и «белые» генералы сформировали «альтернативное правительство». Они якобы выступали за «демократию», то есть за февральский режим, но совершенно очевидно, что генералы планировали восстановить самодержавную монархию.

Большевики подняли лозунг «Социалистическое отечество в опасности!» — с этого момента стало необходимо сконцентрировать все силы на обороне советской власти. Как совершенно правильно констатирует Хильдермейер, «внутренние и внешние угрозы гражданской войны превратились в наиболее сильное испытание нового режима. По сравнению с жертвами, принесёнными в этом противостоянии, когда решался вопрос жизни и смерти, с нанесёнными ей разрушениями и с охватом всей страны, небольшие сражения после октябрьского переворота бледнеют, словно показательные манёвры»⁷⁹.

В сущности речь шла о существовании советской власти.

Поскольку контрреволюция получила поддержку в виде военной интервенции империалистических держав Англии и Франции, разгорелась длительная, чрезвычайно разрушительная и кровавая гражданская война, чьи серьёзные последствия решительным образом изменили объективные и субъективные условия дальнейшего развития советской страны. Уже тогда стало очевидно, что Октябрьская революция не являлась исключительно русским делом, а с самого начала обладала международным масштабом. И Хильдермейер видел это так:

«В то же время иностранная интервенция придала ей международный характер. В ней выразилась не только решимость союзников отменить выход России [из военного союза] накануне победы над Германией. Гораздо в большей степени она стала ответом на идеологический вызов „Западу“, брошенный большевистским режимом. С русской гражданской войны началось мировое противостояние „капитализма“ и „социализма“, впоследствии продлившееся в течение всего „короткого XX века“ вплоть до 1991 г.»⁸⁰.

Условия развития Советского Союза после победы над контрреволюцией и над империалистическими интервентами можно понять, лишь приняв во внимание, сколь суровые меры принимались для спасения советской власти и сколь длительные последствия они оказывали на дальнейшие пути развития.

Во всех сферах общества была введена полувоенная, диктаторская система, жёстко сконцентрировавшая полномочия принятия политических, экономических, военных и административных решений в нескольких органах. В тех условиях это было необходимо, коль скоро советская власть не желала погибнуть. Но в то же время это оказалось полной противоположностью социалистической демократии, которая должна была быть демократичнее формальной буржуазной демократии.

Все важные общественные и государственные вопросы отныне обсуждались и решались в политическом бюро РКП(б) и в приказном порядке спускались сверху вниз. Это никак нельзя было назвать демократией. Исключительная необходимость, борьба за существование заставили создать военизированную командную систему, которая в свою очередь повлияла на всё последующее развитие.

Декретом от 15 января 1918 г. была основана Красная Армия. Это шло вразрез с первоначальным намерением заменить армию народной милицией. Выполнение этой чрезвычайно трудной, а из-за угрозы существования молодого советского государства решающей задачи Ленин поручил Троцкому. Тот занял пост народного комиссара по военным делам, став главнокомандующим. Красную Армию предстояло создать с нуля, быстро нарастив и экипировав. Из сотни тысяч бойцов в апреле 1918 г. она к октябрю 1919 выросла до миллиона, а в конце гражданской войны уже насчитывала пять миллионов красноармейцев.

Поскольку без участия военных, получивших соответствующий опыт ещё в царское время, было невозможно создать и осуществлять руководство боеспособной армией, то по предложению Троцкого в неё было призвано немалое количество бывших офицеров. При этом к ним прикреплялись военные комиссары из рядов Коммунистической партии, которые должны были приглядывать за ними и контролировать их. В целом к Красной Армии по самым различным мотивам присоединилось 48 000 офицеров и более 200 000 унтер-офицеров. Не подлежит сомнению, что в ряде случаев свою роль сыграл русский патриотизм, поскольку речь шла о защите родины от иностранных интервентов. Конечно, немаловажным фактором стало и то, что многие бывшие офицеры остались не у дел и без средств к существованию. Однако же отдельные офицеры, по большей части из числа молодёжи, сознательно перешли на сторону большевиков, впоследствии став выдающимися командирами.

Строительство боеспособной армии за столь короткий срок стало огромным организационным, политическим и военным достижением. И оценивать его следует тем выше, что это произошло после полного развала старой армии. Уже этот факт демонстрирует превосходство большевистского правительства над правительством Февраля, неспособным на действия. «Быстрое создание „Рабоче-крестьянской Красной Армии“ принадлежит к наиболее выдающимся свершениям, осуществлённым большевистским режимом в этот решающий год», — такую оценку даёт Манфред Хильдермейер. «В этом вопросе о жизни и смерти советская власть снова доказала свою выдающуюся жизнеспособность, но в то же время и готовность без колебаний выбросить за борт вчерашние принципы»⁸¹.

К этой констатации историка нечего добавить. Хильдермейер даже вынужден был, не без удивления, признать, что Красная Армия, которая на самом верху руководилась в основном не военными, во многих отношениях даже превосходила контрреволюционные армии «белых» генералов. «Немаловажное достижение большевиков состояло в том, что они дали нескольких выдающихся стратегов. Михаил Фрунзе, завоевавший юго-восток Туркестана; молодой Михаил Тухачевский, отбросивший Колчака; вскоре ставший легендарным Семён Будённый, превзошедший смелостью казаков в их собственном боевом искусстве — они выказали военные умения, которые, как ни странно, не уступали умениям опытных штабных офицеров на стороне противника»⁸².

Вся деятельность общества подчинялась нуждам войны. Вся промышленность была насколько возможно ориентирована на производство военного оборудования и обеспечения Красной Армии, в сельскохозяйственном производстве продразвёрстка полностью шла на снабжение Красной Армии и городов. В то же время была введена система нормирования и распределения всех жизненно необходимых продуктов, практически исключавшая свободную торговлю и рыночные отношения.

Эта чисто диктаторская приказная система и уравнительная система распределения была названа «военным коммунизмом». Однако она не имела ничего общего с коммунизмом как высшей фазой новой общественной формации, возникнув лишь в силу необходимости ведения войны против контрреволюции и против военной интервенции империалистических держав. Тем не менее иной раз можно услышать абсурдное утверждение, будто бы большевики считали военный коммунизм возможностью сразу ввести настоящий «коммунизм» как общественную систему, чтобы ликвидировать классы и установить социальное равенство.

Ленин многократно и настойчиво заявлял, что нельзя «ввести» ни социализм, ни коммунизм. Декретом нельзя ни отменить общественные классы, ни ввести социальное равенство, поскольку они связаны с экономическими условиями, которые можно создать лишь в течение длительного времени за счёт развития производительных сил и производственных отношений. По этому вопросу мнение вождей партии сразу после завоевания власти было общим.

Но чем дольше продолжался военный коммунизм и росла привычка к такому способу уравнительного распределения, тем больше пускала корни и сама идея, что этими методами всё-таки можно достичь социализма и коммунизма. К тому времени деньги почти не играли роли; многие жизненно необходимые продукты распределялись бесплатно; в городах больше не выставляли счёт на газ, воду, электричество, а кое-где люди имели жильё, не внося квартплаты. В течение определённого времени этот «коммунистический» дух получил широкое распространение, затронув в том числе и Ленина, в чём он впоследствии признавался, столкнувшись с аналогичным мышлением и исправляя ошибку.

Его объяснение на этот счёт интересно не только самокритическим признанием ошибки, но и тем, что в нём видно, насколько трудно было найти в сумятице гражданской войны путь к социализму. Выступая в 1921 г. по поводу четвёртой годовщины Октябрьской революции, Ленин отметил:

«Мы рассчитывали — или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчёта — непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку»⁸³. И далее: «[...] мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по развёрстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, — и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение. Не могу сказать, что именно так определённо и наглядно мы нарисовали себе такой план, но приблизительно в этом духе мы действовали. Это, к сожалению, факт»⁸⁴.

Это кратковременное отклонение стало прежде всего выражением примитивных представлений о социальном равенстве, распространённых в рабочем классе, и связанных также со склонностью коммунистической интеллигенции пропагандировать и практиковать «революционную аскезу». Результатом этого могла стать лишь примитивная натуральная экономика и «равная бедность», которую неверно считали признаком коммунизма.

В жестокой гражданской войне, которую обе стороны вели с ожесточением, речь шла не только о выживании советской власти, но и о сохранении достижений революций Февраля и Октября 1917 года, поскольку контрреволюционные генералы думали восстановить старые условия самодержавия, полуфеодальные отношения собственности в деревне и капиталистические в промышленности.

Красная Армия смогла добиться победы исключительно благодаря тому, что его высшее командование под руководством Троцкого ввело и установило жёсткую военную дисциплину, при которой измена сурово каралась военными трибуналами, а зачастую и смертной казнью. Трусость и бегство перед лицом врага так же сурово карались. Здесь действовало правило «à la guerre comme à la guerre» («на войне как на войне») — как, впрочем, и во всякой армии.

Все войны жестоки и суровы, но гражданская война чаще всего ещё более жестока и сопровождается бо́льшим количеством жертв. Поскольку она завершается не заключением мира, а лишь уничтожением одной из сторон, то сражения между ними происходят с наивысшей решительностью и остротой. Часто Троцкого представляют «мясником», поскольку он ввёл в Красной Армии жёсткую военную дисциплину, в то время как «белые генералы» с их контрреволюционными частями и даже мародёрствующие банды изображаются миролюбивыми и благородными рыцарями. Однако подобные представления демонстрируют лишь односторонность и предубеждение.

Хотя достижения Троцкого на посту организатора и вождя Красной Армии были выдающимися, он становился объектом критики и противодействия в своих же собственных рядах. Сталин и его сторонники энергично противились привлечению бывших царских офицеров, считая тех поголовно предателями. Разумеется, среди них имелись и таковые, однако бо́льшая их часть оставалась лояльна и сражалась против интервентов, поддержавших контрреволюцию. Это справедливо и в отношении генерала А. Брусилова (1853–1926), считавшегося одним из самых способных офицеров царской армии. Хотя он и не принимал целей социалистической революции, однако по патриотическим соображениям предоставил себя в распоряжение Красной Армии, став председателем Особого Совещания при Верховном Командовании армии.

Меж тем в Красной Армии случались и отдельные факты предательства со стороны коммунистов, а когда они столь же сурово карались, как и все прочие, это вызывало возмущение Сталина, сопровождавшееся резкой критикой в адрес Троцкого. Это вызывало вмешательство в конфликт Ленина, полностью солидаризовавшегося по этому вопросу с Троцким.

Настроения крестьянства были важны для победы Красной Армии, поскольку бо́льшая часть красноармейцев происходила из этого класса. В подавляющем большинстве крестьянство поддерживало революционеров и Красную Армию. Крестьяне сознавали, что контрреволюционные («белые») войска, а вместе с ними иностранные интервенты намеревались отнять у них землю, восстановив правление дворян-помещиков. Поддержка крестьянства стала важнейшим фактором, сделавшим возможной победу Красной Армии. Поскольку «белые» генералы со своими армиями сражались за классовые интересы, противоположные интересам крестьян, они не получили такой поддержки. В этом контексте историк Хильдермейер писал:

«Возникает вопрос, почему белые армии и правительства проиграли, несмотря на мощную поддержку союзников? Главная причина, конечно, состоит в раздробленности антибольшевистских сил. Кадеты и демократические социалисты, возможно, могли бы преодолеть свои разногласия, но между ними и генералами лежала пропасть. Дело в том, что в белое движение влились также и возвратившиеся из Франции монархисты, обанкротившиеся в дни революции. И там, где, как при сибирской военной диктатуре, их было много, там белое движение не пользовалось популярностью. Те, кто метил в спасители России, нуждались помимо единомышленников ещё и в поддержке населения. Однако её они не получили»⁸⁵.

Решающим фактом стабильности Красной Армии стало то, что бо́льшая часть политически сознательного рабочего класса сражалась в её рядах на передовой. Потому-то рабочий класс и понёс наибольшие потери. После победы революционный рабочий класс оказался ослаблен как персонально, так и численно, что обернулось значительными последствиями в дальнейшем развитии советской страны.

Победа над контрреволюцией и над империалистической интервенцией была достигнута при огромных людских и материальных потерях. К окончанию гражданской войны страна большей частью лежала в руинах, от промышленных производственных мощностей довоенного времени сохранилось лишь около 15 процентов; транспортная сеть была значительно повреждена — прежде всего не хватало паровозов. Переориентацию заводов с военного на мирное производство осложняла нехватка топлива, сырья и других материалов.

Энтузиазм и порыв после-октябрьского периода к тому моменту угасли. Распространились пораженчество и безразличие. Борьба советской власти за своё существование завершилась успехом, однако теперь большинство населения вело борьбу с нищетой и голодом, за личное выживание. Под руководством производственных комитетов и профсоюзов многие пытались восстановить свои предприятия и наладить производство продуктов потребления. Увы, зачастую выпуск ограничивался зажигалками и кастрюлями.

2.3. Новый курс

2.3.1. Поиск пути к социализму

После победы советской власти и с окончанием гражданской войны на первый план вышла задача мирного строительства, в связи с чем встал вопрос о прокладывании конкретного пути России к социализму. Однако неблагоприятные условия, возникшие в период гражданской войны, оставили к тому времени заметный след на мышлении и поведении не только населения, но и политически активных личностей. Укоренились недемократические структуры и организационные формы с присущими им административными процедурами. Советы, почти полностью лишённые своего значения в ходе гражданской войны, вновь активизировались, однако на практике, в соответствии с отношениями, установившимися во время гражданской войны, они уже работали не так, как прежде, когда были демократическими органами трудящихся. Установилась новая общественная реальность.

Ленин осознавал это и часто критиковал вызванные этим последствия и действия, но вместе с тем он понимал, что коренные изменения труднодостижимы, поскольку тогдашнее состояние общества было главным образом обязано общему отсутствию культуры. «Этот низкий культурный уровень делает то, что Советы, будучи по своей программе органами управления через трудящихся, на самом деле являются органами управления для трудящихся»⁸⁶.

Кроме того, во время гражданской войны аппарату безопасности (ЧК) были приданы чрезвычайные полномочия. В то же время он был значительно увеличен.

В первое время, под руководством Феликса Дзержинского, ЧК работала, не выходя за рамки закона, однако в период гражданской войны она выдвинулась на первые позиции, получив гораздо бо́льшую самостоятельность. Позднее ЧК эволюционировала в некий вид политической тайной полиции, приняв название ГПУ («Объединённое государственное политическое управление»). Оно всё более превращалось в инструмент в руках Политбюро, а позднее — лично генерального секретаря, Сталина. Главная задача ГПУ не сводилась к одной лишь защите от атак классового врага, достаточно скоро под предлогом «революционной бдительности» в сферу его интересов попал надзор за всем обществом, включая членов партии и представителей руководящих органов партии и государства. Подобная трансформация стала одним из негативных последствий гражданской войны.

Дискуссии на партийных конференциях и съездах ясно свидетельствуют, что в ту пору ещё не было достаточно продуманного и зрелого плана дальнейшего пути к социализму. И потому возникали не только разнообразные, но отчасти даже и противоположные предложения, вызывавшие острые дискуссии. Спорили, например, о месте и роли профсоюзов в социалистическом государстве и о введении всеобщей трудовой повинности. Дискуссии, проходившие совершенно открыто, говорили о поиске разумных решений на смену военному коммунизму, с которым желали распрощаться. Подобные конструктивные дискуссии Ленин оценивал положительно.

Совершенно очевидно, что отныне всё более насущным становилось сворачивание военного коммунизма, поскольку сопротивление крестьян продразвёрстке заметно усилилось. Во время гражданской войны они волей-неволей принимали её, так как понимали её необходимость: им не хотелось возвращаться в прошлое, что неизбежно произошло бы, победи контрреволюция. Однако теперь, когда контрреволюция была побеждена и начали возникать нормальные условия, они не желали и далее мириться с принудительной политикой. Их сопротивление крепло, в некоторых местах даже произошли восстания против советской власти. И потому было необходимо найти способ поставить союз с крестьянством на крепкую основу, дабы упрочить существование советской власти. Во всяком случае, военный коммунизм показал себя непригодным для этого, поскольку он «был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой», — писал Ленин⁸⁷.

Выходом стала Новая экономическая политика (нэп), аргументированно выдвинутая Лениным в марте 1921 г. на X съезде РКП(б). Согласно ей, продразвёрстка (обязательные поставки продовольствия крестьянами) заменялась продналогом.

Основная линия нэпа сводилась к тому, чтобы посредством рынка установить экономические отношения между рабочим классом и крестьянством, между государственной промышленностью и частным сельским хозяйством — отношения, которые соответствовали бы интересам обоих классов и потому укрепили бы их союз⁸⁸.

Некоторые большевики видели в этом шаг назад или даже признание поражения, тем более что и деньги вновь приобрели важную роль, открыв возможности для спекуляции. Хотя в экономике России преобладало сельское хозяйство, государственная (социалистическая) промышленность стала определяющей основой пролетарской власти, и потому планировалось её быстрое развитие для укрепления позиций рабочего класса, а также в обеспечение её столь крайне необходимого дальнейшего роста. В то же время, осуществляя производство при рыночных отношениях, она должна была обеспечить крестьянство сельскохозяйственными машинами, орудиями и другими насущно необходимыми промышленными товарами, чтобы таким образом и крестьяне оказались материально заинтересованы в росте сельскохозяйственного производства.

В данных условиях главная линия нэпа соответствовала интересам рабочего класса и крестьянства. Её практическая реализация могла обеспечить и укрепить союз, базирующийся на общих экономических интересах. Вместе с тем трудности заключались прежде всего в том, что промышленность не была готова поставить необходимые сельскохозяйственные инструменты и машины.

Троцкий представил тезисы о развитии государственной промышленности XII съезду РКП(б), подробно разъяснив их в своём докладе. Съезд единогласно принял тезисы как ведущую линию экономической политики. Однако — главным образом по причине деятельности Сталина — она не получила реализации. Среди вождей возникали споры, при этом не проводилось необходимого разъяснения и фиксации конкретных распоряжений и шагов по реализации нэпа. Это пришло лишь со временем, с ростом опыта, причём успели произойти определённые изменения и установилась линия, ориентированная в первую очередь на развитие сельского хозяйства.

Вскоре возникло затруднение, получившее название «ножниц цен» между сельскохозяйственной и промышленной продукцией. Поскольку сельскохозяйственные цены по большей части оставались на довоенном уровне, в то время как промышленные цены заметно выросли, крестьянству не хватало капитала. Это вызвало то, что предприятия не могли реализовать свою продукцию. Исправление этого положения вызвало, в свою очередь, отклонение в другую сторону — и вскоре у крестьянства образовалось столько денег, что спрос на товары не мог получить удовлетворения.

Сильное социальное расслоение крестьянства затрудняло и фиксацию налогов, поэтому многие распоряжения осуществлялись по методу «проб и ошибок». Во всяком случае, уже по объективным причинам принятие необходимых верных решений было затруднено, что вместе с тем осложнялось спорами и конфликтами внутри Политбюро, особенно усилившимися после отхода Ленина по болезни от прямого руководства, связанными с борьбой наследников за будущую власть.

2.3.2. Переходное общество нэпа

То, что возникло во время укрепления нэпа, было, прежде всего, переходным обществом между капитализмом и социализмом, характеризовавшимся сложным содержанием. Его экономическая база содержала весьма различные экономические уклады: в государственной индустрии установился уклад, который можно уже было назвать социалистическим, хотя он ещё не был таковым в полной мере и демонстрировал в лучшем случае лишь социалистические элементы и тенденции. Кроме того, существовал уклад простой товарной экономики в частной мелкой промышленности, среди кустарей, в сельском хозяйстве и в торговле. В свою очередь, капиталистический уклад установился на более-менее крупных частных промышленных и торговых предприятиях и в хозяйствах крупных сельских собственников, так называемых кулаков.

В этой экономической структуре сильнее дифференцировались и классовые отношения, поскольку вновь появились не только мелкобуржуазные слои в сфере частного предпринимательства и торговли, но и в определённой мере народился класс новой буржуазии при средних капиталистических предприятиях и в виде слоя кулачества в сельском хозяйстве.

На этой экономической и социальной базе развивались довольно различные формы классовой борьбы, причём главный фронт проходил между рабочим классом с одной стороны и буржуазией, боровшейся за большее экономическое, общественное и идеологическое влияние, с другой. Речь шла о том, кто одержит победу в этой борьбе. Классовая борьба в деревне, происходившая в основном между сельской беднотой и более богатыми середняками и кулаками, всё ещё оставалась довольно умеренной, она всего лишь тлела, поскольку классовые стычки приглушались, с одной стороны, союзом рабочего класса и середняков, а с другой стороны — экономической зависимостью деревенских бедняков от более богатых крестьян. Наконец, и сельская община, существовавшая столетиями, играла свою важную роль, соперничая в этом со слабыми советами.

Таким образом, в этом переходном обществе образовались весьма запутанные общественные и политико-идеологические отношения и противоречия. Как следствие, политическое искусство Коммунистической партии и советского государства должно было прежде всего заключаться в нахождении и использовании форм движения этих противоречий, которые должны были обеспечить возможность усиления социалистических тенденций развития, то есть шаг за шагом увеличивать экономический вес социалистических и идущих в направлении социализма отношений, ограничивая и сокращая капиталистические элементы.

Таким образом, это переходное общество представляло собой не неизменное состояние, а динамический процесс развития, который в конце концов должен был привести к победе социалистических производственных отношений. Поначалу отсутствовала ясность в вопросе, насколько долго будет существовать такое переходное общество. На III Всероссийском съезде Советов Ленин отмечал: «Мы далеки от того, чтобы даже закончить переходный период от капитализма к социализму. Мы никогда не обольщали себя надеждой на то, что сможем докончить его без помощи международного пролетариата»⁸⁹.

Условия, созданные победой над контрреволюцией, открыли такую реальную возможность — однако лишь при условии поэтапной выработки верных решений и их практической реализации. В целом этот путь оказался благоприятным: крестьянство получило из него большую выгоду, что послужило укреплению его отношений с советской властью; рабочий класс сумел обеспечить огромный общественно-политический прогресс благодаря введению современного трудового законодательства, восьмичасового рабочего дня, социального страхования и законов по защите труда, наряду с повышением окладов. Без сомнения, всё это были социальные достижения на пути к социалистическому обществу. Хильдермейер также отмечает: «Однако похоже, что убеждение о начале движения к новым горизонтам вышло за границы круга твёрдых большевиков, получив гораздо более широкое содержание, чем просто социалистическая идея»⁹⁰.

Однако политическое развитие в этом направлении не шло равномерно, поскольку политическая структура и механизмы функционирования партии и государства оставались не демократизированными, так что политическое влияние рабочего класса как правящего класса сдерживалось в своём развитии и оставалось всего-навсего лозунгом.

Это поставило руководителей Коммунистической партии перед весьма сложной задачей, прежде всего в силу положения государственного аппарата и всей политической и идеологической надстройки общества, а вместе с тем и из-за огромных территориальных размеров страны с весьма различными условиями от региона к региону.

2.3.3. Истоки и предпосылки становления диктаторской системы правления

По своей классовой базе и по своим целям советское государство являлось социалистическим государством, однако ни кадры, ни структура и механизмы функционирования этого государства уже не соответствовали социалистическим принципам. Тому был ряд причин, которые отчасти сводились к отсталости России, а отчасти — к последствиям гражданской войны.

Россия не имела демократического опыта и связанных с ним традиций, поскольку важнейшие задачи буржуазно-демократической революции были решены, как известно, лишь Февральской и Октябрьской революциями. В короткий промежуток времени между Февралём и Октябрём было начато буржуазно-демократическое развитие, однако эта ещё довольно слабая и проводимая в том числе контрреволюционными силами демократия своей деятельностью в ходе революции была скорее дискредитирована, чем внесла вклад в укрепление демократического сознания. После революции могли возникнуть новые социалистические демократические органы вроде советов — на всех уровнях общества, в масштабах всего государства, в регионах, городах и сёлах. Но прежде чем они сумели укрепиться, они существенно растеряли своё влияние и значение в ходе гражданской войны, поскольку отныне все полномочия по принятию решений были централизованы и сконцентрированы в высших органах власти. Командный и приказной стиль, установившийся в те дни, вскоре стал общим для всего руководства государством, причём немаловажную роль сыграло то, что как государственные служащие, так и население издавна выработали привычку к бюрократическому командному стилю царской администрации, а склонность подчиняться начальству пустила крепкие корни в сознании людей.

К этому добавилось то, что вновь создаваемый аппарат государственного управления советской власти вынужден был принять в свои ряды немалое число бывших царских служащих и управляющих, поскольку ощущалась нехватка в новых и компетентных сотрудниках. Свою негативную роль сыграло также то обстоятельство, что с течением гражданской войны наиболее сознательные отряды рабочего класса значительно потеряли в численности, сражаясь на передовой в Красной Армии, и теперь давала о себе знать их нехватка.

После того как советская власть выстояла, одержав победу над контрреволюцией, и в дальнейшей перспективе имела возможность укрепиться, произошёл мощный приток новых членов в Коммунистическую партию. Среди них в значительном количестве были представлены и карьеристские элементы из мелкой буржуазии, которым благодаря хорошему образованию зачастую удавалось достичь постов в государственном аппарате. По этим причинам растущая бюрократизация государственного аппарата, несмотря на благие намерения, оставалась более или менее неизбежной. И Ленин осознавал это.

Ход событий заставил его увидеть, что в нынешних обстоятельствах развитие широкой социалистической демократии с прямым участием рабочих и крестьян в управлении государством, обрисованное им в работе «Государство и революция», было нереализуемо. Оценку этому он давал весьма критическую, и даже в одном выступлении резко отозвался о тогдашнем советском государстве как о царском аппарате, лишь чуть-чуть подмазанным советским миром⁹¹. Однако и он не сумел выдвинуть рецепта коренного изменения положения дел. Усиленная борьба против быстрого роста бюрократизма могла подействовать лишь в ограниченной мере, поскольку госаппарат вновь возрождался на основе существующих структур и уже установившихся механизмов функционирования.

На дальнейшее развитие не только политической надстройки, но и общества в целом крайне негативно повлияло то обстоятельство, что в трудное время гражданской войны одновременно с концентрацией полномочий по принятию решений фактически произошло слияние партийного и государственного руководства. Партийная верхушка Коммунистической партии в виде Политбюро функционировала как некое надправительство. Оно принимало решения по всем важным государственным и общественным вопросам, раздавая соответствующие инструкции государственным органам.

Разумеется, концентрация политической власти была оправдана в условиях гражданской войны — едва ли иначе было бы возможно добиться победы. Однако в новых условиях мирного строительства такое положение не было ни необходимым, ни полезным, поскольку это служило помехой более широкой демократизации руководящей деятельности как партии, так и государства.

Оказалось, что ни в теории, ни на практике не существовало сколько-нибудь зрелых представлений по вопросу, как должна быть организована социалистическая государственная власть, диктатура пролетариата, социалистическая демократия. Отсутствовали исторические примеры, на которые можно было бы ориентироваться. В 1871 г. Маркс считал Парижскую Коммуну найденной формой диктатуры пролетариата. Однако при внимательном рассмотрении она оказывается лишь городской администрацией, кроме того, просуществовавшей крайне недолго, так что сокровищница её опыта была очень невелика.

Маркс назвал её работающей корпорацией, в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы, из чего позже сделали вывод, что разделение властей между законодательной и исполнительной властью, выработанное и применяемое в буржуазно-демократической государственной системе, для государства диктатуры пролетариата непригодно и недопустимо.

Между тем подобное мнение и его обоснование ссылкой на констатацию Маркса о способе работы Парижской Коммуны ошибочно, поскольку Маркс лишь признал факт, а вовсе не утверждал, что такой способ должен быть обязательным для социалистического государства. Эта, по моему мнению, ошибочная интерпретация при дальнейшем развитии и развёртывании социалистического государства привела к ряду нерешённых проблем, а также ко многим несоответствиям, усиливавшихся тем, что здесь «руководящая роль партии» рассматривалась как несомненная константа государства, хотя ни её конституционный статус, ни её полномочия так и не получили однозначного определения и разъяснения. В Парижской Коммуне, однако, такой конструкции не было, не было «руководящей партии», потому об этом и не возникло сколь-нибудь ясных концепций; Маркс же на эту тему вообще не высказывался.

После того как негативные последствия такой конструкции уже достаточно проявились на практике, Ленин пришёл к выводу, что положение нужно срочно менять, поскольку таким образом советы как государственные исполнительные органы фактически лишаются полномочий и ответственности. В связи с этим он предложил чётко разграничить функции и задачи партии и советов, то есть государственных органов власти и управления. К сожалению, Ленин не имел возможности детально разработать и претворить в жизнь это предложение, и потому прежнее положение дел не только оставалось неизменным, но и позднее было до предела развито Сталиным, в результате чего советы всех уровней деградировали до простых придатков партии.

Одним из следствий этих не получивших прояснения проблем и антидемократической практики, установившейся в гражданскую войну, стало то, что ещё при становлении Советского Союза возникли условия, сделавшие возможным и способствовавшие тому, что первые шаги к социализму были уже на ранней стадии отмечены серьёзными ошибками.

2.3.4. Сталин получает власть над партийным аппаратом

В политическое бюро Российской Коммунистической партии входило первоначально пять человек, а именно: Ленин, Троцкий, Каменев, Сталин и Бухарин. Потом в него были включены Зиновьев и Томский, после чего количество увеличилось до семи. Формально председателя не было, однако благодаря своему авторитету вождём признавался Ленин. Если сперва партийный аппарат оставался относительно небольшим, а руководимый Свердловым секретариат насчитывал лишь нескольких сотрудников, то в дальнейшем он рос по мере увеличения количества выполняемых задач. После безвременной смерти Свердлова 16 марта 1919 г. возникла необходимость объединить под единым руководством секретариат с созданным к тому времени организационным бюро. При поддержке Зиновьева Каменев предложил поручить Сталину руководство секретариатом, таким образом сделав того генеральным секретарём. Сталина он знал ещё по Грузии, в начале их революционной деятельности. Позднее, ещё перед Февральской революцией, он был с ним вместе в сибирской ссылке, а после Февраля и до приезда Ленина в Петроград руководил вместе с ним редакцией «Правды».

Поскольку Каменев считал пост генерального секретаря прежде всего должностью, подчинённой Политбюро и выполняющей в основном организационно-технические задачи, и поскольку он считал себя по образованности и знаниям гораздо выше Сталина, то не мог предвидеть какой-либо опасности в этом назначении, кроме усиления собственного влияния в партийном руководстве. Ленин не был в восторге от этого назначения и считал, что «этот повар будет готовить острые блюда». Однако в конце концов он уступил давлению Каменева и Зиновьева, поскольку Сталин, вне всякого сомнения, обладал организационным талантом и умением проявить себя.

Как бы то ни было, это решение предопределило направление будущего развития, которое в то время ещё нельзя было предугадать. Пока Ленин стоял во главе партии, подчинение секретариата политическому бюро и контроль за ним оставались, по всей видимости, гарантированы. Но после того как Ленин по причине серьёзной болезни вынужден был оставить активную работу, положение изменилось. В том числе благодаря удачно сложившимся на тот момент обстоятельствам Сталин смог создать из секретариата, управляемого им, бюрократический аппарат власти, всё более выходивший из-под какого бы то ни было контроля и расширявший своё влияние на всю партию и государственный аппарат. Поскольку секретариат в то же время отвечал и за кадровую политику, Сталин постепенно смог расставить на все важные посты в партии и государстве (не только в центре, но и в регионах огромной страны) людей, лично преданных ему, а тех, к кому он не испытывал симпатии, переместить или сместить. Впоследствии он не единожды пускал в ход эти возможности с целью всё большего укрепления собственной власти. Таким образом, в партийном аппарате смог возникнуть источник бюрократически-диктаторской системы правления.

Описанному процессу деформации в партии оказывалось решительное сопротивление — как со стороны Троцкого в Политбюро, так и в Центральном Комитете и в многочисленных парторганизациях. Тем не менее, опираясь на Зиновьева и Каменева, Сталин смог с помощью злоупотребления властью, обмана и манипуляций подавить какие бы то ни было требования восстановления внутрипартийной демократии. Кроме того, Коммунистическая партия значительно выросла, и большинство её новых членов не обладало политическими знаниями, тем более знаниями теоретическими, и потому ими было легко манипулировать.

Ленин был чрезвычайно озабочен этим вопросом и требовал сократить число членов партии хотя бы до 200 000, организовав контроль и чистку. Однако сразу после смерти Ленина Сталин сделал прямо противоположный шаг. В виде так называемого ленинского призыва он принял ещё 200 000 членов, в результате чего политико-идеологический и теоретический уровень партии в целом стал ещё ниже.

2.4. Черепашьим ходом к социализму в одной стране?

2.4.1. Что дальше без Ленина?

Переход к нэпу прежде всего прояснил решающий вопрос: что́ должна делать советская власть после окончания гражданской войны, чтобы сохранить и укрепить диктатуру пролетариата в России как гарантию социалистического развития страны и как бастион и исходную точку для других пролетарских революций. Взаимодействие внутренних и международных процессов развития оставалось при этом важным аспектом, поскольку все были согласны, что Россия может начать строительство социализма, однако оно может быть успешно завершено только при условии, что за русской революцией последуют революции в других европейских странах, тем самым обеспечив России мощную экономическую и техническую поддержку. На этот счёт Ленин высказывался столь часто и ясно, что при его жизни об этом не возникало дискуссий. Это неопровержимый факт, хотя впоследствии он замалчивался либо отрицался Сталиным.

Когда при выработке партийной программы РКП(б) возникли требования внести в неё описание социалистического общества, Ленин отверг это предложение, приведя тот довод, что пока ещё нельзя знать, какие черты примет построенный социализм, поскольку для этого ещё нет практического материала. Только будущий опыт покажет это. В то же время он предостерёг от переоценки российского опыта, отметив, что всякая попытка любой страны установить социализм неизбежно будет несовершенной. Лишь опыт ряда развитых стран позволит получить полную картину социалистического общества. Ленин заявил: «Было бы смешно выставлять нашу революцию каким-то идеалом для всех стран, воображать, что она сделала целый ряд гениальных открытий и ввела кучу социалистических новшеств»⁹². Только опыт более развитых стран покажет, чем мог бы стать развитый социализм. «Советские республики стран более культурных, с бо́льшим весом и влиянием пролетариата, имеют все шансы обогнать Россию, раз они встанут на путь диктатуры пролетариата»⁹³.

Основной курс нэпа, по убеждению Ленина, вовсе не прояснил многие проблемы дальнейшего общественного развития на пути к социалистическому обществу. В своих последних работах, таких как «Очередные задачи советской власти», «О кооперации», «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше» он рассмотрел многие из этих вопросов, выдвинув предложения по их решению. Из-за своей болезни (22 мая 1922 г. он пережил тяжёлый инсульт, за которым последовали ещё два) он больше не имел возможности выработать общую концепцию, сохранились лишь отрывки и отдельные высказывания, ещё не составлявшие ни теории построения социализма, ни тем более концепции о возможности окончательно построить социалистическое общество в рамках единственной страны, как это позже утверждал Сталин.

К сожалению, Ленин тяжело заболел именно в тот момент, когда стало насущно необходимым обсуждение и принятие решений для определения дальнейшего пути развития Советского Союза. Это была огромная потеря, имевшая серьёзные последствия, поскольку никто в Политбюро не обладал столь обширными знаниями и столь выдающимися способностями, как Ленин, никто не имел неоспоримого авторитета, чтобы дать нужные указания, и кроме него никто не был способен обеспечить лояльное сотрудничество всех членов Политбюро. А в этом органе накопились не только заметные разногласия, но и противоречия и конфликты.

В Политбюро вовсе не царило единодушие, как тогда демонстрировалось для публики. Напротив, шли острые споры по ряду фундаментальных вопросов дальнейшей политики, причём в центре внимания стояли такие вопросы, как внутрипартийная демократия, соотношение между промышленностью и сельским хозяйством, монополия государства на внешнюю торговлю и создание советского государства как федеративного союза национальных советских республик.

Ещё перед смертью Ленина разгорелось соперничество будущих наследников за господство в руководящей верхушке партии. Зиновьев и Каменев как многолетние ближайшие сотрудники Ленина, естественно, были убеждены, что после его смерти они заслуживают решающей роли в кругу руководителей, хотя из-за своей былой нерешительности и открытого отказа взять власть они теперь не играли прежней роли. В Сталине они не видели конкурента; в Бухарине, которому стремление к власти было чуждо — тоже; однако они находили его в Троцком, поскольку тот в послереволюционные годы считался вторым человеком после Ленина — за свои выдающиеся заслуги в Октябре 1917 г. и за свою роль главнокомандующего Красной Армии в гражданской войне. И потому Зиновьев и Каменев вошли в союз со Сталиным и составили «тройку» («триумвират») в Политбюро. Благодаря предварительным секретным соглашениям между её участниками, эта тройка оказалась способна систематически блокировать и сокращать влияние Троцкого при принятии решений. Безусловно, не последнюю роль здесь играли личные мотивы, и при внимательном рассмотрении это уже положило начало делению на фракции, что строго запрещалось решением, принятым на X съезде по инициативе Ленина, о временном запрете фракций.

Это решение было принято как временное — в условиях глубочайшего кризиса большевистской партии при переходе от военного коммунизма к нэпу. Однако позднее Сталин превратил его в постоянное, что позволило ему изображать всякую критику и отличающиеся от его собственного мнения как фракционность, получая право подавлять их, хотя именно он, вместе с Зиновьевым и Каменевым, первым создал фракцию внутри Политбюро.

Когда Ленин почувствовал, что более не поправится, его главной заботой стало сохранение единства партии, которой, как он видел, угрожала опасность — в том числе из-за личных отношений между членами Политбюро. При этом он думал прежде всего о Сталине и Троцком, поскольку, разумеется, не забыл, как подло и коварно Сталин ещё в гражданскую войну интриговал против Троцкого.

Раскол в руководстве мог легко привести к расколу в партии, а это было бы смертельно опасно для ещё неокрепшей советской власти. Ленин письменно зафиксировал свои мысли о руководстве партии и при этом также дал характеристики важнейшим членам Политбюро, описав их сильные и слабые стороны. Это верно, что он не выдвинул предложений, кому из них следует взять на себя основную ответственность и стать вождём партии, тем более что должности председателя и не существовало. Но по крайней мере он констатировал, что Троцкий «самый способный человек в настоящем ЦК», хотя наряду с этим и критически отметил его излишнюю самоуверенность и его склонность к администрированию⁹⁴. Очевидно, его замечание об излишней самоуверенности Троцкого не было неверным, но едва ли можно отрицать, что самоуверенность Ленина была отнюдь не меньше.

Критические оценки Лениным Зиновьева и Каменева были более важны политически, поскольку относились к их нерешительному поведению и отказу взять власть в ходе вооружённого восстания в дни перед Октябрьской революцией, и Ленин считал это не случайным эпизодом. Очевидно, он считал, что им не хватает необходимой решительности в кризисных ситуациях.

Следует предположить, что они оба посчитали себя униженными и оскорблёнными, поскольку Ленин написал, что считает Троцкого более способным, хотя тот формально присоединился к большевикам лишь в 1917 г., в то время как они в течение долгого времени были ближайшими сподвижниками Ленина.

О грубости и нелояльности Сталина Ленин выразился довольно резко, предложил даже сместить его с поста генерального секретаря. «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью», — такова была его мысль⁹⁵. Уже сам факт того, что один человек в партии получил «необъятную власть», был неприемлем и противоречил уставу партии, но то, что Ленин сверх того опасался, что Сталин сможет злоупотребить этой властью — это уже было уничтожающей оценкой.

Заметки Ленина, вопреки выраженной им воле, по неосторожности попали в руки Зиновьева, Каменева, Бухарина и Сталина, и эти четверо решили держать их до поры в тайне. Вместе с тем они сразу всеми силами принялись интриговать против Троцкого и пытаться изолировать его, поскольку все они сходились в том, что тому не следует играть значительной роли в руководстве, хотя и руководствовались при этом весьма несхожими личными мотивами и интересами.

Без сомнения, каждый из них приобрёл собственный политический опыт в революционных битвах. Бухарин, Каменев и Зиновьев обладали более-менее солидными теоретическими познаниями марксизма, хотя Троцкий и в этой области превосходил их, в то время как преимущество Сталина было скорее в практической организации, а не в теории. Он сам всегда называл себя «практиком».

Если бы они отбросили все второстепенные расхождения со смертью Ленина, если бы забыли все личные разногласия и амбиции и в лояльном сотрудничестве вместе искали бы наилучшие решения насущных проблем — без интриг и попыток вытолкнуть кого-либо из руководства или добиться личного верховенства — то их коллектив, вероятно, смог бы удержать партию и социалистическое государство от крупных потрясений и кризисов. Но именно в этом и сомневался Ленин, и именно потому он и написал письмо к съезду, известное под именем «Завещания Ленина», долго державшееся в секрете и лишь позднее получившее известность. Так как Ленин не выдвинул определённого предложения о том, кого считать его возможным преемником, то можно предполагать, что он хотел посоветовать им всем работать в стиле коллективного руководства и продолжать его наследие. Тот факт, что из-за эгоистических интересов они оказались неспособны на это, является одной из причин позднейших трудностей и потрясений в развитии ВКП(б) и Советского Союза.

2.4.2. Социалистическая индустрия и частное сельское хозяйство

Очевидно, что приоритетной задачей стало как можно более скорое построение социалистической индустрии, так ей предстояло стать основой дальнейшего роста ослабленного рабочего класса и укрепления его союза с крестьянством. Экономическая связь интересов рабочего класса с интересами крестьянства была бы обеспечена только в том случае, если бы промышленность поставляла сельскому хозяйству срочно необходимые машины, инструменты, оборудование и продукты потребления. Денежные доходы от рыночной продажи зерна и других сельскохозяйственных продуктов не приносили никакой пользы крестьянам, если на вырученные деньги они не могли приобрести товары.

Для восстановления значительно разрушенной промышленности и для её развития требовались колоссальные инвестиции, которые в силу сложившихся обстоятельств следовало взять из сельского хозяйства, так как других фондов накопления попросту не было. Относительно так называемого первоначального накопления не прекращались острые споры, особенно между экономистами Бухариным и Преображенским. Последний считал, что доходы сельского хозяйства должны стать прежде всего важнейшим источником накопления, и что их необходимо изымать за счёт применения дифференцированной налоговой политики, причём львиную долю следует собирать прежде всего с зажиточных крестьян. Бухарин, наоборот, считал это способом подорвать союз между рабочим классом и крестьянством. Его главный аргумент состоял в том, что в экономическом развитии страны пока ещё преобладает сельское хозяйство. Обеспечение городов зависело от производства зерна, а кроме того, для получения средств для импорта в распоряжении советского государства зерно на некоторое время оставалось единственным продуктом экспорта.

В этой ситуации объективно было весьма затруднительно соблюсти верный баланс между развитием промышленности и сельским хозяйством. Однако в конечном счёте никто не мог отмахнуться от того факта, что необходимые средства следовало брать в основном из прибавочного продукта зажиточных крестьян — до тех пор, пока промышленность не начнёт сама зарабатывать средства для расширенного воспроизводства. По этому жизненно важному вопросу в Политбюро не было единого мнения. В то время как Троцкий, а в определённой мере также Зиновьев и Каменев, были убеждены, что социалистическая индустрия — определяющая экономическая база диктатуры пролетариата и развития на пути к социализму, Бухарин, Рыков и Томский считали, что важнейшей основой дальнейшего развития является сельское хозяйство. В этих разногласиях Сталин в ту пору занимал положение посредника либо вообще не высказывал своего мнения (по русской пословице «молчание — золото»), так как его положение ещё не было достаточно крепким, а в экономических вопросах он к тому же не особо разбирался. Поэтому он присоединился к большинству вокруг позиции Бухарина и Рыкова. В тех обстоятельствах Сталин, безусловно, считал её наиболее безопасной, поскольку в самой «тройке» существовали заметные расхождения, а Зиновьев старался ограничить растущее влияние Сталина и его претензии на верховенство.

Таким образом Сталин превратил политику приоритетного развития сельского хозяйства в «линию партии», причём как генеральный секретарь он принял на себя основную ответственность, в то время как Бухарин стал главным теоретиком этой политики.

Враждебность к Троцкому послужила объединяющей нитью «тройки» Сталина, Зиновьева и Каменева. В остальном же их общая политическая основа была довольно слабой. В сложившихся после кончины Ленина обстоятельствах совершенно отсутствовала единая политическая линия по началу социалистического строительства с опорой на нэп. Множество решений принималось исходя из более-менее прагматических соображений, завися от колеблющегося большинства в Политбюро, и вскоре пересматривалось, из-за чего вместо проведения чёткой линии зачастую происходили зигзагообразные движения. Поскольку протоколы заседаний Политбюро не публиковались, то бо́льшая часть споров оставалось скрыта от членов партии. Кое-что, однако, стало известно из писем, отправленных Лениным в последние месяцы его жизни Троцкому; к примеру, Политбюро вопреки сопротивлению Троцкого приняло решение о частичной отмене государственной монополии внешней торговли. Ленин, узнав об этом, тут же потребовал отмены решения и просил Троцкого протестовать также и от его (Ленина) имени, чтобы объединёнными усилиями добиться пересмотра дела. И по другим вопросам Ленин обращался к Троцкому с поручениями и просьбами выступить от его имени против определённых решений.

Первым, кто в Политбюро глубже занялся проблемами промышленности, стал Троцкий. Он написал подробные тезисы на эту тему, разъяснив их в своём докладе на XII съезде РКП(б), прошедшем уже в отсутствие тяжело больного Ленина. В докладе Троцкий доказывал, что плановое строительство индустрии с необходимыми пропорциями между тяжёлой и лёгкой промышленностью должно послужить экономической основой роста рабочего класса, укрепления диктатуры пролетариата и претворения в жизнь союза рабочего класса с крестьянством, а также создания базы для развития сельского хозяйства. Он предложил перейти к общегосударственному планированию, наделив плановую комиссию необходимыми полномочиями. Ленин, с которым он уже ранее обсуждал этот пункт, вначале высказывал сомнения в отношении прав плановой комиссии, но затем поддержал предложение Троцкого.

В тезисах и докладе было чётко сформулировано, что́ является определяющей основой диктатуры пролетариата:

«Своё руководящее положение рабочий класс может, в последнем счёте, сохранить и укрепить не через аппарат государства, не через армию, а через промышленность, которая воспроизводит самый пролетариат. [...] Только развитие промышленности создаёт незыблемую основу пролетарской диктатуры. Сельское хозяйство, несмотря на то, что оно всё ещё находится у нас на низком техническом уровне, имеет первенствующее значение для всей экономики Советской России»⁹⁶.

Зависимость от сельского хозяйства не может оставаться долгой, поскольку

«промышленность, живущая за счёт бюджета, т. е. за счёт сельского хозяйства, не могла бы создать устойчивой и длительной опоры для пролетарской диктатуры. Вопрос о создании в государственной промышленности прибавочной стоимости есть вопрос о судьбе Советской власти, т. е. о судьбе пролетариата. Расширенное воспроизводство государственной промышленности, немыслимое без накопления государством прибавочной стоимости, есть, в свою очередь, условие развития нашего сельского хозяйства в социалистическом, а не в капиталистическом направлении. Через государственную промышленность пролегает, таким образом, путь к социалистическому общественному строю»⁹⁷.

В то же время тезисы и доклад в очередной раз указывали, каким образом должно происходить социалистическое преобразование в сельском хозяйстве, а именно,

«что признание крестьянством социалистических методов хозяйствования может быть достигнуто только наглядно-показательным путём, т. е. доказательством крестьянству на практике в течение ряда лет того факта, что коллективное хозяйство экономически выгоднее, рациональнее и т. п»⁹⁸.

Это показывает, что Троцкий солидаризовался с Лениным, уже неоднократно высказывавшимся по этому вопросу в том же ключе.

Тезисы были единогласно приняты съездом и в силу этого их следовало рассматривать как обязательную линию экономической политики. Однако большинство Политбюро, очевидно, противилось практической реализации линии, предложенной Троцким и утверждённой на съезде, поскольку, по-видимому, отныне законы межфракционной борьбы уже преобладали над доводами о пользе дела. В то время как тезисы были отложены в долгий ящик, Сталин обвинил Троцкого в том, что тот требует «сверхиндустриализации» за счёт крестьянства. Уже само понятие «сверхиндустриализация» в стране со столь слабой индустрией указывало на теоретический уровень подобных аргументов.

Надуманная враждебность Троцкого к крестьянству впоследствии стала одним из шаблонных аргументов при доказательстве его якобы вражды к «ленинизму». Наряду с остальными членами Политбюро Сталин также отверг требование Троцкого начать выработку долговременного экономического плана, приписав ему, что таким образом тот лишь жаждет стать «диктатором» над всей промышленностью. Стало совершенно очевидно, что в Политбюро происходила не только борьба за выбор направления движения (её результат был чрезвычайно важен для дальнейшего развития советского общества), но и что ей сопутствовали личные конфликты и в ней преследовались личные интересы. Короче говоря, это руководство не было на высоте поставленных перед ним исторических задач.

2.4.3. Внутрипартийная борьба за власть под лозунгом «ленинизм или троцкизм?»

После смерти Ленина в 1924 г. дискуссии приняли чрезвычайно острые формы, в итоге выплеснувшись наружу. Вместо того, чтобы единодушно проанализировать сложные задачи развития советской страны и сообща направить силы на поиск подходящих политических решений, Зиновьев, Каменев и Сталин развернули беспрецедентную травлю Троцкого с целью выставить его противником Ленина. В качестве предлога для организации клеветнических дебатов они воспользовались публикацией Троцкого об Октябрьской революции. Согласовав свои действия, все трое одновременно выступили с заявлениями и речами, в которых на основе фальсификаций, приписок и клеветы утверждали, что Троцкий прокрался в партию большевиков, чтобы заменить ленинизм троцкизмом. Инициатором кампании стал Зиновьев, потребовавший исключения Троцкого из партии, что в то время не нашло поддержки у Сталина, поскольку тот считал это несвоевременным. Однако все трое ввязались в идеологическую битву за «ленинизм» против «троцкизма» — совершенно неожиданную для партии — после того как на XIII партконференции только что закончилась несколько более длительная дискуссия о внутрипартийном курсе, многими воспринятая как «литературная перепалка».

В этой кампании определённую роль сыграл тот факт, что в русской социал-демократии, а затем и в Российской Коммунистической партии, понятия «большевизм» и «ленинизм» использовались как синонимы, поскольку Ленин являлся вождём большевистской фракции, а затем — большевистской партии. Поэтому сторонников большевиков зачастую именовали ленинцами или сторонниками ленинизма, что совершенно не нравилось Ленину, ибо в его представлении большевизм являлся политическим течением, а не особой теорией, которую можно было поставить на одном уровне с марксизмом. Себя самого он всегда называл последовательным марксистом, применяющим марксизм к конкретным условиям России. При этом он был лишён каких бы то ни было амбиций добавить к теории марксизма ещё и теорию ленинизма.

Воспользовавшись этим словоупотреблением, члены «тройки», вопреки воле Ленина, превратили большевизм из политического течения в теорию ленинизма. Сталин в своих лекциях «Об основах ленинизма», прочитанных им в апреле-мае 1924 г. в университете имени Свердлова, заявил, что теперь ленинизм является марксизмом эпохи империализма и пролетарской революции⁹⁹.

Зиновьев написал пространную работу «Ленинизм», в которой, не представив убедительного определения ленинизма как теории, ограничился лишь различными пересказами, в которых политическое течение и теория были смешаны так же, как и у Сталина.

В своём докладе «Большевизм или троцкизм?» Зиновьев объяснял ленинизм так: «Ленинизм есть марксизм эпохи империалистских войн и мировой революции, непосредственно начавшейся в стране, где преобладает крестьянство»¹⁰⁰.

Всем этим Сталин и Зиновьев вызвали настоящий теоретический хаос, поскольку путаница между политическим течением и теорией послужила основанием тому, чтобы по аналогии сконструировать теорию троцкизма, противопоставить её ленинизму и марксизму и объявить несовместимой с ними обоими.

Понятие «троцкизм» в русской социал-демократии было названием течения, которое не принадлежало ни к фракции большевиков, ни к фракции меньшевиков, а занимало промежуточное положение. Троцкий со своими сторонниками стремился преодолеть раскол партии на две фракции и восстановить первоначальное единство русской социал-демократии. Троцкий ошибочно полагал, что их политические разногласия о характере и движущих силах русской революции будут преодолены с ходом классовой борьбы. В течение ряда лет он развивал на основе теории марксизма ряд политико-идеологических положений, отчасти раскритикованных Лениным, который видел в них прежде всего завуалированные уступки меньшевикам, хотя на деле они по большей части совпадали со взглядами большевиков. При взгляде из сегодняшнего дня многие аспекты этой полемики кажутся не столь значительными, и они не были свободны от личного раздражения.

Это было связано с тем, что в начале своей политической деятельности Троцкий был сторонником Ленина и под его руководством активно и успешно принимал участие в журналистской работе «Искры», так что Ленин предлагал ввести его в редакционную коллегию газеты. Однако на лондонской партийной конференции РСДРП в 1903 г., когда разгорелась дискуссия об организационных принципах и уставе партии, вызвавшая раскол, Троцкий отошёл от Ленина, не разделяя его взгляда на организацию партии как сообщества «профессиональных революционеров». После недолгого участия во фракции меньшевиков Троцкий покинул и её, поскольку его политико-идеологические позиции, в особенности в отношении оценки приближавшейся русской революции 1905 г. и её движущих сил, стояли гораздо ближе к большевистским. Меж тем Ленин и большевики усматривали в поведении Троцкого некий акт предательства и встречали его тогда не только с недоверием, но и с враждебностью. Многое из полемики тех дней по прошествии времени кажется буквоедством, а подчас даже малодушным желанием одержать верх в споре — недостаток, столь часто сопровождающий дискуссии в группах политических эмигрантов. Как бы то ни было, на деле основывающиеся на марксизме взгляды Троцкого чаще всего были ближе ко взглядам большевиков, чем меньшевиков, которых он также критиковал и против которых боролся — но, как считали большевики, недостаточно последовательно.

Во всяком случае, Троцкий в развитии своих теоретических и политико-идеологических взглядов постепенно — прежде всего после краха II Интернационала — настолько приблизился ко взглядам Ленина, что после взрыва Февральской революции и своего возвращения в Россию сразу и последовательно занял позицию на стороне Ленина, активно поддержав его политику, в то время как ближайшие сотрудники Ленина — Каменев, Зиновьев, Рыков, а вместе с ними и Сталин — поначалу отвергли её, и лишь после серьёзных споров перешли на позиции Ленина (как выяснится позднее, и здесь с оговорками).

Сторонники Троцкого (около 4 000 человек) были приняты в в РКП(б) на VI съезде партии в июле 1917 г., а сам Троцкий был избран в Центральный Комитет, а затем и в позднее созданное политическое бюро. Теперь же Сталин и Зиновьев называли это так: Троцкий «прокрался», чтобы бороться против «ленинизма» изнутри и подменить его «троцкизмом». Ленин же, напротив, считал коллективное присоединение межрайонной группы под руководством Троцкого большим достижением, поскольку видел в нём объединение с большевиками лучших элементов революционного движения России.

Хотя в этой группе близких и многолетних соратников Ленина Троцкий как член Политбюро был «новичком», и недоверие и насторожённость к нему всё ещё оставались у некоторых бывших противников, но благодаря своим выдающимся способностям и своей энергичной деятельности он сумел добиться важного положения в партии. Он сыграл решающую роль в Октябрьской революции как председатель Петроградского Совета и руководитель Военно-революционного комитета. То, что Ленин поручил именно Троцкому создание и руководство Красной Армией, наглядно демонстрирует его особое доверие к надёжности и к способностям Троцкого. И тот факт, что Ленин в свои последние дни жизни в мыслях о будущем руководстве партии считал именно Троцкого наиболее способным — а не Зиновьева или Каменева, не говоря уж о Сталине, — говорит о его высокой оценке, несмотря на прежние сомнения и разногласия.

Зиновьев, Каменев и Сталин объявили ядром так называемого троцкизма теорию перманентной революции, которую Троцкий развивал перед революцией 1905 года. Они заклеймили эту теорию почти такими же аргументами, которые использовались против Ленина, будто тот якобы перепрыгивает прямо из царизма в диктатуру пролетариата, полностью игнорируя роль крестьянства как союзника.

Это стало откровенным искажением взглядов Троцкого — можно сказать, карикатурой. Поскольку главное содержание концепции перманентной (т. е. непрерывной) революции — Троцкий взял это понятие у Маркса, использовавшего его после буржуазной революции 1849–1849 гг. в «Обращении ЦК к Союзу коммунистов» — сводилось к тезису, что революция в России не может остановиться на решении буржуазно-демократических задач. Как сказал Маркс, интерес пролетариата состоит в том, чтобы не удовлетворяться достижением буржуазной демократии, а всё дальше продолжать революцию, пока наконец не будет достигнута победа пролетариата. Необходимо сделать революцию «непрерывной». Совершенно в том же смысле Троцкий утверждал, что буржуазно-демократическая революция в России не должна ограничиваться решением демократических задач: ей необходимо перерасти в пролетарско-социалистическую революцию, поскольку решающей движущей силой революции отныне является пролетариат в союзе с крестьянством. Если не вносить туман в этот тезис, то нельзя не видеть, что в принципе это та же самая концепция, которую в противоположность меньшевикам защищал и Ленин, заявлявший в «Двух тактиках социал-демократии», что из буржуазного характера революции ещё не следует, будто бы пролетариат больше не должен её развивать.

В ту пору между Лениным и Троцким развернулась полемика по второстепенным и скорее тактическим расхождениям в выдвинутых концепциях. Теперь эти разногласия были откопаны Сталиным, Зиновьевым и Каменевым, до предела раздуты и использованы в качестве доказательства принципиальной противоположности взглядов Ленина и Троцкого.

Наиболее абсурдной фальшивкой стало утверждение, будто бы Троцкий настаивал на революции без крестьянства: в соответствующих работах Троцкий уделил особое внимание важной роли крестьянства, в то же время совершенно верно показав, что из-за своего общественного положения в качестве мелких собственников и из-за своего расслоения оно на разных этапах революции будет занимать различное положение по отношению к целям пролетариата. Но для Сталина и для других противников Троцкого истинная суть этого давнишнего и к тому времени устаревшего спора была не важна, поскольку они стремились лишь оклеветать Троцкого как противника Ленина. Вся линия этих дебатов была направлена в прошлое, цеплялась за давно забытые эпизоды прежних споров, полностью упуская произошедшее тем временем развитие и изменение взглядов Троцкого и его отношения к Ленину и к большевизму в ходе Октябрьской революции, гражданской войны и строительства советской власти. Вместе с тем полностью игнорировалось и отношение Ленина к Троцкому на протяжении ряда лет.

Хотя в последние годы жизни Ленина Троцкий гораздо чаще других членов Политбюро высказывал согласие с его взглядами, после смерти Ленина он оказался в трудном положении. Фракционная «тройка» Зиновьева, Каменева и Сталина не только фактически изолировала его в Политбюро (к чему приложил руку и Бухарин), но наряду с этим Сталин удалил его ближайших сотрудников из Народного Комиссариата по военно-морским делам и окружил его собственными доверенными лицами, так что возможности Троцкого к действию всё более ограничивались, пока, в конце концов, он не был смещён с поста наркомвоенмора.

2.4.4. Сельскохозяйственные торговые кооперативы как путь к социализму?

В практической политике Сталина как генерального секретаря всё более преобладала, хотя и не без колебаний, линия Бухарина, Рыкова и Томского, которая в очевидном противоречии с решениями XII партийной конференции усматривала приоритетную задачу в поддержке сельскохозяйственного производства, поскольку производство хлеба было весьма важно как для снабжения городского населения, так и для экспорта. Однако эта линия пренебрегала развитием промышленности.

В согласии с законами рынка введение свободной торговли и рыночной экономики очень скоро привело к усилению социального расслоения внутри крестьянства. На первое место вышло производство зерна для рынка, для обеспечения снабжения и экспорта, однако наибольшая часть его поставлялась зажиточными середняками и кулаками, лучше обеспеченными тягловым скотом и инструментами, в то время как бедняки в массе своей могли производить лишь для собственного пропитания. В обеспечение более быстрого роста производства для рынка, всё большее значение играли различные льготы для богатых крестьян: они получали кредиты для покупки машин, им предоставлялось право обрабатывать больше земли, а также нанимать работников, хотя это и запрещалось советской конституцией. В то же время они могли увеличивать свои доходы, давая в пользование лошадей и машины безлошадным беднякам. В итоге крепкие середняки и кулаки всё больше обогащались и могли накапливать значительные финансовые средства, в то время как слабые середняки и бедняки не имели такой возможности и становились всё беднее. Так в деревне укоренялись серьёзные причины для социального конфликта из-за растущих противоречий между различными слоями крестьянства, и тем более — между кулаками и советской властью. Кулаки оказывали давление, желая получить новые возможности производительного вложения накопленного ими капитала. Благодаря своей экономической силе они добились в деревне несколько большего политического и идеологического влияния, вошли в союз с торговой буржуазией в городах и обогащались за счёт спекуляции зерном.

Концепция такой политики, чьим главным теоретиком стал Бухарин, основывалась на попытке втянуть крестьянство в социалистическую экономику с помощью кооперации и таким образом постепенно, «черепашьим шагом», построить социализм в деревне — как это сформулировал Бухарин. Однако эта кооперация формировалась не из производственных кооперативов, а из торгово-закупочных, кредитных, потребительских и прочих подобного рода кооперативов в сфере обращения.

Основная идея, исходившая от Ленина, состояла в том, чтобы организовать примерно 25 миллионов крестьянских хозяйств в широкую систему кооперации, ввести их в формы сотрудничества и включить в процесс советской экономики. Этот план годился для частичного преодоления раздробленности сельскохозяйственных предприятий и для поддержания духа коллективизма среди крестьян. Нынче же он трактовался односторонне и был абсолютизирован. При этом исчезло принципиальное понимание того, что новые производственные отношения в сельском хозяйстве не могут возникнуть в сфере обращения экономического процесса воспроизводства, в которой законы рынка ведут к дальнейшей дифференциации собственности. Их можно создать лишь в сфере производства, и там для них нужны не частные, а кооперативные или государственные отношения собственности.

Меж тем фракция Сталина — Бухарина в Политбюро проводила другую политику, отдававшую приоритет сфере обращения. Бухарин объяснял это так: «К социалистическому производству на земле мы придём не путём вытеснения крестьянских хозяйств советскими хозяйствами на почве разорения крестьянских хозяйств, а совершенно иным путём, а именно путём вовлечения крестьянства в кооперацию, связанную с нами и зависимую экономически от государства и его институтов; мы придём к социализму здесь через процесс обращения, а не непосредственно через процесс производства; мы придем сюда через кооперацию»¹⁰¹.

Бухарин даже считал, что путём поддержки производства частных сельских предприятий и принятия их в кооперативы сферы обращения могут быть сняты классовые противоречия. «По мере того как через процесс обращения крестьянское хозяйство будет всё более и более втягиваться в социалистическую орбиту, будут стираться классовые грани, которые потонут в бесклассовом обществе»¹⁰². Так, со ссылками на ленинский план кооперации, проводилась политика, якобы способная в далёкой перспективе врастить крестьянство как целое в социализм, не меняя отношений собственности. На практике же эта политика привела к совершенно другим результатам, из-за которых советская экономика оказалась ввергнута в самый масштабный и самый угрожающий кризис.

Избранный путь развития позволил увеличить сельскохозяйственное производство, однако оно лишь достигло довоенного положения 1913 г. Но ещё более критичным стало то, что рыночная часть зерна, которая была необходима в первую очередь, составляла лишь немногим более 50 % довоенного количества. Строительство промышленности отставало из-за нехватки необходимых вложений, поскольку из-за несообразной налоговой политики сельское хозяйство обеспечивало лишь низкую норму накопления. Она была достаточна для починки и восстановления разрушенных заводов, но её не хватало для строительства новой современной промышленности.

Предположение Бухарина о том, что большее богатство крестьян через больший спрос ускорит и развитие промышленности, оказалось неверным. Как следствие — затяжной дефицит всех промышленных товаров; крестьянство не могло использовать вырученные деньги ни для производства, ни для потребления. В результате эти средства тоже не участвовали в накоплении для нужд промышленности, поскольку не поступали в государственный бюджет в ходе оборота на рынке.

Такое положение породило в крестьянстве (естественно, сперва среди богатых крестьян) растущее недовольство, позднее перешедшее в сопротивление. Оно уже не было заинтересовано в дальнейшем наращивании производства, поскольку для этого отсутствовали материальные стимулы, а также техника, обеспечившая бы такой рост. Отношение крестьян к советской власти становилось всё более холодным, а союз с рабочим классом ослаб. Советская власть всё больше теряла своё влияние в деревне, тем более что ухудшение положения беднейших слоёв крестьянства и деревенской бедноты, в свою очередь, способствовало негативному отношению с их стороны. Всё чаще крестьяне отказывались продавать запасы зерна государству по фиксированным ценам, предпочитая реализовывать его спекулянтам по гораздо более высоким ценам. Заготовка хлеба для снабжения городов и для обеспечения экспорта приобрела характер растущей проблемы, которую нельзя было решить ежегодными партийными кампаниями хлебозаготовок.

Совершенно очевидно, что «линия партии», установленная фракцией Сталина — Бухарина, не привела к ожидаемым результатам в направлении к построению социалистического общества. Вместо этого она обострила противоречия нэповского переходного общества, усилив экономическое, политическое и идеологическое влияние капиталистических сил, в то время как от партии и рабочего класса утаивалось истинное положение.

2.4.5. Критика и предложения Объединённой левой оппозиции

Когда Зиновьев и Каменев поняли, что реализуемая ими политика оказалась неспособна обеспечить дальнейшее строительство социализма и способствовала накоплению противоречий, усиливая частнокапиталистические силы в городе и в деревне и тем самым подрывая стабильность советского государства, то они дистанцировались от Сталина и его линии — тем более, что они осознали, что тот использовал кампанию против так называемого троцкизма главным образом для усиления собственного влияния в партийном и государственном аппаратах. Они пришли к мнению, что Троцкий в сущности прав в своей критике, в своих предложениях по развитию внутрипартийной демократии и в борьбе против бюрократизма партийного и государственного аппарата. И потому, несмотря на личную неприязнь и на декларированную враждебность «тройки» против Троцкого, Зиновьев и Каменев пошли на сближение с Троцким.

Памятуя об их прежних поступках, Троцкий сначала выказывал в их сторону недоверие и сомнения, однако позже они договорились о проведении совместного анализа положения советского общества. Они намеревались изложить в обширном документе предложения по исправлению политического курса с целью изменить партийную политику так, чтобы она последовательно определялась целями социализма. Это соответствовало не только обычаям большевистской партии времён Ленина, но и партийному уставу.

Но время не стояло на месте. Доминирование Сталина благодаря партийному и государственному аппарату, который он возглавлял и которым управлял, к тому времени настолько усилилось, что шансы уже заранее были сравнительно невелики. Каменев считал, что совместного выступления трёх самых известных вождей большевиков будет достаточно, чтобы обеспечить им партийное большинство, однако это оказалось огромным заблуждением. Поскольку той партии, в которой Троцкий, Зиновьев и Каменев были самыми известными после Ленина вождями, уже не существовало! Со временем она полностью сменила как свой состав, так и свою политико-идеологическое позицию — и в этом Зиновьев и Каменев сами приняли активное участие в ходе первого периода «борьбы с троцкизмом». Поэтому и на них тоже лежала доля ответственности за создавшееся положение.

Кроме того, вследствие проведения линии Сталина и Бухарина к тому времени произошли важные общественно-экономические изменения, приведшие к тому, что социальная база поддержки оппозиции в рабочем классе и тем более в крестьянстве ослабла, в то время как растущий слой «бюрократов» и лиц, пользующихся привилегиями, стал социальной опорой существующей системы правления. Этот слой находился в партийном и государственном аппарате, в профсоюзах, в кооперативах, на предприятиях, в промышленных и торговых трестах и синдикатах, а также в культуре и науке.

Поскольку оппозиция могла приобрести и мобилизовать своих сторонников лишь в партии и с помощью партии, перспективы успеха объективно были довольно малы.

Сразу после смерти Ленина Сталин приступил к основательному изменению состава партии. Во-первых, «ленинским призывом» он добился того, что к партии присоединились 200 000 политически необразованных людей (чего Ленин никогда бы не потерпел); во-вторых, он за короткое время достиг полного подчинения партии центральному аппарату — благодаря тому, что на решающие партийные посты он расставил собственных доверенных лиц, в результате чего на партийных съездах и конференциях делегатами были почти исключительно сторонники его взглядов; и в-третьих, он авторитетно объявил свои взгляды «линией партии», в результате чего какое бы то ни было иное мнение автоматически считалось антипартийным уклоном. Критика работы Политбюро и Центрального Комитета рассматривалась не только как нарушение дисциплины, но и как антипартийная фракционная деятельность, борьба против партии, и соответствующим образом каралась.

В то время как в ходе первой кампании против так называемого троцкизма оппозиция ещё обладала возможностью оглашать свои взгляды, теперь это стало невозможным. Пока ещё проходили острые партийные дискуссии, а также голосования, однако их результат на самом деле был заранее уже предопределён тем, что большинство членов не располагало теоретическими и политическими знаниями, достаточными для ориентирования в обстоятельствах дела, и потому оно, естественно, голосовало за официальную «линию партии». При этом, конечно, немаловажную роль играла склонность к подчинению высшим инстанциям, унаследованная из прошлого.

Как бы то ни было, теперь «Объединённая оппозиция» Троцкого, Зиновьева и Каменева уже не имела возможности опубликовать свои взгляды. Пространный документ, в котором они проводили анализ положения советского общества и формулировали детально проработанную альтернативу будущей политики строительства социалистического общества, попросту не был напечатан. Однако их обвиняли в том, что своей фракционной деятельностью они раскалывают партию, что они уходят от ленинизма, а следовательно, и от марксизма, подменяя его троцкизмом, предают социализм и восстанавливают капитализм. Для большинства членов партии это был «бой с тенью», поскольку они не знали, в чём состоят «проступки» обвиняемых: ведь взгляды, подлежавшие осуждению, оставались неопубликованными. Когда же авторы наконец нашли типографию, согласившуюся напечатать их текст, эта типография тут же была реквизирована, а сама попытка публикации объявлена противозаконной контрреволюционной антисоветской деятельностью.

В своих клеветнических статьях партийная газета «Правда» постоянно нападала на оппозиционеров, создавая обстановку открытой враждебности в отношении них. На партийных собраниях раздувалась агитационная кампания, причём нередки были и антисемитские выпады (Троцкий, Зиновьев и Каменев имели еврейское происхождение). В таких условиях едва ли существовала возможность повлиять на изменение партийной линии в ходе делового обсуждения основных политических вопросов, тем более что Троцкий, Зиновьев и Каменев были исключены сперва из Политбюро, затем из Центрального Комитета и, наконец, из партии. Кроме того, они подверглись преследованиям. В отвратительной манере ещё царских времён они были сосланы в Сибирь, дабы держать их вдали от политической жизни. Их ближайшим сотрудникам были поручены дипломатические миссии в другие страны (Англию, Францию, Швецию, Китай), либо же они были отправлены на работу в дальние регионы, чтобы исключить из политики и их.

Если на партийных собраниях кто-то показывал своё положительное отношение к оппозиции, это сразу вызывало последствия: потерю рабочего места, начало преследования по партийной линии, арест за «контрреволюционную деятельность». Поэтому неудивительно, что платформу Левой оппозиции подписало лишь примерно 6 000 членов партии. То, что Сталин изобразил это большой победой «партийной линии», являлось чистым лицемерием, поскольку этот результат был обеспечен противоуставной и противозаконной кампанией клеветы и преследования в партии.

Обширный документ Левой оппозиции был разработан рядом ведущих деятелей ВКП(б) с намерением обсудить его на XV съезде партии в декабре 1927 г. Поскольку первоначально он был подписан 13 товарищами, его называли «Заявлением тринадцати». В создании текста принимали ведущее участие Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Преображенский и Смилга. Окончательную редакцию осуществили Троцкий и Зиновьев.

8 сентября 1927 г. Политбюро ВКП(б) своим решением запретило распространение этого документа и тем самым отвергло возможность его обсуждения в партии, что говорило о сознательном нарушении устава, в связи с чем оппозиция не признала решение и продолжала искать возможность его издания. Когда же была найдена подходящая типография, а тираж отпечатан, то последовала реквизиция типографии, а Преображенский и Серебряков — два бывших секретаря ЦК, организовавших издание — были тут же исключены из партии и арестованы. Разумеется, тоже в нарушение устава. Удалось распространить лишь небольшое количество экземпляров.

Документ состоит из довольно длинного введения, в котором объясняются намерения и цели его авторов. За ним следуют разделы с критическим анализом всех областей советского общества и политической линии (по мнению авторов, ошибочной), избранной руководством во главе со Сталиным; если эту линию не исправить, то это угрожает достижению целей социалистического общества. Указанные проблемы должны быть прояснены в глубокой внутрипартийной дискуссии, а текущая партийная линия должна быть изменена на основе устава.

«За годы, протекшие со времени смерти Ленина, мы неоднократно старались обратить внимание центральных учреждений партии, а затем и всей партии в целом на то, что, благодаря неправильному руководству, опасность, указанная Лениным, во много раз усилилась», — читаем мы в самом начале «Заявления»¹⁰³. И далее: в своих последних выступлениях Ленин сравнивал советское государство с машиной, которую её шофёр ведёт в некотором направлении, однако выясняется, что она идёт не туда. Почему? — задаёт Ленин риторический вопрос. Потому, что в обществе существуют силы, подталкивающие её в другом направлении. Чтобы не допустить этого, партия должна следить за ростом этих сил — капиталистических элементов в экономике, в промышленности, торговле и сельском хозяйстве — и подходящими средствами давать им отпор и ограничивать их. Но для этого необходимо говорить полную правду о состоянии общества и открыто признавать проблемы, чтобы возможные опасности были на виду. «С тех пор, как Ленин сделал своё предупреждение», — говорится в «Заявлении», — «у нас многое улучшилось, но многое и ухудшилось», — прежде всего экономическое влияние капитала и буржуазных элементов в бюрократии столь усилилось и выросло, что содействует укреплению их политического сознания.

Читаем далее в «Заявлении тринадцати»:

«Данный Сталиным на XIV съезде лозунг: огонь налево! — не мог не облегчить сплочения правых элементов в партии и буржуазно-устряловских элементов в стране. Вопрос: кто кого? — разрешается непрерывной борьбой классов на всех участках экономического, политического, культурного фронтов, за социалистический или капиталистический путь развития, за соответственное этим двум путям распределение национального дохода, за полноту политической власти пролетариата или делёж этой власти с новой буржуазией».

Если капиталистическая индустрия и частная мелкая промышленность поставляли примерно 40 % товаров, поступавших на рынок, а потребители продолжают получать примерно 50 % продуктов через частную торговлю, то это свидетельствует о том, что заметная часть национального дохода оседает в руках капитала. «Налоги, заработная плата, цены, кредит являются важнейшими рычагами распределения народного дохода, укрепления одних классов, ослабления — других». Но если 34 % беднейших крестьян получают лишь 18 % национального дохода, в то время как 7,5 % богатых крестьян имеют такую же долю, а с первых, так же, как и со вторых, взимается примерно 20 % сельскохозяйственных налогов, то из этого становится ясно, что на бедняков налоги ложатся гораздо большим бременем, чем на кулаков. «Вопреки опасениям руководителей XIV съезда, наша налоговая политика отнюдь не „раздевает“ кулака и нимало не мешает ему сосредоточивать в своих руках всё бо́льшие деньги и натуральные накопления»¹⁰⁴.

Повышение косвенных налогов также в первую очередь увеличивает налоговое бремя, лежащее на беднейших слоях населения. Повышение доходов различных классов и общественных слоёв демонстрирует ту же тенденцию, что говорит о росте классовых различий. В том же направлении действуют и «ножницы» цен сельскохозяйственных продуктов и изделий промышленности, поскольку сегодня крестьяне получают за свои продукты примерно полторы довоенных цены, в то время как за промышленные товары вынуждены платить в двадцать два раза больше. Неоправданно высокие расхождения между себестоимостью и потребительскими ценами на промышленные товары приводят к большим потерям для государственной промышленности, обременяя потребителей, в то время как выручаемая прибыль главным образом течёт в карманы торговой буржуазии.

В итоге авторы приходят к мнению, что рост национального дохода последних лет в первую очередь приносил пользу капиталистическим силам.

«Кулацкая верхушка деревни увеличивала свои запасы с громадной быстротой, накопления частного капиталиста, торговца, спекулянта чрезвычайно возросли. Ясно, что доля рабочего класса в общем доходе страны падала, в то время, как доля других классов росла»¹⁰⁵.

Вместе с тем открытое указание на существование подобных фактов и противоречий развития нельзя называть «паникой» или «пессимизмом», как это делает сталинское руководство, поскольку необходимо ясно видеть грозящие опасности. Для длительного переходного периода определённый рост вражеских сил, кулаков, нэпманов, а также бюрократии неизбежен, поскольку уже Ленин говорил, что капитализм на определённое время ещё останется несколько сильнее, чем социализм. От этого факта нельзя просто отмахнуться. «Но его можно преодолеть, побороть путём правильной, планомерной и систематической политики рабочего класса, опирающегося на крестьянскую бедноту и союз с середняком»¹⁰⁶. Эта политика непроста, она требует и маневрирования, и возможных отступлений. Но партийная политика должна быть честной и говорить правду, называть отступление отступлением, а не изображать успехи там, где их нет.

«За последний период произошёл решительный сдвиг партийного руководства с этих ленинских путей. Группа Сталина ведёт партию вслепую. Скрывая силы врага, создавая везде и во всем казённую видимость благополучия, она не даёт пролетариату никакой перспективы или, еще хуже, даёт неправильную перспективу»¹⁰⁷. Говоря ещё более резко: «Прямая вина группы Сталина состоит в том, что вместо того, чтобы говорить партии, рабочему классу и крестьянству всю правду о положении, она скрывала эту правду, преуменьшала рост враждебных сил, затыкала рот тем, кто требовал правды и раскрывал её»¹⁰⁸.

Чтобы оправдать собственную неверную политику, сталинское руководство предупреждает, что «опасность слева» (в то время как вся ситуация показывает опасность справа) и подавляет критику. Выгораживая свои действия, партийное руководство искажает Ленина, дополняет его так, как заблагорассудится, чтобы скрывать свои постоянные ошибки. «Со времени смерти Ленина создан целый ряд новых теорий, смысл которых единственно в том, что они должны теоретически оправдать сползание сталинской группы с пути международной пролетарской революции»¹⁰⁹.

Здесь прежде всего имеется в виду теория Сталина о построении социалистического общества в одной отдельно взятой стране, независимо от дальнейшего развития мировой истории и международной революции. Согласно этой теории, изобретённой Сталиным, можно построить социализм в национальных рамках и даже перейти к бесклассовому коммунистическому обществу социального равенства. Это воззрение, говорится в документе, основывается на сознательном искажении отдельных высказываний Ленина и составляет центральный пункт теоретических разногласий между Сталиным и левой оппозицией.

В конце введения авторы дают краткий обзор ленинских взглядов об общем пути и предпосылках перехода к социализму в отсталой России. При этом они особо подчёркивают, что только развитие социалистической промышленности на самой современной основе, обеспечивающей более высокую производительность труда, чем при капитализме, может послужить экономическим фундаментом для установления нового общества, а также для постепенного преобразования единоличных крестьянских хозяйств в крупные кооперативные социалистические предприятия. «Под этим углом зрения должна строиться вся политика партии (бюджет, налоги, промышленность, сельское хозяйство, внутренняя и внешняя торговля и прочее). Такова основная установка оппозиции. Это путь социализма»¹¹⁰.

Это принципиальное определение позиции служит основой как для критического анализа положения советского общества и политики ВКП(б) под руководством Сталина в конкретных областях, так и для постановки на обсуждение предложений по исправлению ситуации.

Нетрудно видеть, что уже во вводной декларации принципов поднимается ряд вопросов, позднее сыгравших важную роль во всём коммунистическом движении и прежде всего в социалистических странах — к сожалению, без достаточного знакомства с этой более ранней и поучительной дискуссией.

В первом разделе документа рассматривается положение рабочего класса в тогдашнем советском обществе, поскольку оно считалось определяющим критерием успешности социалистического развития.

«Решающими для оценки продвижения нашей страны вперёд по пути социалистического строительства являются рост производительных сил и перевес социалистических элементов над капиталистическими — в тесной связи с улучшением всех условий существования рабочего класса. Это улучшение должно найти своё выражение в материальной области (число занятых в промышленности рабочих, высота реальной заработной платы, характер рабочего бюджета, жилищное положение рабочих, врачебная помощь и так далее), в области политических позиций (партия, профсоюзы, Советы, комсомол); наконец, в области культуры (школа, книга, газета, театр)»¹¹¹.

Финансирование этих задач, естественно, должно осуществляться социалистическим государством за счёт произведённого прибавочного продукта; но поскольку в нашем государстве с бюрократическими извращениями «разбухший и привилегированный управленческий аппарат проедает очень значительную часть прибавочной стоимости», а также «растущая буржуазия, через торговлю, через ножницы цен, присваивает себе часть прибавочной стоимости, создаваемой в государственной промышленности», то можно констатировать, что в последнее время «численный рост рабочего класса и улучшение его положения почти приостановились»¹¹².

Вместо того, чтобы клеймить правомерные требования рабочего класса «цеховщиной» и «меньшевизмом», «надо правдиво и честно проверить наши успехи и неудачи на действительном положении трудящихся масс»¹¹³. В последнее время целый ряд факторов привёл к снижению жизненного уровня рабочего класса — в частности, повышение интенсивности труда с целью повысить производительность труда в отсутствие технического прогресса, повышение размера квартирной платы, а также рост безработицы. Кроме того, этому способствуют и такие решения, как снижение зарплат для женщин и подростков. «Среди чернорабочих в разных отраслях промышленности заработок женщин составлял в марте 1926 года — 51,8 %–61,7 %–83 % заработка мужчин»¹¹⁴. В случае подростков эти соотношения ещё хуже. У почти трёх с половиной миллионов батраков зарплата чаще всего ниже государственного минимума, из-за чего их заработок составляет не более 63 % довоенного. При этом ясно видно, что политика, проводимая в деревне, игнорируется интересы батрачества.

Согласно документу, жилищное положение рабочих на самом деле плачевнее, чем у других слоёв городского населения. Несмотря на это, жилищное строительство настолько слабо развито, что это ставит под угрозу дальнейший рост промышленности. В то же время количество безработных растёт, поскольку рабочие, приходящие из деревни в города, не находят в них работы. И потому нужно опасаться, что нынешнее количество безработных — два миллиона — в ближайшие годы может увеличиться до трёх.

Охрана труда тоже ещё не достаточно развита: «За 1925–26 год на 1 000 рабочих, по данным НКТ РСФСР, на крупных предприятиях приходится в среднем 97,6 несчастных случаев с утратой трудоспособности. Каждый десятый рабочий в течение года подвергается несчастному случаю!»¹¹⁵

Важнейшей задачей профсоюзов должна быть защита интересов рабочих. Однако, даже по признанию XIV съезда партии, «профсоюзы часто не могли справиться со всей работой, проявляя односторонность, порой отодвигая на второй план свою важнейшую и главнейшую задачу — защиту экономических интересов объединяемых ими масс и всемерную работу по поднятию их материального и духовного уровня»¹¹⁶.

Авторы видели причину такого бездействия профсоюзов в их растущей бюрократизации, нашедшей проявление и в составе делегатов профсоюзных съездов: «Громадное большинство делегатов на профсъездах — люди уже оторвавшиеся от производства („Правда“, 23 июля 1927 года). Никогда еще профсоюзы и рабочие массы не стояли так далеко от управления социалистической промышленностью, как сейчас»¹¹⁷.

Исходя из этого описания реального положения рабочего класса, сделанного на основе официальных статистических данных, Левая оппозиция выработала серьёзные предложения для улучшения ситуации. Среди них: сохранение 8-часового рабочего дня; повышение зарплаты в соответствии с ростом производительности труда; приравнивание пособия по безработице к средней зарплате и продление его выплаты с одного года до полутора лет; дальнейшие меры по улучшению жилищных условий рабочего класса в ближайшие пять лет за счёт более широкого строительства жилищ, в том числе с помощью строительных кооперативов, которые должны предоставлять жилплощадь в первую очередь низкооплачиваемым рабочим; обсуждение и утверждение коллективных договоров рабочими собраниями; равная оплата для работниц и рабочих-мужчин; запрет неоплачиваемой работы учеников.

Охрана здоровья рабочих на предприятиях также требует значительного улучшения. В отдельном разделе были сделаны предложения для коренного преобразования работы профсоюзов. В конце его авторы реалистически констатируют:

«Тяжёлое положение рабочего класса к десятилетию Октябрьской революции объясняется, конечно, в последнем счёте бедностью страны, последствиями интервенций и блокады, непрекращающейся борьбой капиталистического окружения против первого государства пролетариата. Изменить это положение одним ударом нельзя. Но оно может и должно быть изменено при правильной политике»¹¹⁸.

Следующий раздел более подробно останавливается на аграрной политике партии и советского государства. Исходя из того взгляда Ленина, что существование советской власти и переход к социализму будут обеспечены при условии достижения крепкого союза с середняком, надёжной опоры на бедняка и в то же время борьбы против кулака, авторы показывали, что группа Сталина — Бухарина отошла от этой основной линии социалистической аграрной политики. Это видно из следующих обстоятельств: они пренебрегли марксистским принципом о том, что лишь мощная социалистическая индустрия может стать основой для добровольного перехода единоличных сельских хозяйств в крупные кооперативные коллективные хозяйства; в своей политике они недооценивали бедняков и батраков; ради роста производства хлеба они сделали ставку на крепких середняков и на кулаков, при этом игнорируя мелкобуржуазный характер сельской частной собственности и недооценивая вытекающие из этого капиталистические тенденции; они создали и распространили теорию мирного врастания крестьянства в социализм через кооперативную систему сферы обращения, чем исказили ленинский план кооперации.

Хотя эта политика и привела к росту производства, однако оно достигло лишь уровня довоенного времени, а его рыночная доля составила лишь примерно 60 %. Дефицит тракторов, сельскохозяйственных машин, инструментов и удобрений вследствие слабо развитой промышленности препятствует росту производства, а дефицит промышленных потребительских товаров лишает стимулов к его увеличению.

«Таким образом, отставание промышленности задерживает рост сельского хозяйства и, в частности, рост его товарности, подрывает смычку между городом и деревней, ведёт к быстрой дифференциации крестьянства»¹¹⁹.

Эта деформация как следствие политики, опирающейся на «крепких» крестьян, в том числе на кулаков, приведёт к тому, что союз рабочего класса с беднотой и середняками будет нарушен и уничтожен. «Результат такой политики может быть только один: бедняка потерять, середняка не приобрести»¹²⁰.

Этот прогноз оправдался уже через два года.

Для детальной иллюстрации общего тезиса о социальном расслоении крестьянства авторы обширно цитируют статистические материалы, наглядно показывающие этот процесс. Очень поучительны данные о распределении средств производства по различным социальным слоям крестьянства на Северном Кавказе. Согласно приводимым данным, бедняки, составляющие примерно 50 % крестьянства, владели лишь 15 % средств производства. Середняки, примерно 35 % крестьян, владели 35 % средств производства, в то время как 15 % богатых крестьян владели половиной средств производства¹²¹. Аналогично распределялись и запасы зерна.

Так к 1 апреля 1926 г. 6 % крестьян — кулаков и зажиточных середняков — владело 58 % хлебных излишков.

«Несмотря на эти далеко зашедшие процессы, ведущие „к уменьшению удельного хозяйственного веса“ среднего крестьянства, середняк продолжает оставаться наиболее многочисленной группой деревни. Привлечение середняка на сторону социалистической политики в сельском хозяйстве является одной из важнейших задач диктатуры пролетариата. Между тем ставка на так называемого „крепкого крестьянина“ означает на деле ставку на дальнейший распад середняцких слоёв»¹²².

Исходя из этого выдвигалось важнейшее предложение по изменению курса аграрной политики:

«Партия должна всемерно содействовать хозяйственному подъёму середняцкой части деревни путём правильной политики заготовительных цен, организации доступного для неё кредита и кооперирования, систематически и постепенно подводя этот наиболее многочисленный слой деревни к переходу на крупное машинное коллективное хозяйство»¹²³.

Напротив, эксплуататорские поползновения кулаков необходимо систематически ограничивать прогрессивным налогообложением.

На самом деле все предложения по изменению аграрной политики направлены на восстановление первоначальных целей, заявленных при переходе к нэпу, на тщательный анализ полученного к тому времени опыта, на достижение укрепления союза с середняком и на создание, путём ускоренного развития индустрии, материально-технических предпосылок для переустройства сельского хозяйства на началах крупного социалистического хозяйства.

Следующий раздел «Государственная промышленность и строительство социализма» формулирует нечто вроде предпосылки для дальнейших рассуждений:

«Нет и не может быть, разумеется, такой политики, которая позволила бы одним ударом справиться со всеми трудностями и перескочить через длительный период систематического подъема хозяйства и культуры. Но именно наша хозяйственная и культурная отсталость требует исключительного напряжения сил и средств, правильной и своевременной мобилизации всех накоплений, правильного использования всех ресурсов в целях скорейшей индустриализации страны. Хроническое отставание промышленности, а также транспорта, электрификации и строительства от запросов и потребностей населения, народного хозяйства и общественной системы СССР в целом держит в тисках весь хозяйственный оборот»¹²⁴.

Для изменения этой ситуации нужно в первую очередь урегулировать ценовую политику. Утверждения о том, что оппозиция требует повышения цен, абсурдны; необходимо прежде всего понизить себестоимость и сближать цены с ценами на мировом рынке, пишут авторы. Из-за высокой разницы между оптовыми и розничными ценами государственный бюджет теряет сотни миллионов рублей, хотя и возможно удержать большую часть этих торговых наценок путём грамотного налогообложения.

Далее документ рассматривает проект первого пятилетнего плана. Принципиальная критика этого проекта состоит в том, что план не использует все преимущества социалистической экономики. «Гигантские преимущества национализации земли, средств производства, банков и централизованного управления, то есть преимущества социалистической революции на пятилетке почти не отразились»¹²⁵. План ставит целью столь низкий процент роста производства и потребления, что авторы характеризуют его как «крохоборческий, насквозь пессимистический». Если снижение цен розничной торговли на 17 % будет реализовано, то соответствующие цены на мировом рынке всё равно останутся в два с половиной раза ниже. Однако это не просто вопрос цен — это вопрос производительности труда и экономической эффективности.

«При длительной борьбе непримиримо враждебных общественных систем — капитализма и социализма — исход определяется в последнем счёте соотношением их производительности труда, которое — в условиях рынка — измеряется через соотношение цен, внутренних и мировых».

В то время как Ленин неоднократно обращал внимание на эту проблему, Сталин и Бухарин игнорируют взаимоотношение советской и мировой экономик и прячутся за исключительно национальной автаркической экономикой. Вместе с тем это неизбежно затормозит развитие экономики.

«Монополия внешней торговли есть жизненно необходимое орудие социалистического строительства в обстановке более высокой техники капиталистических стран. Но монополия может оградить строящееся социалистическое хозяйство лишь при условии, если со стороны техники, себестоимости, качества и цены продукции оно будет всё больше приближаться к мировому хозяйству. Целью хозяйственного руководства должно быть не достижение замкнутого и самодовлеющего хозяйства, ценой неизбежного снижения его темпа и уровня, а, наоборот, всемерное увеличение нашего удельного веса в мировом хозяйстве путём достижения наивысшего темпа»¹²⁶.

Чтобы добиться этого, необходимо увеличивать экспорт, поскольку он чрезвычайно отстаёт от промышленного развития. Участие России в мировой торговле перед мировой войной составляло 4,13 %, в 1926 г. доля СССР упала до 0,97 %. И поэтому требуется изменить политику в отношении кулака, который сейчас имеет возможность аккумулировать у себя большой объём сельскохозяйственных продуктов, тем самым препятствуя их экспорту. В целом же для ускорения роста индустриализации необходимо всемерное усиление международных экономических связей.

«Установка на изолированное социалистическое развитие и на независимый от мирового хозяйства темп искажает всю перспективу, сбивает плановое руководство с пути, не даёт руководящей нити для правильной регулировки наших отношений с мировым хозяйством. В результате, мы не умеем правильно определить ни что построить самим, ни что привезти из-за границы. Решительный отказ от теории изолированного социалистического хозяйства будет уже в течение ближайших лет означать несравненно более целесообразное использование наших ресурсов, более быструю индустриализацию, более планомерный и могучий рост собственного машиностроения»¹²⁷.

Далее Троцкий, Каменев, Зиновьев и другие критики описывают различные пути и способы, как через планомерное изменение экономической, финансовой, кредитной и налоговой политики можно получить необходимые инвестиционные средства для более быстрого развития промышленности современного уровня.

Кроме того, особую важность представляют разделы о политической системе, в особенности о Советах и о партии. Относительно Советов и их роли авторы сопоставляют высказывания Ленина в его работе «Государство и революция» и пункты партийной программы ВКП(б) с реальным положением дел, сформировавшимся вследствие гражданской войны и после перехода от военного коммунизма к нэпу. Между теоретическими представлениями и реальностью советского государства имеются огромные расхождения.

«Во внутренней жизни Советов также наметился за последний период ряд процессов явно отрицательного характера. Советы всё более отстраняются от решения основных политических, хозяйственных и культурно-бытовых вопросов, превращаясь в придаток к исполкомам и их президиумам. В руках последних сосредоточивается целиком работа управления. Обсуждение вопросов на пленумах Советов носит показной характер»¹²⁸.

Принцип выборности здесь полностью потерял своё значение, поскольку каждый руководитель совета в случае конфликта может быть смещён секретарём партийного комитета.

В целом этот раздел слаб; очевидно, авторы сознавали, что развивающуюся бюрократизацию государственного управления уже едва ли можно остановить. Первоначальное намерение добиться активного участия всех рабочих и крестьян в прямом управлении государством через относительно стабильные структуры казалось уже невозможным. Поэтому авторы заканчивают этот раздел достаточно смягчённым требованием: «Надо добиваться и добиться того, чтобы самый отсталый чернорабочий, самая тёмная крестьянка убеждались из опыта, что в любом государственном учреждении они найдут внимание, совет, возможную поддержку»¹²⁹.

Раздел о партии, напротив, гораздо более подробен и поднимает изрядное количество принципиальных вопросов, отчасти уже затрагивавшихся в более ранних дискуссиях, начиная с 1923 г. Авторы исходят из того, что как правящая политическая сила Советского Союза и как ведущая партия Коммунистического Интернационала ВКП(б) несёт особый груз ответственности.

«Но именно поэтому наша партия, стоящая у власти, должна бесстрашно критиковать свои ошибки, не скрывать своих теневых сторон, ясно видеть опасности прямого перерождения для того, чтобы вовремя принимать необходимые меры. Так было всегда при Ленине, который больше всего предостерегал против превращения в „партию, которая зазналась“. Давая ниже картину нынешнего состояния нашей партии, со всеми её теневыми сторонами, мы, оппозиционеры, твердо надеемся, что при правильной ленинской линии партия поборет все свои болезни и окажется на высоте своих исторических задач»¹³⁰.

Критическому рассмотрению подвергается значительное количество извращений в ВКП(б). Оно начинается с констатации, что в годы после Октябрьской революции социальный состав партии и тем более её ведущих органов заметно изменился. «В партии рабочих от станка около трети, а в тех органах партии, которые решают, рабочих от станка уже только около одной десятой. Это — грозная опасность для партии»¹³¹.

С другой стороны, выросло количество и роль бывших меньшевиков и эсеров в партаппарате. Так, 38 % ответственных руководителей и сотрудников органов партийной печати были членами других партий. С ростом бюрократизации партаппарата организационный принцип демократического централизма и внутрипартийная демократия сменились на командно-приказную систему «сверху — вниз».

«За последние годы идёт систематическое уничтожение внутрипартийной демократии — вопреки всему прошлому большевистской партии, вопреки прямым решениям ряда партийных съездов. Подлинная выборность на деле отмирает. Организационные принципы большевизма извращаются на каждом шагу. Партийный устав систематически изменяется в сторону увеличения объёма прав верхушек и уменьшения прав низовых ячеек»¹³².

Откровенные дискуссии по любым фундаментальным проблемам партии не допускаются, а преследуются как «нарушение партийной дисциплины». Всякое слово критики считается «борьбой против партии». Количество старых партийцев с дореволюционного времени, времени Октября и гражданской войны в партийных органах всё более уменьшается. Эти товарищи заменяются на тех, кто проявляет «главным образом безоговорочное послушание. Это послушание, поощряемое сверху под видом революционной дисциплины, по существу дела ничего общего с ней не имеет»¹³³.

Партийная и политическая учёба сводятся почти исключительно к «проработке оппозиции». «Метод убеждения не только в громадной степени заменён методом принуждения, но и дополнен методом введения партии в заблуждение»¹³⁴. Члены партии не узнают ничего достоверного о действительных взглядах и предложениях оппозиции, поскольку её публикации не дозволяются и запрещаются; их заставляют судить без знания фактов, только на основании клеветнических обвинений сталинской группы, а затем — соглашаться с «линией партии». Однако «политическая линия ЦК неправильна. Колеблясь, нынешнее ядро ЦК всё время идёт направо. Уничтожение внутрипартийной демократии тем и вызвано, что политическая линия в корне неправильна»¹³⁵.

Сталин обвиняет оппозицию в том, что она намеревается расколоть партию и создать «вторую партию», но это всего-навсего обман. «Наша задача заключается в том, чтобы сохранить единство партии во что бы то ни стало, дать решительный отпор политике раскола, откола, исключений, отсечений и тому подобное — и в то же время обеспечить партии возможность свободно обсудить и разрешить все спорные вопросы в рамках единой партии»¹³⁶.

Требования и предложения, выведенные из этой критической оценки, состоят из девяти пунктов.

1) Ссылаясь на Ленина, авторы требуют, чтобы вся партия имела право на подготовку к XV съезду партии, на изучение документов, в которых оппозиция представила свои программные взгляды против сталинского руководства и которые до сих пор скрывались руководством. Ленин в похожей ситуации писал, что каждый член партии должен хладнокровно и честно изучить сущность разногласий и развитие партийной борьбы на основе напечатанных документов. В соответствии с этим каждый член партии должен иметь право представлять и защищать свои взгляды в печати. «Полемика должна вестись в строго товарищеских деловых рамках, без обострений и преувеличений»¹³⁷.

2) Необходимо принять меры для улучшения социального состава партии и её руководящих органов.

3) Необходимо подтвердить и провести в жизнь резолюции ЦК и ЦКК 1923 г. о внутрипартийной демократии.

4) Партаппарат должен быть реорганизован, главным образом в смысле его социального состава, и он должен состоять не только из оплачиваемых лиц, а постоянно обновляться рабочими. Это позволит также снизить расходы на содержание аппарата. Кроме того, необходимо противодействовать распространённой тенденции, когда занявшие пост секретари партийных комитетов остаются практически несменяемыми. «Установление предельного срока для занятия секретарских и других должностей. Беспощадная борьба против прямого разложения и загнивания верхушечных групп, кумовства, „круговой поруки“ и т. п.»¹³⁸

5) «Имея в виду, что неравенство за последние годы росло чрезвычайно быстрым темпом, необходимо вопрос этот поставить „по-революционному“»¹³⁹. Речь идёт не только об устранении неравенства в оплате между чернорабочими, специалистами и инженерами, но и о вошедших в последнее время в привычку привилегиях в государственном и партийном аппарате, что создаёт неравенство между «привилегированными» и «не привилегированными».

6) «Необходимо реорганизовать партийную учёбу на основе изучения трудов Маркса, Энгельса и Ленина, изгоняя из обихода подделки марксизма-ленинизма, фабрикуемого ныне в массовом масштабе»¹⁴⁰.

7) «Необходимо немедленно вернуть в партию исключённых оппозиционеров»¹⁴¹.

8) Необходимо восстановить принцип, что члены Центрального контрольной комиссии должны быть независимы от аппарата и обладать большим авторитетом в партии.

9) На выборах руководства Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии партия должна руководствоваться указаниями Ленина, изложенными в письмах к съезду. (Очевидно, имеется в виду прежде всего требование Ленина заменить Сталина на посту генерального секретаря.)

Это краткое изложение документа Левой оппозиции 1927 г. чрезвычайно важно для понимания разногласий и споров в ВКП(б). Его текст практически неизвестен, однако до сих пор в ходу всевозможные его фальсификации и искажения (например, в работе Сталина «История ВКП(б). Краткий курс»). Знание этого документа необходимо для понимания дальнейшего развития советского общества с его деформациями и перерождением, а также для оценки глубинных причин его гибели.

В решающих дискуссиях, произошедших на XV съезде ВКП(б), этот документ сыграл лишь косвенную роль. Не ясно, сколько вообще было распространено экземпляров (напечатанных подпольно). Ни на одном партийном собрании, ни в Центральном Комитете он не был предоставлен участникам для обсуждения. Вместо этого Сталин и его сторонники заклеймили этот неизвестный членам партии текст как «вражескую атаку на партию», как «троцкистскую» попытку раскола, как теоретическое и идеологическое оправдание отказа от социализма — то есть как «контрреволюционную пропаганду». Отныне «троцкизм» стал символом контрреволюции и попыток восстановления капитализма.

Оптимистическое предположение оппозиции о том, что она имеет реальный шанс получить влияние или даже большинство в ВКП(б), было заблуждением. Более всех в нём пребывал Каменев, по крайней мере в течение короткого времени. Отношение Троцкого было гораздо более скептично — он уже имел опыт споров со Сталиным.

После поражения и разгрома оппозиционной группы путём снятия всех активных членов с руководящих постов и исключения их из партии и после начавшихся суровых репрессий часть оппозиции отказалась от своих убеждений и подчинилась Сталину, покаявшись публично. При этом сыграло важную роль то, что революционеры, вся жизнь которых была связана с большевистской партией, несмотря на своё исключение, продолжали считать себя большевиками и потому считали своим долгом принимать участие в строительстве социалистического общества, хоть многие аспекты официальной политики и не вызывали у них одобрения. Это желание усилилось тем более, когда Сталин скрыто позаимствовал характерные пункты из взглядов и предложений оппозиции, чтобы пересмотреть пятилетний план. Возможно, им показалось, что Сталин в целом изменит свою политику в их ключе.

Зиновьев и Каменев были вновь приняты в партию, равно как Пятаков и Радек (если говорить лишь о наиболее известных членах оппозиции), и кое-кто из них вновь занял важные посты, хотя не на самом высоком уровне. Но все они заблуждались. Независимо от того, насколько важную работу они выполняли в социалистическом строительстве, все они в конце концов стали жертвами. Впоследствии они были приговорены к смерти по абсурдным обвинениям и расстреляны. Лишь Троцкий поначалу избежал этой судьбы, поскольку в 1927–1928 гг. Сталин ещё не осмеливался поступить с ним тем же образом. Он выслал Троцкого из Советского Союза. Но позднее и тот разделил судьбу остальных вождей оппозиции. В 1940 г. Троцкий был убит в мексиканском изгнании Рамоном Меркадером. Воевавший в Испании, а затем ставший агентом НКВД Меркадер за порученное ему убийство был приговорён в Мексике к 20 годам тюрьмы и отбывал наказание до в Мехико 1960 г. В 1940 г. он был награждён орденом Ленина. Кроме того, после своего освобождения ему по не совсем понятным причинам было присвоено звание Героя Советского Союза.

2.5. Сталинская политика построения социализма

2.5.1. Крах зигзагообразного курса и правой оппозиции

Развитие советского общества по прагматической зигзагообразной линии сталинско-бухаринского руководства неизбежно вело к дальнейшему обострению общественных и политических противоречий — и главным образом в деревне. Трудности с хлебозаготовками вызвали изменения в налогообложении, потребовав дополнительных решений. Вопреки правильной линии на союз с крестьянством на основе экономических интересов там и тут происходили случаи административного вмешательства, противозаконные изъятия зерна и «чрезвычайные меры» с использованием мер принуждения и насилия. В то же время Сталин неустанно твердил, что неправильно и вредно обострять классовую борьбу в деревне, ибо это приведёт к гражданской войне.

Однако в интересах роста производства хлеба крепким середнякам и кулакам были гарантированы дополнительные преимущества и права, а именно: им было позволено брать землю в аренду и нанимать работников. В этих зигзагообразных движениях, усиливших общую нестабильность, всё яснее проявлялась тупиковость проводимой политики, поскольку она — несмотря на истинные и декларировавшиеся намерения — вела к усилению капиталистических сил и к накоплению частного капитала, а не к необходимому росту производства хлеба. Стало совершенно очевидно, что оппозиция была совершенно права, предупреждая о «правой опасности».

Ходили слухи о разногласиях в Политбюро и даже о существовании прямо противоположных мнений. Теперь, после ликвидации «левого уклона» Троцкого, Зиновьева и Каменева, шептались о «правом уклоне», хотя эта опасность всегда решительно отвергалась. Некоторые при этом указывали на Бухарина и его экономическую школу. Однако Сталин поспешил заявить, что подобные слухи совершенно безосновательны и что в Политбюро царит полное единодушие, поскольку ему удалось провести решение о поддержке линии партии всеми членами Политбюро.

Как возник этот якобы никогда не существовавший «конфликт»? Что послужило ему причиной? Ведь до тех пор Бухарин считался главным теоретиком Сталина, всегда безоговорочно поддерживавшим и теоретически обосновывавшим его линию. Конфликт разгорелся на фоне резкого изменения политики Сталина в отношении крестьянства. Ещё недавно он осуждал усиленное применение административных принудительных мер для изъятия зерна, предупреждая об опасности гражданской войны. Теперь же он начал борьбу за «ликвидацию кулачества как класса», поскольку сопротивление кулачества советской власти являлось, по его заверениям, причиной всех затруднений, связанных с хлебозаготовками.

Не говоря уже о том, что теоретически абсурдно называть классом небольшой социальный слой крупных крестьян, ошибочным было считать, что сопротивление сталинской хлебозаготовительной политике исходило исключительно от кулачества. На деле огромное большинство крестьянства не разделяло аграрной политики Сталина, поскольку та преступно игнорировала и не соблюдала их основные экономические интересы. Крестьяне всё решительнее оборонялись от неё. В этом Сталин убедился лично, когда в начале 1928 г. совершил инспекционную поездку по стране. К слову сказать, эта поездка стала последней из предпринятых им с подобной миссией: за последующие 25 лет он больше не посещал ни промышленных, ни сельскохозяйственных предприятий.

В этой инспекционной поездке в Сибирь Сталин пришёл к выводу, что его «центристская линия» построения социализма (точнее, линия Бухарина — Сталина) фактически потерпела крах.

Хильдермейер видит в этом осознании поворотный пункт от нэпа к новому этапу. Он пишет:

«Разумеется, и теперь имеет смысл считать „хлебный кризис“ 1927/28 г. началом конца нэпа в сельском хозяйстве. Впервые с гражданской войны он заставил осознать, что вопрос продуктового снабжения ещё не решён. Однако не стоит видеть в этом уходе от нэпа некий неизбежный вариант развития. Кризис показал, что рынок как таковой не является гарантией от дефицита, ничего более. Тот факт, что ещё в январе 1928 г. Сталин направил местным партийным комитетам инструкции принять „экстраординарные меры“, и что вновь были задействованы принудительные методы времён гражданской войны для того, чтобы вырвать у вновь обвиняемых кулаков якобы укрываемое зерно, — этот факт прежде всего продемонстрировал намерение порвать с нэпом»¹⁴².

С этой оценкой можно согласиться, поскольку Сталин уже во время своей сибирской поездки — вопреки ещё действующей официальной линии — принялся за пропаганду применения принудительных и насильственных методов, оказывая в этом направлении давление на сибирские партийные комитеты. Судя по всему, он хотел создать совершившиеся факты.

Однако подобное развитие событий вовсе не было ни обязательным, ни необходимым, так как не следовало с неизбежностью из сущности политики нэпа, став лишь непредвиденным последствием практики сталинско-бухаринской линии, заметно отклонившейся от первоначальных целей нэпа.

Как бы то ни было, но и строгие принудительные меры, пущенные в ход Сталиным, не могли воспрепятствовать грозившей катастрофе, обернувшейся великим голодом, поскольку зерно утаивалось отнюдь не только кулаками. Дабы окончательно решить хлебную проблему, Сталин в панике рванул рулевое колесо, объявив коллективизацию крестьянских хозяйств (наряду с ликвидацией кулаков) главной задачей на селе.

Это спонтанное решение не было иррациональным и необъяснимым актом, а имело под собой определённую объективную основу из материальных, экономических и общественных условий, возникших в ходе осуществления предшествующей политики. Проблема Сталина состояла в том, что в Политбюро и Центральном Комитете он неминуемо должен был столкнуться с сопротивлением. Уже в своей статье «Заметки экономиста», опубликованной в «Правде», Бухарин указывал на опасности внезапного изменения курса. На пленуме ЦК в июле 1928 г. он упорно защищал свою позицию, решительно выступив против насильственных принудительных мер. И не он один высказывал свои сомнения.

Вынужденный выкручиваться, Сталин успокоительно заявил, что не следует торопиться. Кроме того, Бухарин вместе с Рыковым уже предложили поправки и разработали отдельные изменения предшествовавшей политики в рамках нэпа. Таким образом, оставалась и возможность за счёт серьёзной корректировки прежней линии предотвратить надвигающуюся катастрофу, не сворачивая нэп. Однако это уже не интересовало Сталина, так как с резким изменением курса он, очевидно, связывал совершенно другие намерения — личного характера.

Соответственно в сталинском схематичном видении оставалось место лишь для единственной альтернативы: или делать дальнейшие уступки кулакам и торговой буржуазии, чтобы добыть необходимое зерно, — или же избрать курс принудительной коллективизации сельского хозяйства, чтобы решить проблему с помощью социалистического крупного сельского хозяйства.

Первый вариант вёл к усилению капиталистических элементов, а стало быть, подобное решение противоречило заявленной цели построения социализма. Поэтому было необходимо избрать второй вариант, хотя его реализация и вызвала бы катастрофические последствия, поскольку не было проделано никакой экономико-технической и политико-идеологической подготовки для коллективизации сельского хозяйства. Таким образом, Сталин оказался в безвыходной ситуации, созданной его же предшествующей политикой. Выходом из этой ситуации могло стать лишь «бегство вперёд»¹⁴³. Предложения Бухарина и Рыкова, желавших продолжить нэп, были для него неприемлемы: он был заинтересован в обострении конфликта, поскольку тем самым надеялся нейтрализовать Бухарина, Рыкова и Томского —последних оставшихся членов ленинского Политбюро. Они демонстрировали слишком большую самостоятельность и, кроме того, воплощали собой последний остаток прежней коллективности руководства.

2.5.2. Коллективизация сельского хозяйства

До сих пор все попытки привести крестьянство к формам коллективного труда в основном сосредоточивались в сфере обращения, осуществляясь прежде всего путём создания закупочных, торговых и потребительских кооперативов. Это не затрагивало отношений собственности и потому не могли возникнуть коллективные формы сельскохозяйственного производства. Существовали очень немногочисленные коллективные производственные кооперативы, созданные довольно давно в качестве образцовых предприятий. По факту их роль в экономике оставалась ничтожной.

Требование Сталина немедленно создать коллективные хозяйства в виде производственных кооперативов, в которых все средства производства подлежат обобществлению в коллективную собственность, вызвало огромную панику на селе. Переход единоличного крестьянского хозяйства в коллективное предприятие совершенно не был распространён в предшествовавшей политике, в то время как левая оппозиция настоятельно требовала этого в соответствии с предложениями Ленина. Хотя XV съезд ВКП(б) и принял решение о подготовке к переходу единоличных крестьянских хозяйств в коллективные, однако это не было актуальной задачей. Материально-техническое оснащение современными тракторами, молотилками, сельскохозяйственными машинами и инструментами для обработки больших площадей отсутствовало и не могло быть обеспечено в ближайшей перспективе. Отечественная индустрия оставалась неспособна производить их, импорт также был невозможен.

В наличии не было ни успешных коллективных хозяйств, на примере которых крестьяне могли бы убедиться в преимуществах кооперативного производства, ни примерных уставов, ни инструкций о том, какие средства производства должны быть обобществлены и каким образом. Остался также невыясненным вопрос, имеют ли крестьяне право на сохранение частного приусадебного участка для нужд собственного обеспечения. И это уже не говоря уже об идеологической подготовке. Внезапный переход к коллективизации сельского хозяйства вызвал столь абсурдные меры, как «обобществление» домашнего скота и личного инвентаря. В итоге крестьяне принялись забивать скот и укрывать запасы зерна, чтобы обеспечить своё собственное пропитание. Это в свою очередь заставило вмешаться государственную власть. Насильственные принудительные меры и растущее сопротивление крестьян привели многие регионы страны в положение гражданской войны и к полной дезорганизации сельского хозяйства.

Последствия вылились в крупномасштабный коллапс снабжения, а поскольку вдобавок к этому последовал неурожай, вызванный неблагоприятными погодными условиями, то грянул большой голод с множеством жертв. Вследствие этого продукты питания стали распределяться по карточкам.

Однако об этом нельзя найти ни слова ни в выступлениях Сталина, ни в решениях и сообщениях партийного руководства. Лишь рапорты об успехах коллективизации и критика неудовлетворительной работы низовых парторганизаций, на которые сваливалась вина за недостатки, ошибки и перегибы.

Неудивительно поэтому, что в Политбюро разгорались жаркие дискуссии. Бухарин, Рыков и Томский не желали мириться со столь авантюристической политикой, угрожавшей дальнейшему существованию советской власти. Однако они остались в меньшинстве, поскольку другие члены Политбюро — Калинин, Ворошилов, Орджоникидзе, Рудзутак, — колеблясь, уступили нажиму Сталина. Кроме того, на XVI съезде партии в Политбюро были введены верные сторонники Сталина в лице Молотова, Кагановича, Куйбышева, Микояна, что гарантировало ему большинство в руководстве.

В результате Бухарин, Рыков и Томский подверглись массированной атаке. Как якобы «правые уклонисты» они были исключены из Политбюро — сперва Бухарин, затем Томский и, наконец, Рыков — и для начала смещены на более низкие посты, где они уже не оказывали влияния на политику партии. В спорах с ними Сталин не выдвигал никаких деловых аргументов, поскольку это означало бы самокритическое осуждение собственной политической линии. Вместо этого он пытался высмеивать их, приписывая им абсурдные взгляды, — например, что они ждут чудесного спасения от кулака.

«Основная беда бухаринцев состоит в том, что у них имеется вера», — говорил он дословно, — «убеждение в дело облегчения и развязывания кулака, как средство разрешения наших хлебных и всяких иных затруднений. Они думают, что ежели облегчим кулака, не будем ограничивать его эксплуататорских тенденций, дадим ему волю и т. д., то затруднения будут уничтожены и политическое состояние страны будет улучшено. Нечего и говорить, что эта наивная вера бухаринцев в спасительную роль кулака представляет такую смехотворную бессмыслицу, которую не стоит даже критиковать»¹⁴⁴.

Как частные собственники, мелкие и средние крестьяне не являлись социальным слоем, который бы сам по себе стремился к социализму. Ленин всегда напоминал об этом: тот факт, что рабочий класс находится в союзе с ними, не изменяет автоматически их общественного характера как части мелкой буржуазии. Если мы хотим привлечь их к социализму, то есть к социалистическому сельскому хозяйству на основе коллективных хозяйств, то необходимо убедить их на хорошо работающих примерах в преимуществах этого экономического строя, в то же время способствуя этому при помощи просвещения. Крестьяне умеют считать, писал Ленин, и нельзя убедить их лозунгами и обещаниями прекрасного будущего. Но прежде всего он предупреждал против соблазна принудительно ввести крестьян в коллективные хозяйства:

«Действовать здесь насилием, значит погубить всё дело. Здесь нужна работа длительного воспитания. Крестьянину, который не только у нас, а во всём мире, является практиком и реалистом, мы должны дать конкретные примеры в доказательство того, что „коммуния“ лучше всего»¹⁴⁵. Он разъяснял: «Нет ничего глупее, как самая мысль о насилии в области хозяйственных отношений среднего крестьянина»¹⁴⁶.

Кроме того, он дал важный совет не слишком торопить дело, а подходить к нему постепенно.

«Переходя к социалистическому земледелию, мы должны сказать, что мы мыслим себе его осуществление не иначе, как ряд товарищеских соглашений со средним крестьянством»¹⁴⁷.

Прежде всего необходимо предварительно создать материально-технические предпосылки крупного социалистического сельского хозяйства, так как на основе устаревших средств производства отсталой мелкокрестьянской экономики оно попросту невозможно.

«Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами [...], то средний крестьянин сказал бы: „Я за коммунию“ (т. е. за коммунизм)»¹⁴⁸.

Сталин, хваставшийся тем, что он достойный ученик Ленина, и знавший его взгляды и по этому вопросу, при коллективизации игнорировал какие бы то ни было советы и указания Ленина, делая прямо противоположное. Перед XV съездом ВКП(б) он заявлял:

«Всеохватывающая коллективизация наступит тогда, когда крестьянские хозяйства будут перестроены на новой технической базе в порядке машинизации и электрификации, когда большинство трудового крестьянства будет охвачено кооперативными организациями, когда большинство деревень покроется сельскохозяйственными товариществами коллективистского типа.

К этому дело идёт, но к этому дело ещё не пришло и не скоро придёт»¹⁴⁹.

Однако вскоре уже это потеряло своё значение. Совершенно неожиданно атакованные крестьяне до той поры не знали ни новой техники, ни электричества, о тракторах они в лучшем случае лишь слыхали. Зачем же им было добровольно отдавать свои чаще всего скромные средства производства и вступать в колхоз? Их можно было заставить сделать это лишь принуждением, что и происходило в массовом масштабе. Отказ считался проявлением враждебности к советской власти, подчас именовался антисоветской деятельностью, а там, где не хватало угроз, в дело вступал наган — в те годы привычное оружие органов безопасности. Таким образом целые деревни и районы полностью вступали в срочно и второпях созданные колхозы, из которых значительная часть ещё долго существовала лишь на бумаге. Сталин признал это в своём (неопубликованном) выступлении. Многие рапорты об успехах в вышестоящие партийные комитеты направлялись в силу принуждения докладывать о ходе коллективизации. На самом же деле всего-навсего заявления о намерениях объявлялись живой реальностью.

Принудительная коллективизация сельского хозяйства продолжалась несколько лет. Она началась в 1929 г. и фактически длилась до 1932 г. Сопротивление крестьян подавлялось всеми доступными средствами: шантажом, разорительными налогами и прямым принуждением. Кулаки и многие зажиточные крестьяне не только были экспроприированы, но и высланы в трудовые лагеря на Дальнем Востоке и в Средней Азии. Немало их было физически истреблено при помощи расстрелов. Поскольку точного разграничения между середняками и кулаками не было, то иной раз середняков объявляли «подкулачниками» и обращались с ними, как с кулаками. Таким образом класс кулаков был, по выражению Сталина, «разбит», деревня была «раскулачена».

Крестьян загоняли в колхозы шантажом, принуждением и насилием, не предоставив им при этом ни единого трактора. Немногочисленные и к тому же технически устаревшие сельскохозяйственные средства производства, «обобществлённые» в колхозах, не позволяли эффективно обрабатывать землю и тем более не создавали социалистических производственных отношений. Примерно 200 000 колхозов и 5 000 совхозов, созданных в ходе кампании по коллективизации, были столь же были неспособны решить хлебную проблему в отсутствие широкомасштабной технической модернизации, как и ранее для этого были непригодны 25 миллионов единоличных крестьянских хозяйств.

С начала производства тракторов и до 1933 г. было произведено 204 000 тракторов, — огромное количество. Однако в масштабах страны это означало: один трактор на каждый из 200 000 колхозов. Меж тем колхозы их не получили — они остались государственной собственностью во вновь созданных машинно-тракторных станциях (МТС), располагавших техническим персоналом, которого у колхозов в ту пору ещё не было.

Если принять во внимание обстоятельства, то совершенно очевидно, что колхозы ещё совершенно не были способны значительно увеличить производство зерна, тем более что крестьянство понесло огромные человеческие потери, исчислявшиеся миллионами. Эта насильственная — отнюдь не необходимая — кампания вдобавок обернулась ещё и огромной человеческой трагедией.

Ленин советовал считать кулака не только эксплуататором бедняков и батраков. Таковым он тоже, естественно, являлся, и потому следовало ограничивать его эксплуататорские стремления («...мы за насилие против кулака, но не за полную его экспроприацию, потому что он ведёт хозяйство на земле и часть накоплена им своим трудом. Вот это различие надо твердо усвоить»¹⁵⁰). Были и крупные крестьяне, лояльные советской власти, в связи с чем не было причины экспроприировать их и отказывать им во вступлении в колхозы — тем более что обычно это были опытные земледельцы, в которых колхозы испытывали чрезвычайную нужду. Однако Сталин категорически отверг подобное предложение, выдвинутое комиссией ЦК. Он намеревался «разгромить» «класс кулаков», которого фактически не было. При своём примитивном взгляде на классовую борьбу он был уверен, что устранение общественного класса или слоя совпадает с физическим уничтожением его членов, а не с уничтожением экономических условий их существования.

Когда вследствие коллективизации ситуация в сельском хозяйстве стала приобретать всё более катастрофический характер, Сталин приписал ответственность за это нижестоящим партийным работникам. Они виновны в промахах, утверждал он, поскольку неверно поняли правильную линию партии и сообразно этому её реализовали. По решению Политбюро, сформулировавшему серьёзные оговорки о ходе коллективизации, Сталин 2 марта 1930 г. опубликовал в «Правде» статью под названием «Головокружение от успехов»¹⁵¹. В ней он прямо критиковал якобы неспособных и слишком рьяных партработников, и, неявно, руководство, внеся поправки в отдельные распоряжения.

Лишь постепенно удалось восстановить определённый порядок, выработав и опубликовав колхозный устав и распоряжение о том, что колхозные крестьяне имеют, например, право владеть небольшим приусадебным участком со скотом и домашней птицей для собственного снабжения. Этот участок долгое время составлял важнейшую основу их обеспечения, поскольку своей работой в колхозе они не могли заработать себе на пропитание.

Представления Сталина о том, что хлебная проблема может быть окончательно решена за счёт столь радикального преобразования сельского хозяйства, продемонстрировали свою ошибочность и контрпродуктивность. Ведь якобы лишь кулаки были виновны в голоде, однако после их «разгрома» и коллективизации проблем стало не меньше, а больше. Сельскохозяйственное производство резко упало, заметно снизилось производство зерна, серьёзно сократилось поголовье скота.

На XVII съезде ВКП(б) в начале 1934 г. Сталин докладывал, что индустриализация страны достигла таких успехов, что Советский Союз из аграрной страны превратился в индустриальную державу. О сельском хозяйстве он упомянул лишь, что оно развивается «намного» медленнее, чем ожидалось. Он сумел очень ловко описать это, воспользовавшись цветастыми оборотами:

«По сути дела отчётный период был для сельского хозяйства не столько периодом быстрого подъёма и мощного разбега, сколько периодом создания предпосылок для такого подъёма и такого разбега в ближайшем будущем»¹⁵².

Скромные цифры, приведённые им в докладе, не только обнажили масштабы падения сельскохозяйственного производства, но и опровергали утверждение, будто бы проблема с зерном уже успешно решена и что отныне следует развивать животноводство.

Судя по этим показателям (чья достоверность, конечно, сомнительна, поскольку к тому времени приписки стали привычным делом), в 1913 г. производство зерна в России составляло 801 млн центнеров. Двадцатью годами позже Советский Союз снял урожай лишь в 698 млн — и это после того как в 1928 г. уже был достигнут довоенный уровень.

В 1916 г. в царской России поголовье лошадей насчитывало 35,1 млн, в 1933 г. уже лишь 16 млн; в 1916 г. имелось 58,9 млн голов крупного рогатого скота, в 1933 г. лишь 38,6 млн. В отношении свиней было зарегистрировано снижение поголовья вдвое: в 1916 г. было 20,9 млн, в 1933 — уже только 11,6 млн.

При сравнении этих чисел, естественно, необходимо учесть, что количество населения к тому времени — несмотря на потери в мировой и гражданской войнах — выросло. Кроме того, также нужно учитывать, что доля зерна и мяса, выходившая на рынок и не служившая собственному потреблению крестьян, достигла лишь 50–60 процентов от довоенного уровня. Короче говоря, положение со снабжением в Советском Союзе стало после коллективизации сельского хозяйства решительно хуже, чем до 1913 г.

Для улучшения положения дел по решению Политбюро был введён «колхозный рынок». Колхозные крестьяне получили право свободно продавать сельскохозяйственную продукцию со своих индивидуальных приусадебных участков. В то время как нормированные продукты на основе карточек реализовывались по фиксированным государственным ценам, цены на колхозном рынке регулировались спросом и предложением. Дефицит продуктов питания с неизбежностью привёл к тому, что цены на колхозном рынке многократно превосходили государственные. И хотя благодаря этому снабжение несколько улучшилось, однако это произошло за счёт снижения жизненного уровня трудящегося населения в городах.

При сложившихся обстоятельствах можно было предвидеть, что колхозные крестьяне не станут поставлять продукты со своих приусадебных участков в государственные закупочные конторы, а будут продавать их с как можно большей выгодой на колхозном рынке. Это было в природе вещей. Однако когда посыпались жалобы от населения, Политбюро, принявшее это решение, подвергло критике не свою собственную политику, а (как к тому времени уже вошло в привычку) нижестоящие партийные организации — за то, что те якобы не провели своевременной идеологической подготовки к рынку колхозных крестьян, у которых, как известно, пока ещё преобладало мелкобуржуазное стремление к личному обогащению. Как будто можно было обесценить экономические интересы идеологическими аргументами.

Несмотря на такие условия и ход дел в деревне, Сталин объявил, что Советский Союз менее чем за три года превратится в страну с самым крупным объёмом производства зерна в мире. Зерновые фабрики на 50 000 га позволят производить больше, чем США и Канада, вместе взятые.

Как показало дальнейшее развитие, советское сельское хозяйство ни до Второй мировой войны, ни в последующие десятилетия вплоть до конца СССР, несмотря на колоссальные усилия, было неспособно покрыть собственные потребности в зерновых. На протяжении всего срока своего существования Советский Союз оставался зависимым от импорта зерна. Тому было много причин. И две из них были: нехватка транспортных мощностей и складских площадей. По разным оценкам из-за этого каждый год пропадало от 25 до 30 процентов урожая.

2.5.3. Ускоренная индустриализация

Хотя до 1927 г. Сталин настаивал на абсурдном тезисе, будто бы «сверхиндустриализация» разрушила союз с крестьянством, позднее он сам поручил Госплану разработать набросок первого пятилетнего плана. Теперь нужно было в спешке нагонять то, что не делалось в течение ряда лет. Пришло осознание элементарной мысли Маркса о том, что социалистическое общество нуждается в экономической базе в виде социалистической индустрии и социалистического сельского хозяйства.

«Нельзя без конца, т. е. в продолжение слишком долгого периода времени, базировать Советскую власть и социалистическое строительство на двух разных основах, на основе самой крупной и объединённой социалистической промышленности и на основе самого раздробленного и отсталого мелкотоварного крестьянского хозяйства. Нужно постепенно, но систематически и упорно переводить сельское хозяйство на новую техническую базу, на базу крупного производства, подтягивая его к социалистической промышленности. Либо мы эту задачу разрешим, — и тогда окончательная победа социализма в нашей стране обеспечена, либо мы от неё отойдём, задачи этой не разрешим, — и тогда возврат к капитализму может стать неизбежным»¹⁵³.

Два пункта стоит отметить особо: во-первых, Сталин уже вскоре после этого забыл, что нужно переводить сельское хозяйство на новую социалистическую базу, как констатировано выше, «постепенно», а во-вторых, он позабыл свой ранее довольно решительно сформулированный тезис, согласно которому «окончательная победа социализма» может быть обеспечена лишь в международном масштабе. Теперь победа должна была стать «окончательной» за счёт коллективизации. Теория марксизма была сведена к утилитарному орудию для оправдания соответствующих актуальных политических действий.

Крупное сельское хозяйство не могло существовать с лошадью и сохой, и потому возникла срочная необходимость в современном техническом оборудовании, а для этого нужно было создать много новых промышленных предприятий. Коллективизация и ускоренная индустриализация взаимно обусловливали друг друга. В то время как индустрия должна была производить для сельского хозяйства технику, коллективизированное сельское хозяйство должно было предоставить значительную часть рабочей силы, необходимой для строительства индустрии.

Первый пятилетний план был разработан для ускоренного преобразования Советского Союза из преимущественно аграрной страны в страну индустриальную. При этом по большей части, однако без упоминания об этом, были использованы предложения и идеи, которые Троцкий, Зиновьев и Каменев развивали в своей платформе. Однако в первом наброске плана запланированные нормы роста промышленного производства ещё оставались гораздо ниже объективно возможных. В окончательной версии они были повышены и тогда стали примерно соответствовать предложениям Троцкого, ранее всегда отвергавшимся Сталиным как пример «сверхиндустриализации».

Разработанный пятилетний план стал событием всемирно-исторического значения. Впервые в истории человечества была сделана попытка организовать и осуществить экономическое развитие огромной страны по всеобщему плану. Это потребовало также огромной теоретической работы в области экономических наук по разработке плановых и балансовых методов и подходящих механизмов управления комплексной экономикой. Поскольку в капиталистической экономике для этого не предусматривалось никакой модели (если не принимать во внимание отдельные аспекты военной экономики во время Первой мировой войны, особенно в Германии), то это несомненно стало грандиозным свершением, с большим внимание воспринятым с и в развитых капиталистических странах¹⁵⁴.

Созданная система планирования и управления — речь идёт прежде всего о долговременных результатах — естественно, обладала серьёзными недостатками. По-видимому, поначалу ещё неизбежная чрезвычайно высокая централизация, действовавшая исключительно сверху-вниз, привела к тому, что практически все рабочие показатели спускались крупным трестам и предприятиям сверху. Не допускалась самостоятельность в принятии решений и инициатива, что вредило эффективности. Поскольку все материальные и финансовые ресурсы распределялись на основе централизованного планирования, то предприятия лишились свободы действия — например, когда необходимо было самостоятельно мобилизовать местные ресурсы. Чтобы обеспечить непрерывное производство (которое, к примеру, могло оказаться под угрозой из-за срыва поставок), многие предприятия создавали запасы, которых, в свою очередь, не хватало на других, и тем самым снижали результативность всей экономики — не сразу, но в перспективе. В целом столь жёсткая система планирования и руководства в долгосрочной перспективе требовала постоянно растущих усилий по администрированию и всё более лишалась гибкости. Отрицательно также сказывалось то, что из-за системы контрольного расчёта она ориентировалась в основном на количество произведённого продукта (идеология «тонн»), пренебрегая такими экономическими критериями как себестоимость, качество и цены, то есть нарушала закон стоимости — один из важнейших законов политэкономии.

В ту пору полностью преобладало мнение, будто в социалистической экономике, в отличие от капиталистической, проанализированные Марксом законы и категории политэкономии уже не играют роли. Это мнение ещё в начале 1920‑х гг. выразил Бухарин в своей книге «Экономика переходного периода»:

«В самом деле, лишь только мы возьмём организованное общественное хозяйство, как исчезают все основные „проблемы“ политической экономии: проблемы ценности, цены, прибыли и проч. Здесь „отношения между людьми“ не выражаются в „отношениях между вещами“, и общественное хозяйство регулируется не слепыми силами рынка и конкуренции, а сознательно проводимым планом. [...] Тут не будет места науке, изучающей „слепые законы рынка“, ибо не будет самого рынка. Таким образом, конец капиталистически-товарного общества будет концом и политической экономии»¹⁵⁵.

Поскольку социалистический способ производства является сознательно планируемой экономикой, то, по Бухарину, место стихийно действующих экономических законов занимают сознательно поставленные цели, а они формулируются в соответствующих решениях партии. Таким образом, они становятся определяющими регуляторами социалистической экономики.

Этот ошибочный взгляд исходил из мысли, что товарное производство само по себе капиталистическое, и потому при социализме товарного производства не существует. Этот взгляд составил теоретическую базу субъективизма в экономической политике, которая выразилась в представлении о «ведущей роли партии» и об абсолютном преобладании политики над экономикой. Политические цели и решения партии считались как бы новыми экономическими законами. Таким образом, система планирования и руководства обручилась, если можно так выразиться, с безудержным субъективизмом.

Однако необходимо отметить, что эта первая попытка создания общегосударственной плановой экономики достигла (главным образом в период экстенсивного роста индустрии) значительных результатов и достижений. За короткое время возникли и заработали тысячи новых заводов. В то же время видимые достижения воздействовали и на сознание и поведение значительных частей рабочего класса. Возрос оптимизм, в положительную сторону изменилось отношение к работе, что проявлялось, например, в энтузиазме и готовности к труду, когда индустриальные комплексы зачастую возводились в трудных условиях и буквально в чистом поле.

Историк Хильдермейер не может не констатировать это воздействие: «Первая пятилетка стала символом начала движения — и отождествления развития социализма с развитием тяжёлой промышленности»¹⁵⁶. Хотя он преувеличивает, говоря об отождествлении социализма с тяжёлой промышленностью, но в его словах имеется значительная доля истины, причём на столь одностороннее развитие оказывали своё отложенное воздействие ещё и существенные диспропорции в структуре российской промышленности царского времени.

Видя заметные успехи, Сталин выдвинул лозунг выполнить пятилетку за четыре года, что может указывать на то, что запланированные цели, по крайней мере отчасти, были занижены. Однако, с другой стороны, это могло также стать и выражением возобладавшего субъективизма. Пятилетка была выполнена досрочно, хотя и не по всем позициям, в связи с чем данный лозунг остаётся под некоторым сомнением.

Уже в достижениях индустрии Сталин разглядел экономическую основу для «снятия¹⁵⁷ классов», как он объявил об этом в своём выступлении. Конечно, это было безмерным преувеличением, но в то же время демонстрировало, что Сталин, как можно предположить, имел лишь весьма расплывчатое представление о влиянии на общество процесса индустриализации, сильно переоценивая его. Естественно, процесс индустриализации сказался на классовой структуре общества, но это проявилось не в движении классов в направлении их исчезновения, а прежде всего в быстром росте индустриального рабочего класса за счёт крестьянства и тем самым — в изменении внутренней структуры рабочего класса. Растущая часть вновь возникавшего рабочего класса происходила из сельского населения, привнося с собой ещё деревенское сознание, что неизбежно вызывало определённое снижение технического и политико-идеологического уровня рабочего класса в целом. Это сказывалось на отношении к работе, на трудовой дисциплине и производительности труда.

Непривычные к использованию современных машин и технических средств, импортированных из капиталистической заграницы, новые и наскоро обученные индустриальные рабочие зачастую вызывали поломки оборудования из-за неправильного обращения с ним. Для преодоления этих трудностей требовалось больше времени и опыта. Однако чрезмерно усердные функционеры усматривали в этом главным образом «вредительство» и «саботаж», не сходя с места обвиняя в этом «спецов» — техников, инженеров и директоров, не причислявшихся к рабочему классу и потому обычно считавшихся политически неблагонадёжными. Вскоре это вылилось в настоящую кампанию, приведшую к тому, что руководящий персонал заводов был запуган и потому старался действовать лишь по спущенным сверху инструкциям. Этим же объясняется и низкая производительность даже импортированных установок, созданных по последнему слову техники. Зачастую из-за этого достигалось лишь от трети до половины запланированного и потенциально возможного результата.

В целом низкая производительность предприятий того времени была связана с целым рядом факторов: недостаточная техническая квалификация большинства работников; недостаточно плотное сотрудничество рабочих с техниками и инженерами, поскольку общее отношение к этому слою отмечалось недоверием и опасениями политико-идеологического плана. Кроме того, своё влияние оказывала недостаточная организация труда и простои из-за отсутствия сырья — то есть факторы, которые в обозримом будущем можно было ликвидировать с помощью систематического обучения и работы.

Однако политически мотивированный субъективизм пошёл по другому пути. Во-первых, фундаментальная проблема производительности труда всерьёз не рассматривалась, поскольку она в сущности сводилась к закону стоимости, который якобы больше не действовал. Хотя Сталин иной раз и упоминал, что производительность труда следует увеличить — ведь это оставалось важным требованием Ленина, — однако радикальных решений в этом направлении не предпринималось вплоть до падения Советского Союза. Во-вторых, производительность труда пытались повысить в основном за счёт повышения интенсивности труда, чему послужило политически мотивированное введение «стахановского движения».

31 августа 1935 г. шахтёр А. Г. Стаханов из Луганской области на Украине за одну смену добыл 102 тонны каменного угля, тем самым превысив норму на 1457 %. Конечно, этот рекорд был специально подготовлен, чтобы затем послужить пропаганде. Стаханов стал инициатором массового движения за повышение результатов труда.

Сталин считал, что таким образом социализм сможет достичь наивысшей в мире производительности труда. Однако человеческое тело и психика объективно расставляют собственные границы. И потому рост производительности труда зависел и продолжает зависеть в первую очередь от техники, от хорошей организации труда, от уровня квалификации рабочих, от их мотивации и материальной заинтересованности.

В свою очередь, стахановское движение вызвало и негативные социальные и политические последствия. Возник относительно узкий слой особо привилегированных рабочих, чьи зарплата и условия жизни заметно отличались от средних. Можно было назвать их особой формой «рабочей аристократии». Известно, что и Стаханов (1906–1977), после того как бывшего чернорабочего сделали идолом, не смог сладить с навязанной ему ролью морального примера. Став руководителем отдела социалистического соревнования в министерстве угольной промышленности, он закончил свои дни больным алкоголизмом помощником инженера-конструктора. Он даже не смог принять участие во Всесоюзной конференции в честь 40-летия стахановского движения.

После досрочного выполнения первой пятилетки (1928–1932), для второй можно было ставить гораздо более высокие показатели, не увеличивая темпов. Сталин считал столь высокий темп роста уже избыточным, однако, несмотря на это, потребовал преодолеть вековое отставание от развитых стран за десять лет. Амбициозная цель, реалистичная лишь в крайне узких масштабах, в целом же иллюзорная и потому ещё ярче обнажившая недостаточные экономические познания Сталина и его субъективизм.

Благодаря огромным усилиям, за непродолжительное время возникло большое количество новых металлургических заводов, с нуля была создана автомобильная промышленность, тракторная промышленность, авиапромышленность, химическая индустрия, тяжёлое и сельскохозяйственное машиностроение, а также ряд вспомогательных отраслей. Так отсталая Россия с преобладающим сельским хозяйством превратилась в мощное индустриальное государство. В то же время это доказало превосходство социалистической плановой экономики над капиталистической с её рыночной и конкурентной анархией и периодическими кризисами. Для такого развития в капиталистических странах потребовались бы гораздо бо́льшие сроки. Контраст был тем разительнее, что капиталистическая система во времена первой пятилетки переживала крупнейший кризис с существенным падением производства.

За две пятилетки Советский Союз достиг современной на тот момент базы, необходимой для построения социалистического общества, однако это сопровождалось заметным отставанием, которое вовсе не было неизбежным при наличии руководства, больше ориентировавшегося на специальные знания и расчёты, чем на властно-политические амбиции, искусственно раздутые идеологические дискуссии и личную неприязнь.

Великие достижения рабочих, инженеров и экономистов, совершённые на этой гигантской стройке, заслуживают самого высокого восхищения, тем более что они осуществлялись в труднейших условиях. Проектирование и строительство столь гигантских индустриальных комплексов, как металлургический комбинат в Кузнецком бассейне в Магнитогорске, большая Днепровская ГЭС и многие другие проекты до тех пор невиданных масштабов предъявляли самые высокие требования к планированию, организации и руководству.

Из-за этого нередко случались простои, поломки и аварии. Видеть причины этих неизбежных побочных явлений в столь сложном и срочном строительстве главным образом во вредительской деятельности враждебных элементов (линия Сталина), чтобы затем приговаривать якобы вредителей к серьёзным наказаниям, было совершенно безосновательно, хотя случаи вредительства иной раз и бывали.

То, что во всех поломках и потерях на предприятиях огульно обвинялся ведущий технических персонал, привело к тому отрицательному эффекту, что руководители предприятий и инженеры потеряли инициативу, лишившись уверенности и ответственности при выполнении работы. В таких условиях становилось безопаснее ожидать решений и инструкций вышестоящих инстанций, чем самостоятельно принимать необходимые решения. Так возникла психология коллективной безответственности, которая, развившись далее, стала характерным элементом советского мышления, нередко выражаясь получившей распространение иронической фразой: «Инициатива наказуема».

Преобразование Советского Союза в мощную индустриальную страну, вне всякого сомнения, стало гигантским шагом к социализму, который трудно переоценить, тем более что он чрезвычайно усилил обороноспособность страны. Однако при трезвой оценке следует учесть, что этот прогресс оставался во многих отношениях очень противоречив.

Во-первых, нельзя не заметить, что задержанные модернизация и расширение индустриальной базы, позднее ускоренно нагонявшиеся, обострили противоречия между индустрией и сельским хозяйством. Несмотря на, а отчасти и из-за насильственной коллективизации и отсутствующего технического оснащения сельское хозяйство испытало спад, что красноречиво выразилось в сокращении производства. В то же время было продемонстрировано и прямое негативное влияние на промышленность, поскольку снизившийся экспорт зерна ограничил импорт машин и оборудования из-за границы. Как следствие были затронуты и искажены пропорции экономики в целом, что неизбежно должно было привести к потерям.

Кроме того, в промышленности имел место дисбаланс между группой I (производство средств производства) и группой II (производство средств потребления), что проявлялось главным образом в преимущественном развитии тяжёлой промышленности и в отставании лёгкой. Слабое предложение продуктов потребления привело не только к ситуации, когда в течение долгого времени сохранялся низкий уровень жизни, но и к тому, что финансовых средств, которые могли бы прийти от более высокого уровня продаж в сфере потребления, не хватало для дальнейшего накопления.

Разумеется, тяжёлая промышленность в течение некоторого времени должна была расти превосходящими темпами, поскольку составляла основу индустриального развития в целом. Но Сталин сделал из временно необходимого опережающего роста группы I догму политической экономии социализма. Концентрация на росте производства угля, нефти, стали, тяжёлой промышленности и машиностроения и отказ от соответствующего производства продуктов потребления с необходимой диверсификацией производства привели к тому, что процесс экономического воспроизводства деформировался, поскольку большая часть промышленности производила лишь для промышленности, а не для нужд населения. Последствием этого стал хронический дефицит товаров при одновременном избытке денег. Таким путём нельзя было сократить отставание Советского Союза от капиталистических стран — наоборот, оно должно было ещё более увеличиться.

Важным фактором, снижавшим степень экономического и общественного воздействия огромных достижений индустриализации, была меньшая производительность труда по сравнению с международным уровнем. Во время индустриализации установилось экстенсивное экономическое развитие; рост производства в Советском Союзе в течение долгого времени измерялся по количеству валовой продукции, в то время как такие экономические показатели, как себестоимость, воспроизводство, производительность труда и отпускная цена играли в экономических расчётах подчинённую роль. В этой теоретической базе отсутствовали даже инструменты для расчёта реального отставания социалистической экономики от капиталистической.

Известно, что согласно Марксу производительность труда является определяющим критерием более высокого способа производства — что Ленин недвусмысленно применял и к социализму. Пока социализм не может достичь и превзойти производительность труда развитых капиталистических стран, до тех пор он не может по сути удовлетворять всем требованиям социалистического общества и на практике доказать своё превосходство над капитализмом в определяющей сфере экономики. Однако этот решающий вопрос в политике Сталина и в его рассуждениях играл подчинённую роль, появляясь по большей части лишь в агитационном контексте.

Чтобы преодолеть экономическое отставание социализма от капитализма, стал необходим переход от экстенсивного экономического развития к интенсивному расширенному производству и воспроизводству. Меж тем для этого была малопригодна сверхцентрализованная система планирования и управления экономикой с огромной номенклатурой товаров и с централизованным распределением всех ресурсов. Кроме того, было необходимо постоянное сравнение с мировым рынком и активное участие в международном разделении труда — чтобы идти вровень с международными тенденциями развития, не производя полный ассортимент товаров в собственной стране. Однако активность на мировом рынке была необходима ещё и для того, чтобы иметь объективную меру для оценки достигнутого экономического уровня страны, на что совершенно верно и настойчиво указывал Троцкий ещё в 1925 г.

Успехи в развитии по преимуществу автаркической экономики могли легко привести к переоценке собственных достижений, тем более, что они постоянно преподносились с помпой, в то время как реальные проблемы обходились вниманием. В итоге создавалась неверная картина объективного положения дел в экономической конкуренции общественных систем, что неизбежно приводило к дальнейшим ошибочным оценкам и к постановке неверных целей.

Так, ещё во времена Хрущёва преобладало мнение, что Советский Союз экономически догонит и перегонит США лишь за счёт большего производства угля, нефти, газа и стали, хотя значение абсолютного количества этих продуктов сырьевой индустрии в эпоху научно-технической революции было уже второстепенным. Автоматизация, робототехника, электроника, микроэлектроника, информационные технологии и другие области подобного рода — третья промышленная революция — уже вскоре обеспечили скачкообразный рост производительности труда.

К сожалению, в оценке успехов и достижений индустриализации Советского Союза есть ещё одно тёмное пятно, о котором мы не имеем права умолчать. Немало крупных индустриальных проектов было создано при массовом применении труда заключённых. Они стали жертвами коллективизации, а позже, главным образом после 1935 г., — и начинающихся необоснованных репрессий против мало-мальски оппозиционных сил в ВКП(б) и в советском обществе. В этом также отразился весьма противоречивый путь развития советского общества.

2.5.4. Характер и противоречия политической системы

а) Идеи Ленина о государстве диктатуры пролетариата

Основной предпосылкой социализма, как известно, является политическая власть рабочего класса в форме социалистического государства. Это также выступает определяющим критерием при оценке социалистического характера общества. До тех пор, пока политика остаётся в руках класса капиталистов, владеющего средствами производства, невозможно назвать происходящее переходом к социалистическому обществу, совершенно независимо от того, насколько совершенно функционирует буржуазная демократия.

Тот, кто утверждает, что для достижения социализма нужно лишь дополнить эту политическую демократию социальной составляющей, пускает пыль в глаза трудящимся массам, чтобы они не осознавали реальности. Поэтому вопрос о том, какова должна быть политическая надстройка (и в особенности государство) для того, чтобы сделать возможным переход к социализму и установить социалистическое общество, имеет решающее значение.

В ходе Октябрьской революции политическая власть была завоёвана Советами под руководством большевиков. Свержение буржуазного правительства февральского режима означало переход политической власти к рабочему классу, которую тот должен был осуществлять в противоречивом союзе с крестьянством. Новое государство по своему классовому характеру было политической властью рабочего класса, поэтому и называлось диктатурой пролетариата. Оно находилось под прямым руководством Коммунистической партии, которая понимала себя как ведущую силу рабочего класса.

Партия эсеров видела себя политическим представителем крестьянства, однако принимала участие в буржуазном февральском правительстве и даже препятствовала аграрной реформе. Затем она раскололась, её революционное крыло сформировало самостоятельную партию левых эсеров и приняло участие в советском правительстве.

Советское правительство, таким образом, было коалицией из партий рабочего класса и крестьянства, что при тогдашней социальной структуре населения было вполне нормальным. Дальнейшее существование и сотрудничество такого политического представительства крестьянства в правительстве было бы вполне возможно и могло бы иметь преимущества не только в переходном периоде нэпа, но и позже, в социалистическом обществе.

Однако потом левые эсеры вышли из правительства из-за принципиального несогласия с решением о Брестском мире в 1918 г., и даже перешли к индивидуальному террору, чтобы саботировать его. Так советское правительство, пусть и невольно, стало однопартийным.

Трудно сказать, была ли позднее возможность организовать политическую партию крестьянства, которая в союзе с ВКП(б) выражала бы его интересы. Скорее всего это бы способствовало развитию советского общества.

Однако с установлением социалистической государственной власти были связаны многие непрояснённые проблемы, для которых в теории марксизма ещё не могло существовать удовлетворительных ответов, поскольку для них не было никакого практического опыта, и потому — никакого эмпирического материала. Основные идеи и положения Маркса и Энгельса основывались на анализе и обобщении многих буржуазных революций в Европе и Парижской Коммуны 1871 г. В теоретическом плане они сводились к тому представлению, что классовая борьба пролетариата в конечном счёте в ходе политической революции должна привести к уничтожению буржуазного государства, к «слому» государственной машины, составляющей «диктатуру буржуазии», и к установлению «диктатуры пролетариата».

Такая новая государственная власть будет необходима до тех пор, пока в обществе существуют классы — для подавления сопротивления свергнутой буржуазии, а затем главным образом как основной инструмент преобразования буржуазного общества в социалистическое. Лишь на более высокой фазе развития новой общественной формации, в коммунизме, когда исчезнут классовые различия, а значит, и сами классы, общественные отношения и процессы потеряют свой политический характер, так что и государство лишится своей функции и «отомрёт». Позднее Энгельс дополнил это соображением о том, что государственной формой диктатуры пролетариата скорее всего будет «демократическая республика».

В качестве практического опыта Маркс приводил пример Парижской Коммуны 1871 г., в которой он увидел форму диктатуры пролетариата и стиль работы которой считал в некоторых отношениях моделью будущего социалистического государства. Поэтому было совершенно естественно, что Ленин непосредственно перед Октябрьской революцией плотно занялся этой проблематикой. В своей книге «Государство и революция» (написанной в августе и сентябре 1917) он попытался исследовать и прояснить теоретические и практические вопросы новой пролетарской государственной власти. При этом он с самого начала столкнулся с серьёзными затруднениями, так как именно марксистская концепция государства не только мало принималась во внимание теоретиками Второго Интернационала, но и во многих отношениях была ими опошлена и искажена.

На этой основе Ленин попытался с учётом опыта русской революции 1905 года и Февральской революции 1917 года исследовать, каким образом буржуазно-демократическая революция может быть продолжена до завоевания политической власти рабочим классом. Главным вопросом здесь стало то, как именно можно уничтожить, свергнуть, «разбить» буржуазное государство, чтобы создать новое пролетарское государство, и в какой форме последнее должно быть реализовано на практике.

Ленин исходил из мысли, что в русской революции форма диктатуры пролетариата уже стихийно возникла в виде Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Здесь революционный опыт уже превзошёл опыт Парижской Коммуны, поскольку такие Советы в буржуазно-демократической Февральской революции сразу превратились в политические органы трудящихся. Уже на этом этапе революции они могли бы заступить на место свергнутого царского правительства и взять власть для реализации важнейших требований буржуазной демократии в то время, пока колеблющиеся представители буржуазных партий ещё только пытались создать свой «Комитет для водворения порядка». Но поскольку Петроградский Совет первое время находился под руководством меньшевиков и эсеров (большевики тогда были ещё в меньшинстве), он добровольно передал власть созданному тогда буржуазному Временному правительству под руководством кадетов, ограничившись, в рамках некоего «двоевластия», «контролем за правительством», поскольку главным образом именно меньшевики защищали догматический взгляд, что в буржуазной революции власть должна взять буржуазия.

Несмотря на это, Ленин был твёрдо убеждён, что после завоевания политической власти рабочим классом Советы станут новой формой государственной власти — диктатуры пролетариата. По его мнению, для этого было необходимо получить большинство в Советах, а затем реализовать лозунг «Вся власть Советам!».

С другой стороны, требование передать власть Совету, который вовсе не желает её и отказывается брать на себя ответственность, было настолько очевидно бессмысленным и бесполезным, что могло служить лишь манёвром для отвлечения внимания. Однако после того, как на выборах Петроградского Совета большевики завоевали большинство, получив пост председателя (им стал Троцкий), теперь уже меньшевики и эсеры требовали создания правительства из всех «советских партий», то есть и из меньшевиков и эсеров, продолжавших оставаться в буржуазном правительстве.

Ленин отверг это требование, назвав его хитрым манёвром — тем более, что эти партии уже не имели большинства в Совете:

«Но лозунг: „власть Советам“ очень часто, если не в большинстве случаев, понимается совершенно неправильно в смысле: „министерство из партий советского большинства“, и на этом глубоко ошибочном мнении мы хотели бы подробнее остановиться. „Министерство из партий советского большинства“, это значит личная перемена в составе министров, при сохранении в неприкосновенности всего старого аппарата правительственной власти, аппарата насквозь чиновничьего, насквозь недемократического, неспособного провести серьёзные реформы, которые в программах даже эсеров и меньшевиков значатся»¹⁵⁸.

В таком случае, пишет Ленин дальше, «власть Советов» стала бы лишь иной формой буржуазного правительства, нисколько не изменив политического соотношения сил, так как и меньшевики и эсеры решительно против дальнейшего развития революции в сторону социализма. Поэтому Ленин пишет далее:

«„Власть Советам“ — это значит радикальная переделка всего старого государственного аппарата, этого чиновничьего аппарата, тормозящего всё демократическое, устранение этого аппарата и замена его новым, народным, т. е. истинно демократическим аппаратом Советов, т. е. организованного и вооружённого большинства народа, рабочих, солдат, крестьян, предоставление почина и самостоятельности большинству народа не только в выборе депутатов, но и в управлении государством, в осуществлении реформ и преобразований»¹⁵⁹.

В дальнейших размышлениях об организации, функциях и способах осуществления диктатуры пролетариата Ленин основывается на высказываниях Маркса об опыте Парижской Коммуны. При этом он подробно разъясняет ряд основополагающих вопросов об отношении социалистической революции к государству, указывая ориентиры для практического формирования государства диктатуры пролетариата в России. Это касается таких проблем, как соотношение диктатуры пролетариата и демократии, необходимость пролетарского государства как в переходном периоде к социализму, так и в последующем периоде строительства социалистического общества, а также условий последующего «отмирания» государства в коммунистическом обществе.

В отношении функций, структуры и стиля работы новой государственной власти имелся целый ряд идей и положений, часть которых позднее оказалась полезной, а часть — невыполнимой. Исходным пунктом для Ленина стало следующее положение:

«Пролетариату необходима государственная власть, централизованная организация силы, организация насилия и для подавления сопротивления эксплуататоров и для руководства громадной массой населения, крестьянством, мелкой буржуазией, полупролетариями в деле „налаживания“ социалистического хозяйства»¹⁶⁰.

Акцент определённо ставился на втором пункте, так как подавление сопротивления экономически и политически лишённой власти буржуазии ослабевает в той же мере, в которой укрепляется социалистическая государственная власть и в которой новое общество продвигается на пути собственного построения. И хотя этого не произойдёт без подавления и ограничения демократии в отношении определённого меньшинства, однако это временное положение, которое в то же время для широких масс трудящегося населения из рабочих и крестьян знаменуется значительным расширением демократии, поскольку теперь они, как пишет Ленин, впервые получают возможность активного участия в формировании государственной политики в Советах и в других формах.

Устранение буржуазной государственной машины прежде всего означает устранение бюрократического правления чиновников, стоявших над народом, и замену их выборными представителями трудящихся, которых, кроме того, можно сменять. Ленин видел в этом важную демократическую черту социалистического государства:

«Полная выборность, сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц, сведение их жалованья к обычной „заработной плате рабочего“, эти простые и „само собою понятные“ демократические мероприятия, объединяя вполне интересы рабочих и большинства крестьян, служат в то же время мостиком, ведущим от капитализма к социализму. Эти мероприятия касаются государственного, чисто политического переустройства общества, но они получают, разумеется, весь свой смысл и значение лишь в связи с осуществляемой или подготовляемой „экспроприацией экспроприаторов“, т. е. переходом капиталистической частной собственности на средства производства в общественную собственность»¹⁶¹.

Однако Ленин не питал иллюзий, будто новое государство сможет сразу же отказаться от всех чиновников, поскольку выборные народные представители, прежде чем занять посты, сперва должны быть включиться в непривычную для них работу.

«Об уничтожении чиновничества сразу, повсюду, до конца не может быть речи. Это — утопия. Но разбить сразу старую чиновничью машину и тотчас же начать строить новую, позволяющую постепенно сводить на нет всякое чиновничество, это не утопия, это — опыт Коммуны, это прямая, очередная задача революционного пролетариата»¹⁶².

Ленин был убеждён, что в перспективе не только большинство трудящихся, но и все рабочие и крестьяне смогут принимать участие в руководстве и управлении государственными делами. Он видел, что важные предпосылки для этого уже возникли в капиталистическом обществе.

«Развитие капитализма, в свою очередь, создаёт предпосылки для того, чтобы действительно „все“ могли участвовать в управлении государством. К таким предпосылкам принадлежит поголовная грамотность, осуществлённая уже рядом наиболее передовых капиталистических стран, затем „обучение и дисциплинирование“ миллионов рабочих крупным, сложным, обобществлённым аппаратом почты, железных дорог, крупных фабрик, крупной торговли, банкового дела и т. д. и т. п.»¹⁶³

Здесь важен вопрос, как именно Ленин понимал функции управления социалистическим государством и социалистической экономикой, а наряду с ними и всей общественной сферой. На этот счёт он высказывался неоднократно и недвусмысленно, что заставляет предположить, что ему это представлялось достаточно просто. Например, это видно из следующих строк:

«Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооружённые рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного „синдиката“. Всё дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну. Учёт этого, контроль за этим упрощён капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырёх действий арифметики и выдачи соответственных расписок»¹⁶⁴.

Даже без учёта того, что во времена российской революции около 80 процентов населения оставались безграмотными, всё же планирование и руководство как экономикой, так и обществом не сводятся лишь к подсчёту, контролю и ведению бухгалтерии. В те годы подобное мнение было довольно распространено в социалистической литературе, его можно обнаружить и в тогдашних работах Бухарина. Но Ленин, вероятно, считал, что с дальнейшим развитием социалистического общества эти функции государства будут всё более упрощаться, и возникнет такая ситуация, «когда всё более упрощающиеся функции надсмотра и отчётности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и, наконец, отпадут, как особые функции особого слоя людей»¹⁶⁵.

В сноске к приведённым словам Ленин подробнее разъясняет, как он себе представляет это развитие: «Когда государство сводится в главнейшей части его функций к такому учёту и контролю со стороны самих рабочих, тогда оно перестаёт быть „политическим государством“, тогда „общественные функции превращаются из политических в простые административные функции“»¹⁶⁶.

Как позже показал практический опыт, эти скорее абстрактные мысли Ленина слишком упрощали дело, будучи достаточно далёкими от общественной реальности. Продемонстрировав свою нереализуемость на практике, в дальнейшем они уже не играли роли.

Помимо этого, Ленин также коснулся и вопроса парламентаризма, тесно связанного с буржуазной демократией. Роль парламентаризма в буржуазной политике связана со множеством аспектов, причём публичные дебаты различных партий хоть и могут иметь определённую информационную ценность, однако зачастую сводятся не более чем к шоу (там, где речь идёт о хороших ораторах). В первую очередь они предназначены для того, чтобы завуалировать действительные намерения правительства, либо же имеют своей задачей заранее подготовить народ к неприятным решениям.

Ленин оставил всё это в стороне. Сосредоточившись на классовой сущности буржуазного парламентаризма, он сформулировал довольно резко:

«Раз в несколько лет решать, какой член господствующего класса будет подавлять, раздавлять народ в парламенте, — вот в чём настоящая суть буржуазного парламентаризма, не только в парламентарно-конституционных монархиях, но и в самых демократических республиках»¹⁶⁷.

Как видно, он проводил чёткое различие между парламентом, привычным для буржуазного государства, и «представительством» нового типа.

Буржуазная парламентская система связана с существованием слоя так называемых профессиональных политиков, которые высоко оплачиваются и якобы отвечают исключительно перед «своей совестью», а не перед избирателями, однако в конечном счёте они нужны лишь как «партийное стадо» для принятия решений соответствующих партий, поскольку чаще всего то, как они будут голосовать, решается фракционным долгом, а не их совестью. Настоящие решения в любом случае принимаются не в парламенте, о них договариваются и их принимают на самом высоком уровне власти — чаще всего в коалиционных переговорах глав правящих партий; затем депутатов «убеждают» единодушно голосовать за соответствующее решение. «Свобода совести» в таких случаях обрабатывается и тренируется в ходе так называемых пробных голосований фракций до тех пор, пока большинство голосов в парламенте не станет гарантированным.

Этот буржуазный парламентаризм имеет перед собой основную задачу создавать впечатление, будто народ как суверен сам принимает решения при помощи своих «представителей»; поэтому эта форма чрезвычайно полезна для осуществления экономической и политической власти капитала в «демократической» манере. То, что такой парламентаризм не согласуется с социалистической демократией, должно быть совершенно ясно, но чем его заменить? На этот вопрос Ленин ответил, что будут существовать представительные, то есть выборные, органы, полномочные, в согласии с волей избирателей, публично обсуждать будущие решения и принимать их, без превращения это в высокооплачиваемую постоянную профессию.

Государство тесно связано с правом — оно нуждается в конституции и законах, которые нормируют и регулируют важнейшие отношения граждан в соответствии с основными интересами правящих классов. Поэтому неизбежно встаёт вопрос: во что должно превратиться буржуазное право, когда буржуазное государство сменится социалистическим?

Право — это институт, неотделимо связанный с государственной властью, поскольку действующие законы и основанные на них решения законодательной власти должны проводиться в жизнь и выполняться исполнительными органами, а в случае необходимости — навязываться принудительными государственными мерами. Сколь-нибудь заметное неподчинение суд карает наказанием, которое позднее отбывается в государственных местах лишения свободы.

Означает ли это, что буржуазное право будет ликвидировано с ликвидацией буржуазного государства? Это непростой вопрос, так как буржуазные юридические нормы и законы отражают и фиксируют в первую очередь буржуазную частную собственность на средства производства, и в этом право является инструментом власти имущих классов.

Однако оно этим не исчерпывается, поскольку в то же время содержит и значительное количество правил и норм, возникших за долгое время общественной жизни, нормирует и регулирует важные человеческие взаимоотношения, формы поведения, которые важны для совместной жизни людей во всяком человеческом обществе. Многие из них происходят ещё из римского права и вошли в большинство сводов законов буржуазных государств.

Несомненно, Ленин имел в виду это важное различие, когда писал:

«Таким образом, в первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) „буржуазное право“ отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т. е. лишь по отношению к средствам производства. „Буржуазное право“ признаёт их частной собственностью отдельных лиц. Социализм делает их общей собственностью. Постольку — и лишь постольку — „буржуазное право“ отпадает. Но оно остаётся всё же в другой своей части, остаётся в качестве регулятора (определителя) распределения продуктов и распределения труда между членами общества»¹⁶⁸.

Если исходить из этих высказываний, то Ленин, очевидно, считал, что социалистическое общество будет иметь юридическую систему, которая должна ликвидировать решающую часть буржуазного законодательства, заведующую собственностью на средства производства, но которая всё же может сохранить остальные свои части в будущем. Это соответствует замечаниям, которые сделал Маркс по этому вопросу в «Критике Готской программы», обратив внимание, что всякое право должно рассматривать людей равными, даже когда они от природы не равны. Однако это юридическое равенство формально — оно действует лишь как равенство перед законом — и потому не касается фактического социального неравенства людей в классовом обществе. Но что касается юридического равенства, то не существует более высокой ступени, и в этой мере буржуазное право во многих отношениях может оставаться действительным и при социализме. Однако социализм преодолевает его в том, что он всё более дополняет и совершенствует формальное равенство шагами к социальному равенству.

Впрочем, позднее практические нужды и юридический опыт социализма показали, что удобнее упростить зачастую слишком сложное и необозримое сохраняющееся буржуазное право, переформулировав его в соответствии с нуждами социалистического общества. Так возникла «социалистическая система права», в которой общезначимые части буржуазного права были как бы «сняты» (то есть подняты диалектическим развитием) через привязку к новым социалистическим правилам и нормам. Это оказалось целесообразным и из-за длительности существования социализма как общественной системы.

Состояние общества, в котором все классовые различия и сами классы ликвидированы, достижимо после неопределённо долгого исторического процесса лишь в коммунистическом обществе, в котором будет реализовано и полное социальное равенство. Но тогда и право вместе с государством станут излишними, поскольку уже никакие отношения людей не будут носить политического характера, отношения власти исчезнут, а люди будут регулировать свои общие дела в ассоциации равноправных индивидуумов в форме самоуправления. Нормы и правила цивилизованных взаимоотношений равноправных людей тогда настолько укрепятся в их сознании и поведении, что будут рассматриваться как сами собой разумеющиеся, а подчинение им будет обеспечиваться силой общественного мнения.

Примерно таковы были в то время, и не только у Ленина, теоретические представления о государстве и праве.

б) Реальное развитие советского государства

Приводимое выше изложение взглядов, представленных Лениным незадолго до Октябрьской революции в сентябре 1917 г., даёт нам возможность сравнить, в какой степени реальное развитие советского государства совпало с этими прогнозами или противоречило им.

Тот, кто хотя бы немного знаком с историей Советского Союза, знает, что его развитие во многом происходило не так, как представлял себе и планировал Ленин до революции. Расхождение началось уже при его жизни, и в дальнейшем, уже при правлении Сталина, приняло более значительные масштабы.

Ленин вполне осознавал это несоответствие, неоднократно пытаясь противодействовать ему критикой и предложениями, хотя и с небольшим успехом. Уже одно это показывает, что проблема тут была не столько в благих намерениях и в доброй воле, сколько в объективных и субъективных условиях, установившихся в России после революции, и в ещё большей степени — после гражданской войны. Власть фактического положения оказалась сильнее всякой теории.

Первым фактором, без сомнения, стала культурная отсталость, проявлявшаяся не только в том, что четверо из пяти советских граждан оставались неграмотными, но и в том, что вследствие долгого правления самодержавной деспотии практически отсутствовали демократические привычки и традиции. В деревне преобладало подчинение вышестоящим авторитетам. Ленин вновь и вновь говорил об этом, выражая важность этого фактора в фразе, что на самом деле вся суть социалистического строительства должна быть сосредоточена в усвоении культуры. Поэтому он решительно возражал против всяческих попыток создать как бы на почве традиционного бескультурья некую «пролетарскую культуру». С долей сарказма он отмечал, что многого можно было бы достичь, хотя бы усвоив для начала сокровища «буржуазной культуры», а на VIII съезде РКП(б) он подробно говорил о том, что невозможно построить социализм, не уважая и не используя важнейшие достижения буржуазной культуры, науки и техники. «Без наследия капиталистической культуры нам социализма не построить»¹⁶⁹, довольно категорически заявил он.

Вторым фактором стало то, что советская страна сражалась в долгой, тяжёлой, кровавой и разрушительной гражданской войне, при которой было положено начало иерархической централизации всех властных и управленческих полномочий наряду со значительной милитаризацией всей общественной жизни. При этом произошло соединение и фактическое объединение высшей верхушки Коммунистической партии с верхушкой советского правительства, что казалось неизбежным не только по объективным причинам, но и по персональным: круг руководящих лиц был относительно невелик.

Политбюро РКП(б) стало высшей инстанцией в принятии решений не только в партии, но и в государстве и обществе в целом. Все ниточки вели к этому «сверхправительству». Диктаторская центральная власть, порождённая чрезвычайным положением, оказалась главным врождённым пороком политической системы сталинского социализма. Она стала как бы «генетическим дефектом», с которым были причинно связаны все проявившиеся позднее сущностные деформации и отклонения. Сталинским режимом эта политическая конструкция позднее была возведена в догматический принцип, остававшийся неизменным в течение всей истории Советского Союза, хотя она никогда и не была серьёзно исследована или теоретически обоснована.

Вопрос взаимоотношения партии и государства в Парижской Коммуне, как известно, не играл никакой роли, поскольку коммунары хоть и были пролетарскими революционерами, но ещё не были организованы в социалистической партии, которые лишь позднее сформировались в капиталистических странах как политическая организация рабочего класса. Среди коммунаров были и сторонники марксистской тенденции, однако их было меньшинство. Меж тем это никак не помешало их единодушному сотрудничеству в интересах трудового народа города Парижа.

Поэтому Ленин и не видел причин затрагивать этот вопрос в «Государстве и революции». Однако когда этот вопрос остро встал после Октябрьской революции, по нему не имелось сколь-нибудь внятных соображений. Сложившаяся тогда практика, сосредоточившая всю государственную власть в Политбюро Коммунистической партии, являлась всего лишь прагматическим решением без определённой теоретической базы.

После окончания гражданской войны и первых опытов социалистического строительства Ленин осознал фундаментальную ошибку этой конструкции. Поэтому он предложил провести чёткое разграничение задач и полномочий партии и Советов, партийного руководства и правительства. Во время подготовки XI съезда РКП(б) весной 1922 г. он отметил в плане политического доклада:

«Наконец, необходимо разграничить гораздо точнее функции партии (и Цека её) и Соввласти; повысить ответственность и самостоятельность совработников и совучреждений, а за партией оставить общее руководство работой всех госорганов вместе, без теперешнего слишком частого, нерегулярного, часто мелкого вмешательства»¹⁷⁰. На съезде же Ленин сказал: «У нас создалось неправильное отношение между партией и советскими учреждениями, и на этот счёт у нас полное единодушие»¹⁷¹.

XI съезд партии стал последним, в котором Ленин смог принять участие. Позднее из-за своей тяжёлой болезни он был вынужден отойти от активной работы и уже не мог проводить поправки, которых требовал.

Однако относительно «полного единодушия» по этому очень важному вопросу он всё же ошибался, поскольку по крайней мере Сталин, избранный на этом съезде генеральным секретарём, имел другие намерения. Он всё больше подчинял себе государственный аппарат, и таким образом врождённый порок политической системы не только сохранился, но и с течением времени под ярлыком «руководящей роли партии» стал основной константой всей политической системы социализма.

Третий фактор, приведший к тому, что государственный аппарат диктатуры пролетариата в Советском Союзе развился в направлении высокой бюрократизации — причём государственная бюрократия всё больше проявляла себя как особый слой, как новая «высшая сила», стоящая над населением, — состоял в том, что во время гражданской войны пришлось задействовать большое количество бывших чиновников и служащих старого царского аппарата управления. Амбициозная задача овладения и управления всеми ресурсами для победы в гражданской войне оказалась не столь проста, как представлялось Ленину. Политически сознательные рабочие заняли многие важные посты и росли вместе со своими задачами, однако управление столь огромным государством и территорией всё же требовало большого количества опытных специалистов. Так вместе со старыми чиновниками в социалистическое государство вошёл и старый бюрократический административный стиль, всё более распространявшийся. Позднее эта тенденция была поддержана Сталиным, культивировавшим аналогичный процесс в партийном аппарате, чтобы тем самым образом укрепить основу личной власти.

Ленин был чрезвычайно озабочен такой степенью бюрократизации и неоднократно брался за выяснение этого вопроса, как в отношении причин, так и в отношении возможностей преодоления. Бюрократизм не только было трудно выкорчевать, он ещё и постоянно возникал вновь. Ленин видел целый ряд его причин и во многих отношениях расширил собственные взгляды, изложенные в «Государстве и революции». Он понимал, что в России сложились совершенно особые условия, затрудняющие борьбу с бюрократизмом.

«У нас другой экономический корень бюрократизма: раздробленность, распылённость мелкого производителя, его нищета, некультурность, бездорожье, неграмотность, отсутствие оборота между земледелием и промышленностью, отсутствие связи и взаимодействия между ними»¹⁷².

Всё это, конечно, важные причины, но при этом их воздействие одновременно усиливалось сознательной поддержкой бюрократических методов в руководящей работе в самом партаппарате.

Приходится, по-видимому, усматривать ещё и четвёртый фактор в том, что в марксистской теории прежде ничего не говорилось о структуре и практической работе диктатуры пролетариата как государственной системы. Эти вопросы едва ли были разработаны теоретиками марксизма II Интернационала, а если и были, то чаще всего лишь абстрактно (например, в различных работах Каутского).

В последние годы своей жизни Ленин оставил лишь несколько ценных идей и предложений, частично исправлявших, уточнявших и продолжавших его прежние мысли в «Государстве и революции». Однако Сталин игнорировал и их.

После того как Сталин наряду с организационной властью присвоил себе также идеологическое и теоретическое верховенство в ВКП(б), исчезла возможность обсуждения и теоретической разработки подобных вопросов. Все попытки развивать марксистскую теорию государства, ещё осуществлявшиеся в 1920‑х гг., подавлялись Сталиным, который в качестве «Ленина сегодня» присвоил себе исключительное право решать теоретические вопросы.

Эти четыре фактора в своём взаимодействии в значительной мере объясняют, почему развитие социалистического государства и политической системы Советского Союза в целом пошло в направлении, мало соответствовавшем теоретическим взглядам Ленина.

В дело вмешался и субъективный фактор, роль которого со временем выросла, а именно: личное стремление к власти Сталина, получившего в качестве генерального секретаря ВКП(б), по выражению Ленина, «неограниченную власть», которую Сталин шаг за шагом превращал во всеохватывающую диктаторскую систему правления над партией, над государством и над обществом. При этом решающая роль отводилась возведённому им в догму принципу «руководящей роли партии».

Без сомнения, явное стремление Сталина к власти связано с чертами его характера, однако было бы совершенно неверным и антимарксистским объяснять развитие политической системы в Советском Союзе исключительно чертами характера отдельной личности. Во всеобщем потоке исторических событий это лишь случайный фактор. Однако существуют случайности, которые в определённом сочетании попадают в контекст исторической необходимости и потому, при наличии соответствующих условий, могут стать формой проявления этой необходимости. Именно такой случай мы и находим в совпадении определённого характером Сталина стремления к власти с объективными и субъективными условиями, сложившимися в партийном и государственном аппарате молодой советской власти.

Количественно растущий слой бюрократии нуждался в ведущей личности, которая бы в свою очередь нуждалась именно в этой самой бюрократии — для опоры на неё и для усиления своей личной власти. И наоборот, Сталину нужен был этот слой, чтобы с его помощью он мог в широких масштабах реализовывать собственные притязания. Поскольку их интересы всё более сходились, то в ходе событий исторические необходимости соединились с исторической случайностью таким образом, что всё развитие получило определённое направление, которое оно наверняка не получило бы в других обстоятельствах.

Это один из тех случаев, которые имел в виду Маркс, замечая, что историческое развитие иногда может зависеть и от того, какие фигуры случайно возносятся приливом на вершину движения. Кстати, хочу здесь отметить, что Троцкий также неоднократно обращал внимание на эту взаимосвязь, объясняя, почему именно столь второстепенная фигура, как Сталин, смогла достичь столь высоких вершин.

Последствием такого развития стало то, что Коммунистическая партия превратилась в центр всей политической системы социализма, поскольку организационный принцип, структуры и механизмы партийного аппарата были довольно схематично перенесены на практически все государственные и общественные институты и организации. И потому столь важно подробнее взглянуть на внутреннее состояние партии и её аппарата. Решающий исходный пункт для понимания этой отрицательной эволюции заключается в том, что, начиная с назначения Сталина генеральным секретарём, демократические структуры, механизмы и приёмы осуществления деятельности Коммунистической партии систематически всё чаще наталкивались на ограничения и, в конце концов, были попросту ликвидированы.

Важнейшим организационным принципом партии был демократический централизм — противоречивое единство демократии и централизма. Этот принцип всегда требовал диалектического применения для достижения и обеспечения баланса между двумя противоположными сторонами, причём демократическая сторона по понятным причинам всегда находится в более сложном положении и имеет меньше возможностей для преобладания. Поэтому не умолкали споры о правильном применении этого принципа и о внутрипартийной демократии.

Хотя в тяжёлое время военного коммунизма по понятным причинам демократия в партии существовала лишь в очень ограниченном смысле, однако переход к мирному труду социалистического строительства всё же настоятельно требовал определённой перемены в способе работы партии. Демократический централизм должен был вновь вступить в полную силу. Необходимое усиление демократической стороны этого принципа, таким образом, потребовало бы демократизации структур и методов работы партийных органов и должно было в полном объёме восстановить внутрипартийную демократию. Однако этого не произошло, поскольку во время перехода от военного коммунизма к новой экономической политике возникла столь опасная ситуация, что X съезд РКП(б) в марте 1921 г. принял по предложению Ленина жёсткое решение, согласно которому внутри партии строго запрещалось создание каких бы то ни было фракций, а тем самым — и раздувание внутрипартийных споров. Но это решение должно было действовать лишь в течение очень ограниченного времени и подлежало отмене, как только положение вновь это позволит, на чём недвусмысленно настаивал Ленин в своей аргументации. Однако после смерти Ленина этим решением воспользовалась правящая группировка, сплотившаяся в Политбюро вокруг Сталина, чтобы клеймить всякое критическое суждение (в первую очередь критику политической линии руководства) как фракционность. Это решение, вопреки настойчивым требованиям Троцкого в Политбюро и группы ведущих партийных работников Центрального Комитета, не было отменено, преградив путь демократическому развитию партии.

За сравнительно короткое время деформация демократического централизма привела к положению, когда центральный партийный аппарат как инструмент Сталина мог пользоваться почти абсолютной властью над партией. Принцип демократического централизма, зафиксированный в формально продолжавшем действовать уставе партии, превратился в централизм диктаторский. Вместо того, чтобы дать возможность широкого обсуждения членами партии и партийными организациями решающих вопросов партийной политики снизу-вверх с тем, чтобы на этой основе Центральный Комитет мог принимать решения о курсе партии в согласии и при активном участии партийцев, отныне существовал лишь способ сообщения сверху вниз. «Линия партии» вырабатывалась в Политбюро и затем без предварительного обсуждения спускалась сверху в приказном порядке. Насколько возрастала личная власть Сталина, настолько и «линия партии» всё более совпадала с его взглядами. С тех пор всякая её критика тотчас же подвергалась дискриминации, подавляясь и караясь как антипартийная фракционная деятельность.

Партийная дисциплина таким образом всё больше превращалась в подчинение нижестоящих. Наконец, после достижения Сталиным абсолютной власти Центральный Комитет и Политбюро также лишились своих полномочий, поскольку Сталин самостоятельно принимал решения и правил единолично от имени Политбюро или Центрального Комитета. Когда он говорил: «Центральный Комитет считает», это означало, что так считал лично он. Поэтому было вполне логично, что с 1941 по 1953 гг. он и формально был не только генеральным секретарём ЦК ВКП(б), но и главой правительства. Тогда же вошла в обыкновение публикация важнейших решений в виде «постановлений ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР» (позднее «Совета Министров»), что создавало совершенно неверное впечатление, будто решение было совместно принято этими двумя органами власти равного уровня. А иногда решения Сталина объявлялись даже без созыва ЦК или без его предварительного оповещения.

Вся политическая система была выстроена как пирамида, на чьей вершине стоял генеральный секретарь Коммунистической партии. Партия получила «ведущую роль» в этой иерархии, что на практике означало, что все важные решения принимались исключительно Политбюро по указаниям генерального секретаря, а затем передавались для исполнения (т. е. фактически диктовались) партийным организациям, Советам, правительствам союзных республик, регионов и т. д., а также общественным организациям.

Формулировка «ведущей роли партии» была совершенно схематически перенесена с отношений между рабочим классом, рабочим движением и пролетарской партией — на государство и общество. В контексте большевистского понимания революционной партии этот термин имел ограниченное значение: согласно ему партия как авангард рабочего класса выполняет ведущую роль во всём организованном и стихийном рабочем движении, и она призвана вести и воспитывать его.

Несмотря на то, что такое понимание партии оставалось спорным, определяющим моментом было то, что социалистическое государство, так называемое социалистическое общество с его различными сферами (экономика, культура, образование, искусство, литература, наука) имели свою специфическую структуру и задачи, развиваясь по особым законам, и потому требовали руководства со знанием дела, а в таких областях, как искусство и литература — ещё и руководства с определённым чувством такта. Поэтому было не только совершенно безосновательно схематически переносить формулировку о ведущей роли партии на условия совершенно иного рода. Это привело к примитивному дилетантизму, принеся гораздо больше вреда, чем пользы. Подчинение всех этих сфер прямому руководству партии неизбежно служило к тому, что малокомпетентные «партработники» грубо вмешивались в работу государственных и общественных органов, ответственных за эти сферы, делали им неуместные политические и идеологические предписания, затрудняя или даже делая невозможной осуществление их функций. От этого страдали прежде всего искусство и литература, а вместе с ними и наука.

Сталин и уполномоченные им функционеры на ответственных постах считали себя компетентными для командования в областях, в которых они как неспециалисты мало что понимали, а также для принятия решений о том, какие теории верны или неверны в науке, в экономике, философии, историографии, биологии, языкознании и т. д., какое литературное направление социалистическое или антисоциалистическое и как должны выглядеть социалистическое искусство, музыка, живопись или театр.

В качестве наиболее вопиющих случаев применения этой манеры «руководства со стороны партии» я упомяну лишь «карательные экспедиции» А. А. Жданова (1896–1948) по приказу Сталина в литературу и философию после 1945 г., борьбу Т. Д. Лысенко (1898–1976), инспирированную Сталиным, против генетики и вмешательство Сталина в вопросы языкознания.

Как известно, Ленин всегда решительно отвергал подобного рода политически мотивированный дилетантизм, настаивая на заботливом и уважительном отношении к представителям культуры, искусства и науки, свободном от каких бы то ни было мелочных упрёков. Однако его указания не соблюдались тем больше, чем больше расширялась и укреплялась сталинская система правления. В то время она опиралась на растущий слой привилегированных помощников в партийной и государственной бюрократии, идеологически подкрепляясь расцветшим к тому времени культом личности Сталина.

Ленин, напротив, желал, чтобы выборные Советы на всех уровнях общества и государства стали демократическими органами власти, от которых исходили бы задачи социалистического преобразования общества и управление им с широким участием рабочих и крестьян. При этом диктатура пролетариата и демократическая работа Советов вовсе не должны исключать одна другую, поскольку советское государство по своему общественному содержанию, по своему классовому характеру было диктатурой рабочего класса над свергнутыми классами крупных собственников и буржуазии, однако по своим структуре и деятельности оно должно было быть гораздо более демократичным, чем буржуазная демократия, как об этом писал Ленин в «Государстве и революции». В этом смысле он сформулировал тождество: диктатура пролетариата = социалистическая демократия¹⁷³.

Для массы рабочих и крестьян должна была царить широкая демократия, в то время как ограничения демократических свобод для членов свергнутых бывших эксплуататорских классов помещиков и капиталистов должны были действовать лишь в течение ограниченного времени. В соответствии с этим и избирались Советы во всех населённых пунктах и городах, районах, областях и республиках, а также Верховный Совет всего государства СССР. Этот последний формально был высшим органом власти Советского Союза, являвшегося федеративной республикой. В качестве исполнительного органа Советов, то есть правительства, был создан Совет Народных Комиссаров, как постановил после завоевания власти в октябре 1917 г. II Съезд Советов, однако впоследствии СНК столь же формально формировался Верховным Советом.

Однако на выборах в Советы действовало неравное избирательное право: члены прежних эксплуататорских классов были лишены права голоса, а голоса рабочих имели больший вес, чем голоса крестьян. Поскольку рабочий класс по сравнению с крестьянством составлял меньшинство, эта мера была необходима для обеспечения социалистического развития в отсталой стране. С формальной точки зрения это было «нарушением демократии», и поэтому неудивительно, что сторонники «чистой демократии» — прежде всего меньшевики — выражали резкий протест против этого.

Но «чистая демократия» не может существовать в антагонистическом классовом обществе, поскольку классы с их материальными интересами и определяемыми ими целями находятся в антагонистическом отношении между собой. Общественное неравенство классов не уничтожается формальным юридическим равенством. Демократия — это форма государства, и потому неизбежно, что классовое неравенство временно проявляется и в соответствующих демократических процедурах выборов.

Демократия также не является «абсолютной ценностью», поскольку социальный прогресс не может быть осуществлён в классовом обществе, если класс, воплощающий прогресс, подчиняясь формально-демократическим правилам, даёт свергнутым классам возможность мобилизовать мелкобуржуазные слои (особенно сильные в отсталой стране) против прогресса, и таким образом воспрепятствовать ему. В этом смысле общественный прогресс имеет приоритет над демократией. Другими словами: демократия не является «высшей ценностью», имеющей первейшее значение всегда и при любых обстоятельствах.

Уже отсюда видно, что Ленин, исходя из опыта Парижской Коммуны, совершенно не коснулся столь сложного вопроса, поскольку в крупном городе Париже эта проблема не играла особой роли. Но для России, где преобладала крестьянская экономика, она оказалась чрезвычайно важна. Если подходить к этому вопросу не формально, а принять во внимание то, что крестьянство и все мелкобуржуазные слои по своим экономическим условиям существования между буржуазией и рабочим классом не способны следовать самостоятельной перспективе социального прогресса (в смысле перехода к высшему социалистическому обществу), а с другой стороны постоянно колеблются между двумя основными классами — буржуазией и пролетариатом, всегда с надеждой когда-нибудь достичь уровня настоящих капиталистов и со страхом опуститься в пролетариат, — то становится ясно, что чисто формальное уравнение мелкобуржуазного класса с рабочим классом в революционные периоды заблокировало бы всякий социальный прогресс.

Это стало совершенно ясно в период Февральской революции, когда уже после выхода кадетов меньшевики и эсеры в одиночку руководили Временным правительством, проводя под именем «революционной демократии» мелкобуржуазную демократическую политику, не решавшую основные задачи буржуазной революции, и в то же время не открывавшую пути к революции социалистической. Потому-то в революционный период и стало оправдано и необходимо временно подчинить определённые демократические права общественному прогрессу.

Отмечу мимоходом, что дело не обстояло иначе и в великих буржуазных революциях, о чём прилежно забывают и умалчивают глашатаи чистой демократии. Достаточно вспомнить хотя бы о Славной революции в Англии, о Великой французской революции или о революционном рождении США.

Советы, естественно, избирались и в русских деревнях; они поддерживались в основном сельской беднотой — мелкими крестьянами, полупролетариями и батраками — слоями, обладавшими в деревне наименьшим влиянием, поскольку середняки и крупные крестьяне со своим более крупным землевладением, с тягловым скотом и машинами располагали гораздо большим весом в обществе. К этому добавилось то, что в деревнях Советы имели своего конкурента, а именно — «общину», деревенское сообщество, существовавшее столетиями и решавшее значительную часть общих проблем в деревне. Поскольку зажиточные крестьяне пользовались в них наибольшим влиянием, то в течение долгого времени советская власть не очень сильно укоренялась на селе.

Уже на примере этой непростой проблемы видно, что на практике развитие советского государства во многих отношениях происходило не совсем так, как первоначально планировал Ленин.

Почему так произошло? В общем, здесь можно повторить за Гёте: «Теория, мой друг, суха, / Но зеленеет жизни древо», поскольку даже наилучшая теория — это абстракция и обобщение. И потому она не может уловить все многочисленные особенности и детали весьма специфического развития, сосредоточиваясь лишь на фундаментальных чертах, на общем. Это особенно верно в данном случае, поскольку весь цикл буржуазной и социалистической революции в чрезвычайно специфичных условиях России ознаменовался совершенно особыми чертами, привнесшими ряд отклонений от «нормального» развития. Так, требования гражданской войны, вызванные отсталостью и размерами страны, привели к тому, что государство диктатуры пролетариата сформировалось не планировавшимся демократическим образом, а в направлении полуармейски организованного централизованного аппарата власти, руководившего обществом в командном стиле жёсткими диктаторскими методами и бюрократическими приёмами.

Без такой централизации и концентрации всех полномочий принятия решений, без определённой милитаризации всей жизни советская власть не смогла бы сопротивляться атаке царистской контрреволюции и империалистической интервенции. Речь шла о жизни и смерти советской власти, и поэтому единственным критерием была полезность тех или иных шагов для достижения победы, а не теоретические идеи.

Однако во время формирования советского общества диктатура пролетариата всё более превращалась в диктатуру Коммунистической партии, которая в то же время была направлена на установление социализма и в этом смысле в определённой мере совпадала с объективными общественными нуждами и с интересами рабочего класса. Некоторые руководители партии (к примеру, Каменев и Зиновьев) не раз заявляли прямо, что диктатура пролетариата совпадает с диктатурой Коммунистической партии, поскольку та использует диктатуру от имени и по поручению пролетариата. Однако это весьма спорный тезис, который может иметь вес лишь в минуту чрезвычайных опасностей для революционной власти, но не может быть принят как незыблемое положение, поскольку это означало бы, что настоящие органы власти советского государства (а именно избранные Советы как представители населения) фактически лишены своих функций и полномочий. Кроме того, с этим связаны также вопросы государственного права, не получившие убедительного разъяснения ни в теории, ни на практике, хотя формулировка о «руководящей роли партии» была даже возведена в конституционный принцип как эквивалент «диктатуры партии». Вместе с тем объём и содержание этой руководящей роли никогда не были точно определены, и потому допускалось сколь угодно произвольное и крайнее толкование этого принципа.

Совещания и обсуждения в демократическом ключе и с принятием соответствующих решений всё же оставались возможны на нижестоящих уровнях и в учреждениях, однако они ограничивались вопросом о том, как именно следует исполнять и реализовывать спущенные сверху решения и инструкции. Таким образом на нижних уровнях сложившейся диктаторской приказной системы развивались и определённые элементы демократической процедуры.

Неоспоримо, что диктаторская система руководства государством и обществом в определённых временных рамках имела и свои преимущества. Она обеспечивала относительно единую деятельность всех органов, что проявилось во время преобразования Советского Союза из аграрной страны в индустриальную. Но в целом и в дальнейшем она имела гораздо больше недостатков, так как в силу собственного централизма и схематизма она была слишком слабо приспособлена к неодинаковым условиям в различных регионах, в связи с чем оставалась излишне неповоротливой, поскольку ограничивала ответственность и инициативу исполнения соответствующих компетентных органов. Население принимало приходящие сверху решения (если те совпадали с его нуждами и интересами) с благодарностью, словно дары высших сил. А когда решения противоречили его интересам, оно принимало их стоически, поскольку критика и сопротивление в любом случае были лишены смысла.

В силу сказанного необходимо констатировать, что эта принципиально недемократическая структура и бюрократический механизм советской формы диктатуры пролетариата в то же время в значительной мере противоречили интересам социализма, так как они ограничивали и отчасти даже исключали права, ответственность, творческую деятельность, а тем самым и возможности развития трудящихся масс. Легко понять, что реальная эволюция такой формы государства во многих отношениях противоречила идеям Ленина.

В результате к тому времени, когда Сталин объявил после второй пятилетки победу социализма и начинающийся переход к коммунизму, характер советского государства стал довольно противоречивым. По своей объективной исторической роли Советский Союз действительно шёл по пути прогресса (в смысле социализма) через ускоренную индустриализацию страны, организацию современного крупномасштабного сельского хозяйства и сопутствующие общественные и культурные преобразования. Это была решающая сторона, если считать исторический результат мерой и критерием.

Но существует и обратная сторона, если принять во внимание насильственные методы достижения быстроты общественного прогресса, связанные с принуждением, а отчасти и с террором. Это противоречило социалистическим целям и в итоге могло не столько ускорить, сколько затруднить или замедлить их широкомасштабную реализацию. Таким образом, социалистический прогресс, если судить по использованным средствам и методам, ещё в довольно большой мере шёл по пути, типичному для антагонистических классовых обществ, всё более деформировавшему его.

Это очевидное противоречие главным образом вытекает из указанных объективных условий и вместе с тем связано с субъективными факторами, проявившимися в партии и в её руководстве, также отклонившимися от принципов социализма. По-видимому, Ленин (по крайней мере в определённых пределах) предвидел вариант «нечистого» развития, когда сказал, что в сложившихся условиях нельзя ожидать «чистого социализма», как не существует и «чистого» капитализма. Это проявилось ещё и в том, что советское государство, по своим структурным особенностям и механизмам ещё не соответствовавшее социализму, стало препятствием для него, отдалившись от рабочего класса и населения и встав над ними в качестве некой «высшей силы».

С такой противоречивой эволюцией связано возникновение партийной и государственной бюрократии, которая в силу сравнительно лучших условий жизни и унаследованного диктаторского стиля работы стала отчуждена от масс населения, выделившись в самостоятельный слой общества. Нередко этот слой представляют элитой советского общества, а так как она якобы правит государством, то её зачастую отождествляют и с государством, даже называя новым правящим классом советского общества.

Однако столь грубое упрощение, неверное, если применять его в прямом смысле, обычно служит для принципиального опровержения социалистического характера советского общества. Реальные отношения между этим слоем и социалистической государственной властью в своей сущности более сложны, чем я сейчас вкратце описал. Можно спорить о том, считать ли этот слой «элитой», но фактом остаётся то, что его деятельность была необходима для функционирования общества и государства, экономики и культуры. Кроме того, следует учесть, что в ходе развития социалистического общества этот слой также изменился: его образованность и квалификация росли гораздо быстрее, чем образованность и квалификация населения в среднем; интеллигенция, вероятно, составляла бо́льшую часть этого слоя. При его оценке стоит уделить внимание социальной мобильности, поскольку он рекрутировался из представителей всех классов и слоёв общества, что несомненно сказалось в том, что его «отчуждение» от «обычного народа» было выражено слабее, чем в феодальном или буржуазном обществах.

Как часть политической надстройки государство основывается на экономическом базисе общества, его классовый характер определяется прежде всего отношениями собственности на средства производства, что остаётся справедливым и для советского государства. Хотя социалистическое государство в определённой мере может стать независимым от населения и поставить себя над ним, однако в своей деятельности оно должно отражать, учитывать и реализовывать объективные нужды доминирующих отношений собственности на средства производства, т. е. осуществлять политику, которая хоть и может колебаться, отклоняться и развиваться в неправильном ключе, но в принципе должна быть ориентирована на установление социалистического общества.

Хотя слой бюрократических государственных служащих в этом обществе, основанном на общественной собственности на средства производства, может развиваться и навязывать определённые собственные интересы, он всё же не способен стать новым классом и ещё менее правящим эксплуататорским классом, так как на основе существующих отношений собственности никто не может присваивать себе общественный прибавочный продукт, преобразовывать его в капитал и приумножать его путём эксплуатации чужой рабочей силы. Таким образом, у этого слоя объективно отсутствуют все важнейшие черты общественного класса. Чтобы стать классом, он должен был бы ликвидировать общественную собственность на средства производства, превратив её в собственность частную, то есть совершить контрреволюцию. Это произошло позднее при Горбачёве и Ельцине, когда часть этой партийной и государственной бюрократии использовала своё положение и посты, чтобы присвоить себе общественную собственность как частную (чаще всего обманом), тем самым превратившись в новообразованный класс буржуазии.

Однако в то время ни партийно-государственная бюрократия в целом, ни её правящая верхушка в Политбюро не имели возможности провести столь фундаментальные экономические и общественные изменения, которые ликвидировали бы важнейшие достижения Октябрьской революции. Кроме того, никто из них и не имел подобных намерений, поскольку, без сомнения, все они считали себя коммунистами, а свою политику — средством для установления социализма, — независимо от того, во многом правильны или же ошибочны были их взгляды на социалистическое общество, верна или же контрпродуктивна была их политическая линия. Их позиция была продиктована недостаточными знаниями и некомпетентностью, а также влиянием личных и групповых интересов, не совпадавших с принципами социализма (хотя эти интересы и смогли вырасти из столь противоречивых условий).

Из-за преимущественно недемократической системы правления лишь малое число лиц — в конечном счёте, лишь Политбюро, — принимало решение об использовании общественного продукта, а следовательно и о распределении фондов общественного и личного потребления в интересах развития всего общества. Поскольку ни общественного обсуждения, ни демократического контроля этих решений не происходило, то было в порядке вещей, что они не всегда оказывались правомерными, подчас нанося обществу той или иной урон.

Из-за этого существовала и возможность формировать распределение фондов общественного и личного потребления таким образом, чтобы членам партийной и государственной бюрократии доставалась бо́льшая часть этих фондов, чем должна была бы идти в соответствии с их производительностью труда, то есть предоставлять им всевозможные привилегии. Вне всякого сомнения, это противоречило социалистическому принципу распределения и представляло собой предосудительное злоупотребление, однако из этого ещё нельзя было вывести ни право собственности, ни основанные на нём властные структуры и эксплуататорские отношения.

Ленин довольно рано осознал такую опасность. «На мой взгляд, есть три главных врага, которые стоят сейчас перед человеком [...], если этот человек коммунист [...]: первый враг — коммунистическое чванство, второй — безграмотность и третий — взятка»¹⁷⁴. Материальные привилегии, естественно, являются формой взятки, поскольку в ответ на неё ждут соответствующей услуги тем, кто её даёт. Таким образом устанавливаются зависимости, превращающиеся в источник всевозможных злоупотреблений, в особенности коррупции. Хотя материальный объём таких привилегий оставался не особо велик (за исключением высших групп этого слоя) и с точки зрения экономики не был слишком тяжёл, однако политико-идеологический и моральный урон общественному сознанию наносился немалый.

После того как за две пятилетки Советский Союз стал сильной индустриальной державой, а механизация коллективизированного сельского хозяйства постепенно совершила заметный прогресс, Сталин объявил, что социализм победил, то есть что социалистическое общество установлено и что в качестве следующей стратегической цели начинается постепенный переход к коммунизму как к высшей фазе новой общественной формации. Достигнутое состояние развития общества должно было получить закрепление в новой конституции, чей черновик был выработан при решающем участии Николая Бухарина, исключённого из Политбюро в 1929 г. за «правый уклон». Новая конституция 1936 г. была объявлена «сталинской конституцией», поскольку культ личности к тому времени достиг таких высот, что все достижения и любой прогресс приписывались исключительно «великому Сталину».

Вскоре после принятия конституции Бухарин был арестован по абсурдному обвинению как глава заговора против социалистического государства; в этом же заговоре якобы принимали участие как Троцкий, так и важнейшие генералы Красной Армии во главе с маршалом Тухачевским.

В ходе своего годового заключения и до того как он был приговорён к смерти и расстрелян, Бухарин имел возможность заниматься научной работой. В это время он написал важную книгу, вышедшую уже после падения Советского Союза, под названием «Социализм и его культура». При сравнении текста этой работы с текстом конституции создаётся впечатление, что в своей книге Бухарин описал собственные идеи о социалистическом обществе, не подвергая, однако, критике действительное положение дел в советском обществе. Это похоже на стиль конституции: формально она описывает в основном демократическое социалистическое общество, которое, однако, не являлось таковым в реальности. Формулировки о советской демократии в конституции СССР 1936 года носят преимущественно формальный характер, так как они описывают положение, которое по принципам социализма должно было бы существовать, но которого на самом деле не было, либо в лучшем случае оно находилось ещё в зачаточном состоянии.

Советы избирались формально, после того как их состав предварительно определялся партийным аппаратом. И хотя они должны были быть настоящими государственными органами, в реальности они, как и прежде, являлись лишь исполнительными органами, а вовсе не органами, принимающими решения. Их задача ограничивалась реализацией соответствующих решений и инструкций партийного руководства и соответствующего партийного комитета. Демократические обсуждения ограничивались вопросами конкретной реализации этих решений.

Новым пунктом в избирательном праве стало то, что отныне выборы объявлялись всеобщими и равными, то есть отменялись прежние ограничения права голоса для членов бывших эксплуататорских классов и неравные веса голосов рабочих и крестьян. Для всех имеющих право голоса граждан это право теперь становилось одинаковым. Разумеется, это был прогресс, и это соответствовало требованию, ранее высказанному Лениным, о том, чтобы подобные ограничения были лишь временными. Это изменение также указывало на то, что произошедшие к тому времени общественные и политико-идеологические перемены привели к относительной стабильности общества, так что отмена этих ограничений считалась безопасной.

Однако проблема крылась в практическом голосовании, поскольку существовала лишь Коммунистическая партия, выдвигавшая своих кандидатов (при этом включая и беспартийных, что в ту пору получило название «блока коммунистов и беспартийных»). В итоге выборы ассоциировались с бурными аплодисментами, так как оставалась только возможность подтвердить или отвергнуть кандидатов. Даже если не связывать демократический характер голосования лишь с формальным правом выбора, подобная процедура всё равно остаётся сомнительной. На практике она неизбежно вызывала презрение к выборам.

Перед голосованием по принятию конституции социалистического общества Сталин в своей речи разъяснил её преимущества и достижения. Она, сказал он, гораздо более демократична, чем буржуазные конституции, декларирующие права лишь формально, в то время как советская конституция ещё и материально гарантирует их. Сталин, однако, ограничился критикой формального характера буржуазной демократии, противопоставив ей реальный характер советской демократии в чрезвычайно общей форме, сведя при этом понимание демократии к проблемам, касающимся не столько сущности и содержания социалистической демократии, сколько к принципиально новому характеру социалистического общества.

При капитализме, сказал Сталин, такие права граждан, как право на труд, являются лишь формальными, при социализме, напротив, создаются все материальные условия для их реализации. Это, конечно же, верно, но решающих вопросов о полномочиях, содержании, механизмах и воздействии социалистической демократии Сталин вовсе не коснулся. По Сталину как будто не существовало главной проблемы, а именно: как должно функционировать государство диктатуры пролетариата с помощью демократических приёмов употребления власти, чтобы народ как истинный суверен через избранные представительные органы мог публично обсуждать подлежащие исполнению задачи, принимать решения и контролировать их исполнение.

Кроме того, совершенно не была затронута проблема личных прав и свобод граждан в социалистическом обществе. Как, например, можно гарантировать свободу мнений, когда все органы печати находятся в руках государства или партии? Какие правовые гарантии существовали для публикации и обсуждения мнений, не противоречащих конституции и партии, но отклоняющихся от официальной линии и политики руководства? Ленин, несмотря на свой относительно строгий взгляд на дисциплину в партии, уже давно размышлял над этим вопросом и потому настаивал, чтобы в партийном уставе имелись пункты, гарантирующие, что и мнения меньшинства должны публиковаться в партийных изданиях. К внутрипартийной демократии он относился серьёзно, в то время как для Сталина она не заслуживала внимания, поскольку в его схематическом мышлении другие мнения могли быть лишь антипартийными, так что их обсуждение было не только бесполезно, но и вредно.

Остался незатронутым фундаментальный вопрос, который планировал решить ещё Ленин: как должны формироваться отношения, сотрудничество и разграничение функций между Коммунистической партией и социалистическим государством? Сталин подразумевал как само собой разумеющееся, что коммунистическая партия как ведущая сила общества должна принимать все основные решения и диктовать их централизованным образом сверху вниз государственным органам в качестве инструкций. Таким образом социалистическая демократия свелась в сущности к слабому отблеску представительной демократии — в той мере, в которой социальное содержание диктаторского правления хотя бы в главном совпадало с интересами и нуждами народа.

Новая конституция Советского Союза привнесла прогресс в дело правового уравнивания всех граждан страны, однако не обеспечила никакого прогресса в деле реального развития социалистической демократии. И потому противоречия политической системы продолжали оставаться неразрешёнными, усиливая своё воздействие на политическое поведение и мышление советских граждан.

Многостороннее и в конечном счёте фатальное влияние сталинских представлений о социализме, нашедших своё воплощение в совершенно особой модели социализма, чаще всего обходится вниманием в большинстве исследований причин краха социализма. Однако поскольку они составляли истинную теоретическую базу его практической политики и оказали значительное влияние на формирование не только советского общества, но и социалистических обществ в других странах, я считаю важным подробно рассмотреть эту проблему. При этом есть настоятельная необходимость вернуться к уже обсуждавшимся нами проблемам — в частности, с точки зрения их роли в сталинской модели социализма.

---

«пред. глава след. глава» содержание