«пред. глава след. глава» содержание

Глава 6. Поиски других «моделей» социализма

6.1. Возможны ли различные модели социализма?

После установления в весьма специфических условиях социалистического общества в России стало ясно, что в других странах в таком же виде это не повторится. Переход к социализму в условиях развитых капиталистических государств неизбежно создал бы и многообразие различных путей и форм строительства и формирования нового общества. Ленин неоднократно и подробно высказывался на этот счёт. Он также предупреждал против склонности считать русский опыт общезначимой нормой и эталоном.

Наряду с этим Ленин открыто предостерегал от склонности переоценивать себя. Я уже цитировал выше подобные высказывания Ленина. То, что эта тема долгое время не обсуждалась, имело ряд причин. Во-первых, за Октябрьской революцией не последовали другие победные социалистические революции, в связи с чем этот вопрос не приобрёл актуальности. Кроме того, наряду с формированием и реализацией советской модели социализма в соответствии с политикой и взглядами Сталина росла и её абсолютизация и превращение в общеобязательный образец социализма.

Этот процесс проявился уже в теоретических и идеологически-политических дискуссиях 1920‑х гг. между Сталиным и «левой оппозицией», в которых Сталин признавал лишь собственные взгляды на построение социализма, объявляя их «линией партии» и подавляя и преследуя отличавшиеся взгляды, ставя на них клеймо «антипартийных». В последующее время эти сталинские идеи в качестве составной части были включены в «марксизм-ленинизм», после появления «Краткого курса истории ВКП(б)» став обязательными для всех коммунистических партий.

Руководство Коммунистического Интернационала, находившееся под контролем Сталина, позаботилось о том, чтобы партии остальных стран восприняли эту позицию, отстаивать которую отныне им предписывалось неукоснительно. К примеру, Коммунистическая партия Германии (КПГ) в начале 1930‑х гг. вела антифашистскую борьбу за «Советскую Германию», в которой предполагалось строить социализм по модели советского общества. Однако VII конгресс Коминтерна в 1935 г. и Брюссельская конференция КПГ в том же году скорректировали эту абсурдную политику, объявив защиту буржуазно-демократических норм и свобод в одном ряду с остальными антифашистскими силами основной линией сопротивления фашистской диктатуре.

Победа антигитлеровской коалиции над фашистской Германией в 1945 г. изменила политическую карту мира и тем самым — условия для борьбы коммунистических партий за общественный прогресс. Советский Союз, внесший крупнейший вклад в разгром этого режима террора и в окончание войны, приобрёл благодаря этому высокое признание на мировой арене. И многие коммунисты, боровшиеся против фашизма в оккупированных странах, у партизан или во французском Сопротивлении, тоже пользовались высокой репутацией среди населения. В национальных антифашистских альянсах они действовали самостоятельно и независимо от Коминтерна, самоуправно распущенного Сталиным в 1943 г. по внешнеполитическим соображениям. Югославия и Греция были освобождены не извне, а собственными силами. В Италии партизанские группы, организованные коммунистами и социалистами, изгнали германских фашистов из всей северной Италии, во Франции Сопротивление тесно сотрудничало с освободительными вооружёнными силами генерала Шарля де Голля, принимая активное участие в освобождении своей страны.

Короче говоря, в результате активного антифашистского сопротивления влияние и репутация коммунистических и социалистических сил в этих странах заметно возросли, а следовательно, и условия для их дальнейшей борьбы за социалистическую перспективу стали лучше, чем они были до войны.

В этой войне социалистическое общество Советского Союза убедительно продемонстрировало свою силу и жизнеспособность. СССР был признан мировой державой. Благодаря престижу Советского Союза и растущему влиянию коммунистических и социалистических партий идеи социализма находили более тёплый приём в массе европейских стран. Многие теперь считали, что капитализм работал неправильно и потому необходимо обдумать пути коренных изменений в обществе. Подобные размышления имели место даже в буржуазных кругах.

В некоторых странах политические условия изменились ещё и потому, что по окончании войны произошло сближение между социал-демократами и коммунистами. Крепкое единство действий установилось, например, между Итальянской Коммунистической и Итальянской Социалистической партиями. Во Франции они тоже сблизились. В Германии КПГ и СДПГ реорганизовались, и значительная часть членов обеих партий испытывала желание преодолеть глубокий раскол, в 1933 г. воспрепятствовавший совместной борьбе против гитлеровского фашизма, — чтобы объединёнными силами работать над строительством новой Германии.

В сложившихся условиях во многих важнейших странах Европы утвердилась вера в социалистическую перспективу. В ту пору этот взгляд настолько распространился, что едва ли было возможно открыто требовать восстановления капиталистического общества. Даже западногерманский буржуазно-консервативный Христианско-демократический союз (ХДС) при Аденауэре в своей Аленской программе 1947 г. констатировал, что капитализм работал плохо, из-за чего общество следует вновь строить «с нуля». Христианские демократы, такие как Якоб Кайзер, требовали «социализма с христианской ответственностью».

В этой новой ситуации и в связанных с нею обстоятельствах стал неизбежным вопрос: каким может быть это новое социалистическое общество и как оно должно строиться? Многие социал-демократы склонялись к мнению, что необходимо немедленно начать переход к социализму, и он должен быть обеспечен за счёт развития демократии. У многих коммунистов ещё жива была идея «Советской Германии» времён, предшествовавших приходу фашизма к власти, поскольку они едва ли были знакомы с самокритическими решениями VII Всемирного конгресса Коминтерна 1935 г. и с основывавшимися на них решениями руководства КПГ.

Итак, в политическую повестку были включены вопросы о пути построения, характере и содержании социалистического общества. Был ли социализм возможен только в виде «советского общества», или же для его достижения были доступны и другие пути? Для коммунистических и социалистических сил в европейских странах это стало весьма важным вопросом, касавшимся в первую очередь взаимоотношений двух партий. Многие социал-демократы выступали за социализм, но не за тот путь, что ведёт к диктатуре пролетариата.

Однако та же проблема стояла и перед ВКП(б) и её сталинским руководством. Следовало ли придерживаться её прежней линии, заключавшейся в том, что советское общество является общеобязательной моделью и потому будущее социалистическое развитие обязано происходить исключительно в духе новых «советских республик»? Не свидетельствовали ли многие национальные и международные события против этой модели?

Как при этом вёл себя Сталин? По-видимому, он был готов в определённых границах изменить свои прежние взгляды. Как писал Димитров в своём дневнике, Сталин в ходе встречи на своей даче 29 января 1945 г. высказывался на этот счёт следующим образом:

«Может быть, мы допускаем ошибку, думая, что советская форма единственная, которая ведёт к социализму. На самом деле оказывается, что советская форма лучшая, но вовсе не единственная. Может быть, существуют и другие формы — демократическая республика и в определённых обстоятельствах — конституционная монархия»²²⁴.

Хотя он и признаёт, что другие пути возможны, однако настаивает на том, что советская форма — лучшая. Как можно выяснить, какая из форм «лучшая», когда ещё не было явлено ни одной другой формы, чтобы можно было их сравнить — это остаётся секретом Сталина. Но даже в этом случае он отдавал предпочтение собственному варианту.

Впрочем, несмотря на это, важно то, что Сталин в 1945 г. думал принять другие пути социализма. Для коммунистических партий это открывало более широкое поле действия для осуществления их политики. Меж тем совершенно ясно, что Сталин руководствовался и другими мотивами, связанными с международными условиями. Роспуск Коммунистического Интернационала, предложенный и навязанный Сталиным в 1943 г., был не столько мотивирован пониманием, что в условиях мировой войны коммунистические партии должны действовать самостоятельно и ими нельзя руководить из московского центра, сколько послужил сигналом западным союзникам. Этим жестом Сталин решил снять часто высказываемые опасения союзников, будто бы Советский Союз использует победу над фашизмом для активного «экспорта революции». В этом контексте отказ от советской модели как обязательного образца социализма в пользу национальных путей и форм также был своего рода уступкой, сделанной, чтобы успокоить Запад.

Однако для коммунистических партий как роспуск Коминтерна, так и уступка в пользу национальных путей развития означали существенное увеличение уровня их самостоятельности и собственной ответственности. То, каким образом они могли теперь реализовать это в своих странах, зависело по большей части от национальных и международных условий, сложившихся после окончания войны.

6.2. Новые условия для развития социализма после Второй мировой войны

После победы над гитлеровским фашизмом империалистические силы США и Англии отнюдь не были заинтересованы создавать для социализма в Европе более благоприятные начальные условия. Совершенно напротив: они видели в нём ещё бо́льшую угрозу, чем в своё время видели её в Октябрьской революции. Антигитлеровская коалиция была временным альянсом для достижения конкретной цели между крайне противоречивыми партнёрами, и любые надежды на то, что это соглашение после окончания войны, после достижения главной цели коалиции, будет действовать и дальше — не имели под собой никаких реальных оснований. Враждебность империалистических держав к социализму была лишь отложена на время, а вовсе не забыта. Объективные классовые противоречия, разумеется, никуда не делись!

Чтобы понять теоретические и практические вопросы борьбы коммунистических партий в Западной Европе, необходимо исследовать условия, установившиеся при окончании войны. Здесь они весьма значительно отличались от условий Восточной и Юго-Восточной Европы, чьи страны попадали в сферу влияния Советского Союза.

Ещё до окончания совместной борьбы против фашистской Германии проявились различные признаки, по которым можно было судить, что империалистические силы всерьёз готовились воспрепятствовать опасному с их точки зрения ходу событий.

Нет прямых доказательств, что неоднократные задержки открытия на Западе Второго фронта, согласованного с Советским Союзом, осуществлялись с целью ослабить Советский Союз, который вынужден был выносить всю тяжесть войны на востоке. Однако такое подозрение небезосновательно. Поскольку, разумеется, не было случайностью то, что в 1943 г. западные союзники, вместо того чтобы, как было договорено, открыть Западный фронт во Франции, открыли фронт на юге, чтобы прежде всего занять Италию. Рим вышел из войны, установив буржуазно-монархическое правительство. Оно сразу же попыталось ограничить влияние коммунистов, однако не сумело воспрепятствовать формированию под руководством коммунистов и социалистов партизанской армии, начавшей борьбу против германских оккупационных войск и против остатков режима Муссолини на севере Италии. Американские войска, проникшие в Италию с юга, позаботились о том, чтобы административные полномочия перешли в руки буржуазных политиков, а влияние коммунистов и социалистов было ограничено. Американские освободители создали альянс буржуазных сил, организованных главным образом в партии Христианская демократия (Democratica Cristiana), с Ватиканом и мафией, чтобы не допустить последовательного антифашистского и социалистического развития событий. Судя по всему, американское правительство даже привезло боссов мафии из США для налаживания связей с итальянским преступным миром. И даже больше того: в 1946 г. оно допустило создание политической партии муссолиниевских фашистов под новой вывеской.

Перед окончанием войны до прихода американских войск итальянские партизаны освободили Северную Италию от правления Муссолини, восстановленного с германской помощью в 1943 г.. Муссолини и другие фашистские бонзы были арестованы, предстали перед революционным трибуналом и приговорены к смерти. Власть в северных регионах фактически находилась в руках антифашистских партизан. Однако затем американская армия установила военное правительство в качестве высшей власти на всей территории Италии. Оно назначило гражданское правительство, в котором в том числе приняли участие коммунисты и социалисты, однако они едва ли могли что-либо противопоставить реакционному большинству. А в 1948 г. коммунисты были выведены из правительства.

Под руководством Пальмиро Тольятти, бывшего в течение многих лет одним из важнейших работников Коминтерна, Итальянская Коммунистическая партия (ИКП) выработала стратегию политической борьбы за преобразование монархического режима в антифашистско-демократическую республику. Была поставлена цель достичь этого путём получения «гегемонии» в политической и культурной жизни страны. С помощью такой гегемонии должен был открыться путь к социализму. Перед своим возвращением в Италию Тольятти обсуждал эту стратегию в Москве со Сталиным.

На первом совещании «Бюро Коминформа», созданного в 1947 г., разразилась острая дискуссия между представителями Коммунистической партии Югославии и Коммунистической партии Италии. Югославы упрекали итальянцев в оппортунизме, поскольку те отказались от перевода антифашистской освободительной борьбы в плоскость социалистической революции и завоевания власти.

На первый взгляд этот упрёк кажется правомерным, поскольку столь благоприятные условия для завоевания власти в Италии социалистами определённо не повторились бы в обозримом будущем. Однако дела в Италии обстояли не так просто, как в Югославии. Югославская народно-освободительная армия под руководством компартии освободила всю страну в сущности своими собственными силами, и Югославия имела не империалистическую оккупационную власть в своей стране, а Красную Армию, всецело стоявшую на стороне социалистических сил.

Если бы в Италии не было военной оккупации со стороны американской армии, то полный захват политической власти антифашистскими силами под руководством находившихся в союзе Коммунистической и Социалистической партий, вероятно, был бы возможен. Но именно чтобы воспрепятствовать этому, западные союзники и высадились в Сицилии и на Аппенинском полуострове.

Тольятти в интервью газете «L'Unità», данном 2 апреля 1944 г., заявил:

«Сегодня мы не можем позволить себе руководствоваться так называемым узкопартийным интересом. В эти дни мы обязаны действовать ради прямых жизненных интересов нашей страны. А эти интересы мы сможем эффективно защитить, если будем всё больше расширять и укреплять единство тех, кто готов сражаться против интервента — без различия, какова их вера и каково их политическое направление. Коммунистическая партия, рабочий класс — это те, кто должен взять в свои руки флаг национальных интересов, преданных фашизмом и группами, передавшими ему власть»²²⁵.

Заявление Тольятти позднее получило название «Салернский поворот», поскольку в нём известный руководитель коммунистического движения впервые сформулировал линию антифашистской освободительной борьбы как национальный путь к социализму через неизбежную промежуточную ступень антифашистско-демократической республики. 22 апреля в освобождённой части Италии было установлено «правительство национального единства» под руководством маршала Бадольо. В нём Пальмиро Тольятти стал министром без портфеля.

На основе этой политической линии ИКП стала весьма заметной политической и культурной силой в стране и пользовалась значительным влиянием на ход формирования республики, на её конституцию и на политическую жизнь. Почему этот путь не привёл в конце концов к социализму в Италии — это сложный вопрос, на который непросто ответить. В этом сыграли роль различные факторы: создание блоков после распада антигитлеровской коалиции, Холодная война между общественными системами и военными блоками, воздействие секретного доклада Хрущёва на XX съезде КПСС (послужившего разрыву единства действий между Коммунистической и Социалистической партиями) и прежде всего сильное давление американского империализма на правительство в Риме, которое было вынуждено вывести коммунистических министров из своего состава.

Несмотря на несколько иные условия, во Франции сложилась схожая ситуация. В отличие от Италии, Франция не была союзником нацистской Германии, и поэтому после войны в ней не устанавливалась оккупационная власть. При этом сопротивление нацистам осуществлялось независимо от политических лагерей. Коммунисты и социалисты входили в довольно сильную в военном отношении освободительную армию, созданную генералом де Голлем. Уже 25 ноября 1942 г. представители ФКП и де Голля заключили договорённость о совместных действиях партии с «Forces françaises combattantes». В мае 1943 г. был основан Национальный Совет Сопротивления. После того как Алжир стал бастионом «Свободной Франции», 3 июня 1943 г. был создан Французский Комитет Национального Освобождения, в состав которого даже были приняты два коммуниста.

Хотя влияние коммунистов в силу их активной борьбы против фашистской оккупации и чрезвычайно возросло, благодаря чему они были введены во вновь установленное правительство, однако влияние социалистических сил во Франции в целом осталось всё же меньшим, чем в Италии, поскольку во Франции коммунисты не поддерживали столь тесное сотрудничество с Социалистической партией.

Франсуа Биллу, один из руководителей ФКП и затем министр в правительстве де Голля, оценивал в ретроспективе:

«Тот, кто считал или продолжает считать, будто бы после освобождения можно было установить во Франции социалистический строй, сильно ошибается. Для этого отсутствовали внутренние и внешние условия. Попытка установить социалистический режим очень скоро закончилась бы кровопролитием, в котором ядро революционных сил народных масс, вставших на позиции Коммунистической партии или находившихся под её влиянием, просто погибло бы»²²⁶.

В интервью, данном британской газете «Таймс» 18 ноября 1946 г., генеральный секретарь ФКП Морис Торез заявил:

«Ясно, что Коммунистическая партия как часть правительства в рамках парламентской системы, в чьём построении она принимала участие, будет строго придерживаться демократической программы, благодаря которой она получила доверие народных масс. Прогресс демократии во всём мире [...] предоставляет возможность выбора других путей достижения социализма, помимо тех, что были выбраны русскими коммунистами. Во всяком случае, этот путь в каждой стране свой»²²⁷.

Но и во Франции коммунистические министры, в силу давления США, были выведены из состава правительства. С тех пор ФКП действовала как сильная оппозиционная партия.

Никто не станет отрицать, что таким образом империализму удалось устранить возникшую в Западной Европе благодаря поражению фашизма возможность общественного развития, ведущую к социализму. Для достижения этой цели Черчилль, отъявленный враг социализма ещё с 1917 г., даже был готов сохранить и перевооружить остатки германских вооружённых сил, чтобы их можно было незамедлительно пустить в ход против Советского Союза. Говорят, что сразу после победы над фашистской Германией он обронил: «Мы убили не ту свинью». Кроме того, в мае 1945 г. он поручил разработать план, ставший известным общественности лишь в 1998 г., под названием «Operation Unthinkable» («Операция „Немыслимое“»). Дата нападения на Советский Союз была назначена на 1 июля 1945 г. Планировалось задействовать британские и американские войска. Примерно 47 дивизий западных союзников (приблизительно 50 % расположенных в Германии войск) и 100 000 членов бывшей германской армии должны были начать войну против Красной Армии. Из-за военного превосходства Советского Союза и из-за трудности разъяснения народам мира, почему вдруг началась война против союзника по антигитлеровской коалиции, этот план был отвергнут по причине его нереализуемости.

Если бы в Западной Европе антифашистская освободительная борьба переросла в социалистическое развитие, тогда оно имело бы собственную социальную и политическую базу и собственные движущие силы в соответствующих странах. Оно не навязывалось бы извне и, вероятно, привело бы к тому, что советская модель социализма осталась бы лишь советской. Таким образом могло возникнуть представление о социализме, во-первых, более ориентированное на первоначальные идеи научного социализма, и, во-вторых, более соответствующее цивилизационным и демократическим традициям Европы. Однако в реальности американский империализм навязал этим странам извне путь развития, фактически диктовавший другую модель.

Утверждения Черчилля и Трумэна, будто Советский Союз готовится оккупировать всю Европу, чтобы ввести там коммунизм и таким образом продвинуть мировую революцию, были совершенно абсурдными. У Москвы в то время были совершенно другие заботы, в первую очередь направленные на восстановление сильно разрушенной страны. Холодная война против Советского Союза началась со столь огромной волны антикоммунизма, что рациональное мышление было задушено, и на веру принималась самая глупая ложь. В той же Германии благоприятствующая этому основа в мышлении уже существовала — благодаря нацистскому антикоммунизму, царившему там десятилетиями.

В новом американском президенте Трумэне Черчилль нашёл столь же фанатичного противника социализма, и вскоре они оба с помощью абсурдных обвинений начали Холодную войну против прежнего союзника — СССР. Застрельщиком выступил Черчилль в своей печально известной речь в Фултоне. Американский министр иностранных дел повторил эти обвинения в речи в Штутгарте, а американский президент объявил о новой внешнеполитической программе — доктрине Трумэна. За кратчайшее время всюду была поднята антисоветская и антикоммунистическая истерия.

Хотя хронологическая последовательность этих событий хорошо известна, вновь и вновь повторяется утверждение, будто бы именно Советский Союз виновен во взрыве Холодной войны. Яковлев совершенно антиисторично утверждает:

«Холодная война началась после раскола мира на две враждебные системы, то есть в 1917 г. Действительно, конфронтация систем прошла различные этапы. Были спокойные моменты и обострения. Все помнят совместную борьбу против гитлеровской Германии. Но органическая вражда между демократией и деспотией, которая могла бы вырасти в новую мировую войну, оставалась»²²⁸.

Отношения между только что возникшим Советским Союзом и империалистическими государствами начались не с холодной, а с горячей войны, а именно когда Англия, Франция и США активно вмешались в гражданскую войну в Советской России. После того, как они потерпели поражение, наступил довольно долгий период, в течение которого отношения были более-менее нормализованы благодаря установлению дипломатических связей, причём советская дипломатия смогла умело воспользоваться противоположностью их интересов, тем более что империалистические государства по различным причинам были заинтересованы в поддержании нормальных отношений. Чрезвычайно враждебное отношение Яковлева к советскому государству характеризуется и тем, что он ещё и упрекает империалистические государства в том, что они вообще установили отношения с Советским Союзом. Он пишет об этом так:

«В то же время для меня лично остаётся загадкой, почему западные демократии столь быстро смирились с режимом, пришедшим к власти в 1917 году незаконным путём, развязавшим кровавую оргию, расколовшим человечество»²²⁹.

Во время Второй мировой войны эти отношения ещё более усложнились, поскольку Советский Союз теперь вынужден был войти в альянс с главными империалистическими державами, чтобы не позволить другому империалистическому государству, а именно Германии, завоевать весь мир и подчинить его варварскому режиму террора. Проще говоря, потребовалось изгнать дьявола при помощи сатаны.

После победы над нацистской Германией возникла совершенно новая ситуация. Во-первых, Советский Союз вышел из войны мировой державой, приобретя в мире серьёзную репутацию, кроме того, он также приобрёл военный опыт. Во-вторых, в важнейших западноевропейских странах возникли социальные и политические условия для общественного развития с социалистической перспективой. В-третьих, с большой вероятностью можно было ожидать, что восточноевропейские страны, находившиеся теперь под прямым влиянием Советского Союза, пойдут в социалистическом направлении. В-четвёртых, начался распад колониального правления империалистических государств над странами Африки и Азии с возникновением антиколониальных национальных освободительных движений, в некоторых из которых коммунистические силы обладали заметным влиянием.

В мировой политике сложилась качественно новая ситуация, вызывавшая беспокойство главных империалистических держав и побуждавшая их к новой стратегической ориентации в выстраивании отношений с Советским Союзом. Однако выводы, сделанные из этого, с одной стороны, советским правительством, а с другой — ведущими силами империализма, серьёзно отличались. Внешнеполитическая линия Советского Союза была нацелена на продолжение союза и сотрудничества с прежними союзниками для совместного обеспечения мирного будущего. Ради этого была основана Организация Объединённых Наций (ООН), а также заключён Потсдамский договор, подписанный в августе 1945 г. Он содержал важные пункты, соблюдение и выполнение которых должно было гарантировать длительный мир в Европе и в мире.

Но чернила на подписях под Потсдамским договором ещё не успели просохнуть, как западные державы начали обходить или полностью игнорировать его главные пункты. В конце концов они односторонне прекратили деятельность Союзнического Контрольного Совета в Германии и подготовили создание отдельного западногерманского государства. Они прекратили оговорённые поставки репараций в Советский Союз и экономически раскололи Германию, односторонне сменив валюту. В конце концов они поручили «парламентскому совету» выработать основной закон (конституцию). Всё это служило для введения значительного экономического, а затем и военного потенциала этого государства в антисоветский фронт, чтобы таким образом установить в Центральной Европе мощный барьер против социализма, хотя один из важнейших пунктов договора о Германии гласил, что в будущем она не имеет права присоединяться к военным альянсам.

Дипломатические усилия Советского Союза были направлены на сохранение прежних союзнических отношений и сотрудничества с империалистическими державами, и, несмотря на противоречие между общественными системами, на ограничение конфликта мирным соревнованием. Но империалистические государства, ведомые США, не приняли этого, а создали антисоветский блок, чьей общей целью было сдерживание («containment») социализма, отбрасывание («rollback») его, и, в конце концов, его уничтожение.

Таким образом, холодная война вслед за горячей совершенно не была стихийным и неизбежным результатом существования двух противоположных общественных систем — она являлась сознательно и планомерно реализуемой политикой, чьей целью было всеми средствами воспрепятствовать успешному развитию социализма: экономическими, политическими, идеологическими и психологическими усилиями, а также военной угрозой победить его и стереть с лица земли. Для этой цели была основана Организация Северо-Атлантического Договора (НАТО), которая преподносилась как альянс для защиты западного мира перед угрозой военной агрессии. Хотя Советский Союз и не упоминался, тем не менее он подразумевался, поскольку, когда он запросил членства в этом «оборонном альянсе», он получил отказ.

С помощью плана Маршалла западноевропейские страны были столь сильно экономически привязаны к США и в военном отношении скованы НАТО, что их будущее поведение и политика по большей части могли направляться интересами американского империализма, и потому они автоматически становились соучастниками Холодной войны.

В такой обстановке вскоре стало ясно, что в главных государствах Западной Европы уже нельзя рассчитывать на социалистическое развитие.

Иное положение сложилось в Восточной Европе, которая в связи с проходившими в ней военными операциями Красной Армии по уничтожению германского фашизма попала в зону влияния Советского Союза. Сталин в беседе с югославским политиком Милованом Джиласом якобы упомянул, что общественное развитие в соответствующих зонах влияния определяется оккупационными властями. Эти слова вполне могли быть сказаны Сталиным, однако это не доказано. Если это правда, тогда это означало бы, что восточноевропейским государствам социалистическая система была навязана властью победителей.

Хотя такой взгляд и распространяется антисоциалистической пропагандой, он совершенно не соответствует фактам.

Положение в этих странах было весьма различным — как экономически, так и политически. И прямое влияние Советского Союза также не везде было одинаковым.

Уровень экономического развития, уже включавший условия, подходящие для перехода к социализму, был по-настоящему достигнут лишь Чехословакией и в большей степени той частью Германии, которая составляла советскую зону оккупации. Польша, Венгрия, Румыния, Болгария, Югославия и Албания были слабо и в различной степени индустриально развиты, так что потребовался бы довольно длительный переходный период для создания экономических и всех прочих условий для перехода к социализму. В их реальном положении опыт советской модели социализма, конечно, мог быть полезен в течение какого-то времени, между тем как в Чехословакии и Восточной Германии его слабые стороны и недостатки весьма вероятно проявились бы раньше.

В политическом отношении положение также было весьма различным: в Чехословакии существовало сильное рабочее движение с относительно большой и влиятельной компартией. Она также смогла достичь тесного сотрудничества с Социалистической партией, а через некоторое время — слияния двух партий в единую коммунистическую партию, пользовавшуюся весьма высоким влиянием среди населения. Уже в 1948 г. она смогла взять на себя правительственные обязанности, самым обеспечив надёжные политические условия для перехода к социализму. Несмотря на то, что советские войска и военные советники всё ещё оставались в стране, это не было решающим фактором. На взятие власти Коммунистической партией это, по-видимому, повлияло меньше, чем реалии внутренней классовой борьбы.

Относительно благоприятные политические условия существовали и в Югославии, поскольку Народно-освободительная армия под руководством компартии фактически освободила страну собственными силами, впоследствии заполучив политическую власть при построении нового федеративного государства. Коммунистическая партия Югославии единственная в зоне советского влияния сразу объявила построение социалистического общества целью общественного развития, что послужило одной из причин произошедших вскоре конфликтов с руководством ВКП(б). Очевидно, самостоятельное решение КПЮ не было согласовано с московскими руководителями, хотя действия югославских руководителей теоретически и соответствовали ленинской теории революции.

Ситуация в Польше была крайне тяжёлой. Развитие исторических взаимоотношений между Россией и Польшей в течение ряда веков создало здесь очень сильные антирусские настроения. В 1772 г. польское государство лишилось независимости и было разделено между Россией, Пруссией и Австрией. Большая часть польского народа столетиями страдала под гнётом царской России, что оставило в историческом сознании глубокие следы. Ленин говорил, что никакой другой народ не страдал столько при царском режиме, как польский, и поэтому нет народа, который бы так страшно не любил Россию, как поляки²³⁰.

В результате Октябрьской революции польское государство вновь обрело независимость, что, однако, не привело автоматически к изменению отношения к русским, тем более что в 1920 г. даже произошла война между обеими странами, спровоцированная польским президентом Пилсудским. Она закончилась поражением молодой советской страны, и та в мирном договоре была вынуждена уступить части своей территории. Когда в 1939 г. после разгрома Польши фашистской германской армией Советский Союз вновь забрал эти территории, эта реинтеграция была, конечно, оправдана, но в то же время гальванизировала и польскую русофобию.

От фашистской оккупации Польша была освобождена Красной Армией, но и это не привело к смягчению антирусских взглядов, тем более что теперь советское влияние на ход развития Польши оживило эти традиционные опасения.

Ещё одной причиной крайне сложной политической ситуации в Польше стало то, что долгое время коммунистической партии в ней не существовало. Всё её руководство в 1937 г. было убито по приказу Сталина, а партия была официально распущена Коминтерном по обвинению в троцкизме. Только через шесть лет Владислав Гомулка восстановил Польскую Рабочую партию, которая по понятным причинам не могла иметь в народе большого влияния.

Помимо этого, политическая ситуация осложнялась тем, что в Лондоне существовало буржуазное правительство в изгнании, претендовавшее на власть после освобождения Польши, несмотря на то, что в освобождённых регионах Восточной Польши в Люблине уже было сформировано правительство национального единства под руководством Польской Рабочей партии. Это привело к затяжным и сложным переговорам и спорам, пока наконец не было достигнут компромисс, который уже не преграждал пути социалистическому развитию.

При всём при этом ситуация в Польше была деликатной ещё и с военной точки зрения, поскольку образовалась неофициальная антикоммунистическая армия — Армия Крайова, создавшая, в особенности в Южной Польше, положение гражданской войны. Лишь через несколько лет эта угроза была преодолена, и новая государственная власть получила контроль надо всей польской территорией.

Таким образом, Польская Рабочая партия оказалась перед чрезвычайно сложной задачей, и необходимо было напряжённо работать для завоевания достаточно большого влияния среди населения. В 1948 г. было проведено слияние с Социалистической партией — так возникла Польская Объединённая Рабочая партия (ПОРП).

Для московского руководства стабилизация политической ситуации в Польше являлась весьма важной задачей, поскольку Польша непосредственно граничила с Советским Союзом и все пути сообщения в советскую оккупационную зону Германии шли через Польшу. Потому-то не поддаётся пониманию, почему в столь сложной политической обстановке 1948 года генеральный секретарь ПОРП Гомулка был под советским давлением смещён и арестован якобы за националистический уклон. Видимо, Сталин, в отличие от Ленина, недостаточно понимал, что национализм в Польше в силу исторического наследия является щекотливым вопросом и потому необходима деликатность в обращении ним. Естественно, положение партии никак не улучшилось с арестом Гомулки и с его заменой на верного Сталину Болеслава Берута.

В других странах политические условия для социалистического развития также складывались довольно непросто, и лишь после длительных переговоров, в которых немаловажную роль сыграли советники из СССР и присутствие Красной Армии, установились относительно стабильные правительства с социалистической ориентацией.

Как бы то ни было, но советская оккупационная зона в Германии и государство ГДР, основанное на ней в 1949 г., в то время были исключением, и потому развитие ГДР уже с самого начала во многих отношениях отличалось от развития других стран. В первое время после освобождения эти страны назывались народными демократиями. Это название — пример бессмысленной тавтологии, но, видимо, оно было придумано, чтобы выразить, что в этом политическом строе идёт речь о демократии, но уже не в смысле буржуазной демократии, хотя ещё и не о социалистической демократии в смысле диктатуры пролетариата. Таким образом, это понятие должно было описывать некое переходное состояние, хотя социалистическая тенденция уже более-менее и проявилась. По-видимому, этот термин возник первоначально из потребностей советской внешней политики, а позднее призван был демонстрировать, что восточноевропейские страны не просто переймут и скопируют советскую модель социализма, а пойдут собственными национальными путями социального прогресса.

Многое указывает на то, что главной причиной для этого могла послужить внешняя политика Советского Союза, поскольку политика Сталина поначалу ориентировалась на сколь возможно большее продление альянса с западными державами, не раздражая их социалистическими лозунгами и целями. Этой же цели ранее послужил и роспуск Коминтерна.

Естественно, отношение советского руководства, то есть прежде всего Сталина, имело решающее значение для дальнейшего хода экономического развития в восточноевропейских странах. Но какие геостратегические и политические цели преследовал Советский Союз после победы над фашизмом, и какую роль при этом играли государства его сферы влияния?

Хотя в отдельных аспектах действия советской внешней политики представляются несколько противоречивыми, основная линия видится в стремлении с помощью мира и порядка в Европе создать такие условия, которые обеспечили бы Советскому Союзу максимальную безопасность. Этому же служило и стремление окружить Советский Союз государствами с миролюбивым и по возможности дружественным отношением к СССР. Поскольку Сталин желал реализовать эту политику, любой ценой заручившись поддержкой союзников по антигитлеровской коалиции, он был готов на значительные уступки. Нужно было по возможности избегать прямого декларирования социалистических целей, и такие формулировки, как «народная демократия» и «народно-демократический строй», призваны были прикрыть в сущности своей социалистические тенденции.

С другой стороны, для коммунистических партий это стало подходящим путём для поиска национальных форм постепенного перехода к социализму, к которому они, естественно, стремились, — форм, которые лучше соответствовали наличным условиям, чем путь, пройденный советским обществом, начиная с Октябрьской революции. Однако такое формальное совпадение целей скрывало глубокие сущностные разногласия, рано или поздно вырывавшиеся наружу. Поскольку первоначальная большая уступка в отношении самостоятельных национальных путей развития вовсе не означала отказа ВКП(б) от притязаний на осуществление ведущей роли и на верховный суверенитет над странами и партиями, входящими в сферу её влияния. Однако поначалу имело место совпадение или по крайней мере сближение интересов, что предоставило коммунистическим партиям стран народной демократии широкое поле деятельности как в теоретическом, так и в практическом плане.

В этом контексте интерес представляет речь председателя Коммунистической партии Чехословакии в сентябре 1946 г., в которой он объявил перед партийными работниками:

«Вы, конечно, читали в газетах кое-какие заметки о беседе, которую товарищ Сталин провёл с делегацией британской лейбористской партии. В этой беседе товарищ Сталин напомнил о возможности различных путей к социализму. Я не знаю, насколько эта беседа верно представлена в нашей прессе, но готов подтвердить, что эта тема определённо была затронута, так как и я во время моего последнего визита в Москву обсуждал со Сталиным тот же вопрос. Сталин сказал мне, что, как подтвердил опыт и как учат классики марксизма-ленинизма, существует не только один обязательный путь, ведущий через советы и диктатуру пролетариата, а в определённых обстоятельства могут существовать и другие пути к социализму»²³¹.

Согласно этому выступлению, КПЧ планировала идти путём, который, в отличие от советского, не предполагал диктатуры пролетариата.

Схожие мнения в то время высказывались и другими ответственными руководителями коммунистических партий восточноевропейских стран. Генеральный секретарь ПОРП Владислав Гомулка в речи 30 ноября 1946 г. отметил главные отличия между советской системой и народной демократией в Польше:

«Первое отличие состоит в том, что общественно-политические изменения в России были реализованы в ходе кровопролитной революции, а у нас — мирным образом. Второе отличие заключается в том, что Советский Союз должен был пройти этап диктатуры пролетариата, у нас же такого этапа нет, его можно избежать. Третье отличие, характеризующее особенности пути развития двух стран, состоит в том, что власть в Советском Союзе находится у советов депутатов, представляющих форму социалистического управления, в которой законодательные и исполнительные функции объединены, а у нас законодательные и исполнительные функции разделены, и государственная власть опирается на парламентскую демократию»²³².

Гомулка не только поясняет, что имелись решающие различия между советской системой и народной демократией, но и перечисляет некоторые особенности, обладавшие принципиальной важностью.

В польской партии эти проблемы также подверглись теоретическому рассмотрению, дабы прояснить как общность, так и различия двух путей к социализму. Адам Шафф, член ЦК ПОРП и директор теоретического института партии ИКНК («Института квалификации научных кадров») по случаю своего визита в только что созданный Институт общественных наук при ЦК СЕПГ в декабре 1951 г. выступил на тему «Отношение народной демократии к диктатуре пролетариата», в которой теоретически углубил и прояснил проблему, затронутую Гомулкой.

В том же духе высказывался Георгий Димитров в речи 6 ноября 1945 г.:

«Народ должен сказать своё слово, должен сказать его свободно. Выборы обязаны укрепить и укрепят основы нашей болгарской демократии, это ведь не поддельная и лживая демократия Мишанова. Она является, должна быть и будет народной демократией Отечественного Фронта»²³³.

Таким образом, мы совершенно ясно видим совместно установленную линию коммунистических партий в восточноевропейских странах, которая поначалу не ориентировалась на прямо социалистические цели. А это, в свою очередь, подразумевает некоторое отдаление от советской модели социализма. Харальд Нойберт в уже упомянутой работе о международном единстве коммунистов приходит в рамках этого вопроса к следующей оценке:

«Очевидно, было распространено убеждение, что разные трактовки постулатов теории революции марксизма-ленинизма и разные политические стратегии могли быть гармонизированы с необходимым единством движения»²³⁴.

Однако это не в такой степени относилось к Югославии и Греции, поскольку в этих двух странах руководители коммунистических партий считали, что возможно перевести вооружённую антифашистскую освободительную борьбу в социалистическую революцию. Если считать фазу антифашистской борьбы за освобождение страны от немецкой фашистской оккупации этапом демократических преобразований, произошедших в широком союзе со всеми национальными антифашистскими силами под руководством или даже гегемонией коммунистов, то это вполне соответствовало ленинской теории революции о введении социалистического этапа революционной борьбы. Условия для этого были по большей части благоприятными, так как в обеих странах освобождение осуществлялось собственными национальными силами.

Проблема состояла в том, что эта концепция не совпадала с внешнеполитической концепцией КПСС и советского государства. И потому Сталин совершенно не признавал её. Однако он не мог вынудить югославское руководство отказаться от избранного пути, поскольку югославские коммунисты уже установили новую государственную власть во всей стране, и здесь отсутствовало военное руководство Красной Армии. Этим было посеяно семя будущего конфликта.

В Греции первый этап антифашистской освободительной борьбы происходил на основе широкого единства национальных сил и возымел успех, поскольку удалось по большей части освободить страну. Однако переходу к следующему, революционному этапу борьбы с социалистическими целями противодействовали британские войска, предпринявшие военное вмешательство на стороне реакционных монархистских сил.

Поскольку такое развитие событий вставало на пути сталинской концепции поддержки альянса с западными державами, тот отказал греческой революции в какой бы то ни было поддержке, из-за чего после долгих и кровопролитных сражений она, в конце концов, потерпела поражение.

6.3. Поворот к сталинизации коммунистических партий

Реакция коммунистических партий на резкий поворот западных держав к ведению Холодной войны была единой. Первым шагом стало основание «Коммунистического информбюро» (Коминформа), чьё первое заседание прошло в Варшаве в сентябре 1947 г. Это было не возрождение Коминтерна, распущенного в 1943 г., а довольно рыхлая организация коммунистических партий Европы с целью координации их политики. Разумеется, никто не испытывал сомнений относительно того, что ВКП(б) будет играть в ней ведущую роль, определяя её линию. Сталин поручил своему заместителю А. А. Жданову представить в выступлении при основании Коминформа новую линию, которая станет ответом на политику Холодной войны. Жданов пояснил, что теперь возникли два лагеря, чьи цели и политика противоположны друг другу: лагерь стран, придерживающихся политики сохранения и поддержания мира и лагерь стран, стремящихся к развязыванию новой войны. Эта война будет главным образом направлена против Советского Союза.

Хотя два лагеря не назывались «капитализмом» и «социализмом», этот тезис стал исходным пунктом для позднейшей конфронтации двух общественных систем. Хоть он и был правилен — действительно, агрессивная политика империалистических держав была направлена против Советского Союза и потому угрожала только что достигнутому миру, — в нём проявился известный схематизм сталинского мышления. Грубое упрощение не допускало необходимых нюансов. Наиболее реакционные круги и политические представители американского империализма стали вдохновителями этого курса на войну, однако его одобрили и поддержали отнюдь не все капиталистические страны. Ведущие европейские государства были вынуждены присоединиться к нему из-за экономического давления и шантажа, причём в этом важную роль сыграл план Маршалла. Другие страны вели себя более-менее нейтрально, не одобряя новую политику. Однако все они теперь попадали в упрощённую картину «двух лагерей».

Весьма важное следствие теории двух лагерей состояло в том, что советское руководство начало навязывать больше единства в своём собственном лагере, чем это делалось в 1920‑е годы через Коминтерн в ходе так называемой большевизации, когда произошло подчинение национальных партий ВКП(б), которое Харальд Нойберт охарактеризовал следующим образом:

«В конечном счёте все важные стратегические решения отдельных коммунистических партий принимались в Москве, причём коминтерновский центр в свою очередь подчинялся сталинскому руководству ВКП(б), что, кроме того, означало, что самооценка, оценка ситуации, интерпретация марксизма-ленинизма со стороны ВКП(б) и специфические внешнеполитические интересы Советского Союза как государства — правомерные или нет — навязывались всем партиям-членам Коминтерна. Если высказывались отклонения от этой линии (пусть даже оправданные) в плане целей или тем более идеологии, то с ними боролись как с подозрительными.

Своим добровольным признанием ведущей роли ВКП(б) — разумеется, из-за солидарности с СССР, что считалось жизненно важным, — партии одобрили своё превращение в инструменты сталинского руководства безо всякого сопротивления. Обсуждение действий или бездействия советского руководства и тем более критические соображения на этот счёт были абсолютно исключены в Коминтерне. С другой стороны, руководство ВКП(б) имело право критиковать другие коммунистические партии и вмешиваться в их внутренние дела»²³⁵.

К такому положению дел невозможно было вернуться в рамках Бюро Коминформа, однако Москва стремилась сократить бо́льшую самостоятельность и независимость, полученную в военное и послевоенное время. Поэтому Сталин и решил сделать Пальмиро Тольятти, ранее многие годы бывшего одним из самых высокопоставленных работников Коминтерна, генеральным секретарём Бюро Коминформа. Но тот отказался.

Руководство ВКП(б) стремилось прежде всего преобразовать партии, удерживавшие власть в зоне его влияния, в «партии нового типа», что на практике означало — перенять структуру, механизмы, теорию и идеологию ВКП(б). Это вело к значительному усилению образовательной и воспитательной работы в партиях, которые теперь должны были лучше усвоить опыт ВКП(б) по лекалам сталинского марксизма-ленинизма. С этой целью в партиях было в первую очередь организовано изучение «Краткого курса истории ВКП(б)» и биографии Сталина. Это был процесс, в принципе аналогичный «большевизации». Однако теперь речь шла о навязывании сталинизма во всех партиях, во всех областях и со всеми возможными последствиями.

Вследствие обострения Холодной войны переход восточноевропейских стран к построению социализма был ускорен, тем более что США своими предложениями экономической помощи по плану Маршалла пытались проникнуть в советскую зону влияния и отколоть отдельные страны от восточного «лагеря». Из-за этого советское руководство стремилось как можно скорее создать социалистический фронт — дабы воспрепятствовать этому вмешательству, угрожавшему его безопасности. Из стран народной демократии вскоре образовались социалистические государства, более тесно объединившиеся в сообществе государств при главенствующей роли Советского Союза.

Это изменение политической линии привело также к идеологическим и теоретическим поправкам, вызвавшим немалую путаницу, а вместе с ней и персональные последствия. Например, утверждалось, будто этап социалистического преобразования начался уже сразу после освобождения от фашизма, причём строительство социализма с самого начала происходило по образцу Советского Союза. Национальные пути к социализму, отличавшиеся от советской модели, теперь были осуждены как ревизионистские, а руководящие работники, возражавшие против линии сталинизации или даже оказывавшие ей сопротивление, подверглись преследованиям, предстали перед судом и по примеру московских процессов были приговорены к большим срокам наказания, а иногда даже и к смерти.

Из-за подобных событий может сложиться впечатление, будто социализм в восточноевропейских странах был попросту навязан Советским Союзом. Но это слишком односторонний взгляд на исторические события, следовавшие собственной внутренней логике. Нужно не упускать из виду тот факт, что в соответствующих странах всё же существовало самостоятельное социалистическое движение, которое, естественно, сформировалось иначе. Нередко имелись рабочие движения, боровшиеся за социализм ещё до Октябрьской революции и до возникновения Советского Союза. Из них после Первой мировой войны возникли коммунистические партии, продолжавшие стремиться к этой цели, в то время как социал-демократические партии уже не ставили вопрос смены общественной системы и по большей части казались удовлетворёнными дальнейшим существованием капитализма. Однако в ходе антифашистской борьбы подчас налаживалось сотрудничество между коммунистами и социал-демократами, что привело к серьёзным сдвигам внутри самой социал-демократии. Из единства действий кое-где выросла объединённая организация. В условиях, установившихся благодаря победе Красной Армии над немецким фашизмом, увеличились перспективы успеха таких объединённых партий.

Однако без политической работы над преодолением раскола рабочего движения, без завоевания большинства трудящихся ради преобразования общества в этих странах мало бы что произошло. Не только влияние СССР, его оккупационные войска и военные советники создали такую общественную атмосферу. Впрочем, не следует и недооценивать роль Красной Армии. Она сыграла важную роль прежде всего в подавлении и обезвреживании реакционных национальных сил. В каждой стране это проходило по-своему. В Югославии Красная Армия практически не имела влияния, в Чехословакии оказывала небольшое, а в Венгрии, Румынии и Болгарии — значительное влияние на ход событий.

В зоне интересов США, Британии и Франции это вряд ли происходило иначе. Однако там давление было направлено против коммунистических и социалистических сил.

Руководители коммунистических или социалистических партий восточноевропейских стран стояли перед трудной задачей: с одной стороны, нужно было найти пути и формы для перехода к социализму; с другой — имелся лишь единственный пример, на который они могли ориентироваться. И в качестве теоретической базы служил сформированный по сталинским лекалам «марксизм-ленинизм», который более старшие партийные вожди когда-то изучали в Коминтерне в качестве обязательного предмета. И потому партии вынуждены были решать задачу увязывания в своей политике этих теоретических предписаний и советской модели с соответствующими специфическими национальными условиями.

«Сталинизация» партий путём их преобразования в партии нового типа привела к решению (чем конфликт был принудительно ликвидирован) по большей части перенять московскую политику при построении социализма и ориентироваться по советской модели. Это был противоречивый процесс, поскольку возросшую самостоятельность партий и их руководителей уже нельзя было ликвидировать, несмотря на навязчивые вмешательства кураторов. Оказывалось заметное сопротивление, приводившее к конфликтам в руководстве разных партий, не принявших единодушно нового курса.

Харальд Нойберт так описывал этот крутой поворот в отношениях ВКП(б) с коммунистическими партиями стран советской зоны влияния:

«Тогда в 1948 г. официально и беспощадно произошёл поворот в дальнейшем развитии коммунистического движения. Прежде всего анафема Бюро Коминформа, то есть Сталина, пала именно на самих югославских коммунистов, которые значительным образом чувствовали себя идеологически связанными с ВКП(б). Против них была развязана враждебная идеологическая и политическая кампания, после чего Тито объявил о претензиях своей партии и своей страны на равноправие с СССР и ВКП(б)»²³⁶.

Между ВКП(б) и КПЮ уже давно тлел конфликт, поскольку КПЮ не желала следовать инструкциям Сталина и стремилась сохранить самостоятельный курс на построение социализма. Её генеральный секретарь Иосип Броз Тито, прежде фаворит Сталина, смог при этом опереться на мнение большинства руководителей, в то время как сторонники Сталина остались в меньшинстве и были смещены с ведущих постов. Секретарь ЦК КПЮ Эдвард Кардель на первом совещательном заседании Бюро Коминформа в 1947 г. представил взгляды югославского руководства, и его доклад (ещё без комментариев) был напечатан в прессе. Однако на протяжении 1948 г. критика КПЮ со стороны ВКП(б) всё более обострялась, о чём свидетельствуют опубликованные письма и телеграммы.

Конфликт начался с того, что югославское руководство настаивало на своей самостоятельности и суверенности югославского государства и просило советское руководство, чтобы представляющие его советники принимали это во внимание. Советское руководство отреагировало на это резким отказом. Оно истолковало критику своих советников как выражение недоверия и антисоветизма. Впоследствии оно обвинило КПЮ в оппортунистическом уклоне и в игнорировании советского опыта, что расценивалось как национализм.

Югославское руководство решительно отвергло эти обвинения, после чего руководители ВКП(б) объявили, что поставят вопрос об «уклоне» КПЮ в повестку дня следующего совещания Коминформа. Однако на заседании, состоявшемся в августе 1948 г., речь шла не столько об оппортунистических и ревизионистских уклонах, сколько о совершенно других обвинениях. Тито и его товарищи обвинялись в предательстве и в том, что они являются агентами империализма. КПЮ была исключена из Бюро Коминтерна и подверглась невероятно грубым нападкам. Вердикт, навязанный Москвой, гласил: «Коммунистическая партия Югославии находится в руках убийц и предателей».

В духе московских показательных процессов руководители КПЮ и в особенности Тито были заклеймлены как агенты американских и британских секретных служб и предатели социализма. Эти безосновательные утверждения подкреплялись «доказательствами», предположительно, сфабрикованными советскими спецслужбами. По-видимому, ни один представитель остальных партий не осмелился потребовать тщательного рассмотрения этих «доказательств» или хотя бы подвергнуть их сомнению.

После исключения КПЮ из Бюро Коминформа в прессе стали появляться статьи дискриминационного характера. Сталин сам первым выступил в «Правде» со статьёй «Куда ведёт национализм группы Тито в Югославии»²³⁷.

Ещё более резкий стиль использовался в книгах и брошюрах. Эти памфлеты назывались «Тито — маршал предателей» (Ювенал) и «Большой заговор» (Кан и Сайерс) — точь-в-точь в стиле печально известных обвинительных речей Вышинского на московских показательных процессах десятью годами ранее.

И остальные партии Бюро Коминтерна переняли этот стиль. С тех пор в них говорили лишь о «предательской клике Тито».

То, что такое осуждение произошло совершенно неожиданно, видно уже из того, что как раз незадолго до этого СЕПГ опубликовала брошюру с речью Тито «Как мы это делаем» в партийном издательстве, поскольку до тех пор Тито считался одним из важнейших коммунистических руководителей вне Советского Союза²³⁸. А в издательстве Коммунистической партии Австрии только что вышла брошюра Вальтера Холличера о югославском пути к социализму.

Действия против югославской компартии стали лишь прелюдией к «чисткам» в партийном руководстве социалистического лагеря. Подобно тому, как в 1930‑е годы Троцкий изображался главой всех «предателей», а «троцкизм» представлялся главным врагом социализма, теперь на эту роль были назначены Тито и второпях изобретённый «титоизм». «Титоизмом» считалась всякая попытка учитывать национальные условия и особенности в политике, так как это якобы было выражением неуважения к советскому опыту и недоверия к ВКП(б). И потому обвинение в титоизме появлялось на всех процессах, срежиссированных в последующие годы, чтобы убрать склонные к сопротивлению и ненадёжные элементы из партийных верхушек.

В том же 1948 году генеральный секретарь Польской Объединённой Рабочей партии был под давлением московского руководства смещён и арестован за националистический уклон. Однако польское руководство выказало по крайней мере определённую твёрдость, отказавшись на процессе приговорить Гомулку к смерти. Тем не менее ему всё же пришлось провести несколько лет в тюрьме.

Через год пришла очередь руководителей Коммунистической партии Чехословакии — в Москве подозревали, что в ней слишком много «ненадёжных элементов еврейского происхождения», что якобы было неприемлемо на фоне развернувшейся борьбы против космополитизма и сионизма. Генеральный секретарь Рудольф Сланский и внушительное число руководящих работников партии и государства было снято и арестовано. Они обвинялись в работе на западные секретные службы, поскольку сотрудничали с (американским антифашистом) Ноэлем Филдом, который, согласно обвинению, являлся завербовавшим их агентом ЦРУ. Кроме того, они обвинялись в поддержке связей с предателем и агентом Тито и в совместной с ним деятельности. На показательном процессе в Праге обвиняемые были осуждены на основе «доказательств», подсунутых советскими спецслужбами. Рудольф Сланский и 11 других обвиняемых были приговорены к смертной казни, остальные — к пожизненному заключению.

Аналогичные процессы происходили в Венгрии и Болгарии, двух странах, соседних с Югославией, которые с точки зрения советского руководства могли больше быть склонны к «титоизму». В Венгрии этому погрому охотно помогал генеральный секретарь Венгерской партии трудящихся Матиаш Ракоши, называвший сам себя «лучшим учеником Сталина». Вместе с Берией он выбрал члена политбюро Ласло Райка, министра иностранных дел Венгрии, в качестве высокопоставленной жертвы запланированного процесса.

Райк вёл подпольную борьбу компартии во время войны, а до того занимал руководящие посты в испанских интербригадах. Поскольку он ещё в те времена имел международные связи, он особенно годился на роль козла отпущения. Райк был арестован по уже знакомым обвинениям — шпионская деятельность в пользу империалистических спецслужб и титоизм — и на показательном процессе был на основе сфальсифицированных документов приговорён к смерти.

Соответствующий процесс в Болгарии был особенно впечатляющим. Здесь Георгий Димитров, в течение ряда лет генеральный секретарь Коммунистического Интернационала, после освобождения Болгарии стал главой партии и премьер-министром. Во времена Коминтерна он считался доверенным лицом Сталина, хотя и действовал по собственному разумению, в особенности после 1945 г. Он поддерживал тесные контакты с Тито, оба они совместно выдвинули проект Социалистической Балканской Федерации, которая в перспективе могла бы объединиться с остальными социалистическими странами, впоследствии войдя в федерацию с Советским Союзом. Их идеи о международном развитии социализма не взирая на границы вполне совпадали с позицией Ленина, всегда считавшего социализм задачей международного уровня. Однако они противоречили теории Сталина о социализме в одной стране, и потому Сталин был резко против подобных планов — разумеется, в том числе и потому, что их реализация поставила бы под сомнение главенство Советского Союза. Сталин вызвал Димитрова в Москву и резко отчитал его. Тот уступил, но вряд ли вправду изменил своё мнение.

Поскольку Димитров был серьёзно болен, вице-премьер Трайчо Костов, член политбюро, руководил работой правительства, в то время как обязанности генерального секретаря временно исполнял Валко Червенков. Поскольку состояние здоровья Димитрова сильно ухудшилось, он был отправлен на лечение в Советский Союз, однако было очевидно, что в Болгарию он уже не вернётся. Димитров скончался 2 июля 1949 г. в санатории Барвиха под Москвой. Червенков, фанатичный сторонник Сталина, был теперь избран генеральным секретарём, а Костов, более тесно связанный с Димитровым и разделявший его взгляды, из-за интриг Червенкова не получил поста премьер-министра, продолжив работу в правительстве лишь в качестве его заместителя. Судя по всему, в Москве Костова считали сторонником Тито, желавшим большей независимости и для Болгарии.

Уже на следующем заседании ЦК Червенков начал борьбу против Костова, обвинив его в антисоветском поведении, в подрыве дружеских отношений с Советским Союзом и в шпионской деятельности по договорённости с Тито. После этого Костов был снят со всех постов, исключён из партии и арестован. После довольно долгого предварительного заключения он предстал перед судом вместе с ещё десятью обвиняемыми. Однако этот тщательно подготовленный показательный процесс пошёл не по плану, поскольку Костов уже в ходе прений постоянно разбивал фабулу обвинения, а потом в своём заключительном слове решительно отказался от признаний какой бы то ни было вины, вырванных из него под принуждением и пыткой. Несмотря на это, он был приговорён к смерти; остальные десять обвиняемых получили многолетние сроки заключения. Поскольку сопротивление Костова сломить не удалось, после его казни была опубликована якобы написанная им просьба о помиловании, в которой он признавал свою вину.

Таким образом была проведена «чистка» в руководящих кругах коммунистических партий восточноевропейских стран с целью ликвидировать мало-мальское сопротивление сталинскому курсу и ещё в зародыше задушить любые попытки идти по собственному пути. Параллель с московскими показательными процессами бросалась в глаза, всё происходило по той же модели: не было никаких документальных свидетельств — одно лишь признание обвиняемого уже считалось достаточным доказательством вины. Обвиняемые были подготовлены так, что перед трибуналом они покаянно признавали свою вину и высказывались против главного обвиняемого.

В то время как в московских процессах настоящим инициатором и руководителем шпионской и подрывной работы считался отсутствующий Троцкий, теперь эта роль приписывалась Тито. Однако преступления подобного рода недолго называли «титоизмом». Уже в 1955 г. преемник Сталина, Хрущёв, был вынужден посетить Белград, чтобы извиниться за действия Сталина и просить о восстановлении дружеских отношений, причём он не упоминал имени Сталина, а выставил виновным Берию.

Чистка в Румынии происходила на удивление иначе. Она имела не «антититоистскую», а скорее антисоветскую направленность. Рассмотрение по прошествии времени показывает, что таким образом был положен камень в основание особой позиции Румынской Коммунистической партии в социалистическом лагере. Это началось уже в 1945 г., когда в партии существовали различные крылья, боровшиеся за влияние и власть в руководстве. При этом между собой столкнулись в основном «московская фракция» во главе с Анной Паукер и Василе Лука и «тюремная фракция» во главе с Георге Георгиу-Дежем. Однако, против всех ожиданий, Сталин не захотел видеть Анну Паукер на посту генерального секретаря и отдал предпочтение Георгиу-Дежа, хотя лишь Анна Паукер имела прямое сообщение со Сталиным, и тот часто общался с ней по телефону. Неясно, какие соображения побудили Сталина к этому. Возможно, он считал, что представитель «тюремной фракции», остававшейся в стране, лучше подойдёт населению, чем эмигрантка, вернувшаяся из Советского Союза.

Однако решение в пользу Георгиу-Дежа имело серьёзные последствия. Это не ликвидировало конфликт между разными фракциями в партийной верхушке, он продолжал тлеть и далее. Анна Паукер и Василе Лука стали членами политбюро и получили высокие посты в правительстве: Паукер стала министром иностранных дел, а Лука — министром финансов. Но Георгиу-Деж и его сторонники с течением времени смогли укрепить свои позиции в партийном аппарате и в государстве. По-видимому, в волне чисток во всех партиях между 1948 и 1952 гг. они увидели благоприятный случай для атаки на слишком дружественную Советскому Союзу группу.

На заседании ЦК в 1952 г. Георгиу-Деж нанёс решающий удар, обвинив их во всевозможных преступлениях и ошибках, которые якобы нанесли урон стране, но при этом «титоизм» или шпионская деятельность не упоминались вовсе. Паукер и Лука лишились своих постов и были исключены из партии. Лишь через некоторое время они были арестованы. Анна Паукер довольно долго находилась в тюрьме, а затем была помещена под домашний арест. При этом Василе Лука был приговорён к смертной казни, позднее заменённой на пожизненное заключение, которое он отбывал до самой своей смерти.

Впоследствии Георгиу-Деж стал всё больше высвобождаться из-под советского надзора — сперва осторожно, затем более демонстративно. Позже эту тенденцию подхватил Николае Чаушеску, что и привело, с одной стороны, к весьма националистической политике, а с другой — к подспудной враждебности к Советскому Союзу. Однако при этом сталинистский стиль не только сохранялся, но ещё и креп. В Румынской Коммунистической партии уже в 1960‑х годах определённо царила скрытая антисоветская атмосфера²³⁹.

Волна чисток не обошла стороной и СЕПГ. Осенью 1951 г. она накрыла Франца Далема, члена политбюро и секретаря ЦК СЕПГ, пользовавшегося высоким уважением как один из старейших работников партии. На основе расследований советских спецслужб он был обвинён в связях с Ноэлем Филдом, чего уже было достаточно для сомнений в его политической благонадёжности. Поэтому Далем был снят со всех постов, однако остался на свободе и в партии. Очевидно, СЕПГ смогла воспрепятствовать организации процесса, что на самом деле удивительно, поскольку зависимость руководства СЕПГ от Москвы была сильнее, чем у всех других партий. То, что давление было значительным, проявилось в том, что заметное число партийных и государственных функционеров, бывших ранее в западной эмиграции, было смещено или перемещено на другие посты. Однако это произошло без шума, что позволило этим людям позднее вновь занять ответственные посты.

6.4. Между советской моделью и поиском новых путей к социализму

После сделанного выше обзора весьма различных объективных и субъективных условий в восточноевропейских странах советской зоны влияния становится ясно, в каком поле напряжения они действовали. Тем более, что внешние условия (Холодная война) повышали давление, под напором которого руководители правящих партий вынуждены были осуществлять свою политику. Чтобы суметь оценить их деятельность сколь-нибудь объективно, необходимо не только учесть ситуацию — нужно ещё исследовать факторы, повлиявшие на их политику, и мотивы, которыми они руководствовались.

Именно последний пункт заслуживает отдельного рассмотрения, поскольку ведущие политики коммунистических партий обычно изображаются в антисоветской пропаганде «сатрапами Москвы», послушными марионетками, бездумно выполнявшими московский приказ «советизировать» свои страны. Такая клевета, например, в западногерманской прессе, даже заставила поставить вопрос, можно ли считать немцами Вальтера Ульбрихта или Вильгельма Пика. Снова получило распространение старинное клеймо для социалистов: «безродные», агенты чужой власти, «пятая колонны Москвы». В этом видна бесстыдная манипуляция тем фактом, что большинство из них было изгнано нацистами за пределы страны, они были вынуждены эмигрировать (в том числе в Советский Союз), чтобы избежать преследования фашистов и спасти свою жизнь. Такой вердикт, однако, не применяется к социал-демократам и буржуазным политикам, бывшим в западной эмиграции и поддерживавшим тесные контакты с американскими или британскими оккупационными властями.

Действия и мотивы коммунистических и социалистических руководителей определялись в первую очередь тем, что они руководствовались национальными интересами своих стран, а не приказами из-за рубежа. Национальные интересы и патриотизм вовсе не входили (и не входят) в противоречие с социализмом и интернационализмом. В этом смысле построение социалистического общества всегда было (и продолжает оставаться) одновременно национальной и интернациональной задачей, так как при этом национальные и интернациональные интересы связаны. Установление социалистического общества не может происходить в автаркической национальной изоляции, а требует международного сотрудничества всех существующих социалистических государств.

Диалектическая взаимосвязь национальных и интернациональных аспектов при переходе к социализму была ещё в 1920‑е гг. очень метко охарактеризована Антонио Грамши. Он писал об этом так:

«На самом деле национальное отношение есть результат (в определённом смысле) уникального, оригинального сочетания, которое нужно понимать в этой оригинальности и уникальности, если мы хотим управлять им и направлять его. Конечно, развитие идёт к интернационализму, но исходный пункт национален, и от этого исходного пункта нужно отталкиваться. Однако перспектива интернациональна и может быть лишь таковой. Поэтому необходимо детально изучать сочетание национальных сил, которые должны вести и развивать международный класс в согласии с интернациональной перспективой и с руководящей линией»²⁴⁰.

На практике это означает, что в каждой стране при переходе к социализму нужно исходить из непосредственно данных национальных экономических, социальных, культурных условий, а также из исторических традиций со сложившимся за тысячелетия образом жизни и мышления людей, поскольку только на этой основе можно найти пригодные пути, формы и методы перехода, которые могут быть приняты населением.

Социалистический интернационализм не только состоит в том, чтобы исходить из абстрактной схемы или модели, выведенной лишь из опыта одной-единственной страны, и на этой основе требовать, чтобы социализм во всех странах имел одни и те же формы и реализовывался одними и теми же методами. Ленин неоднократно подчёркивал, что нельзя переоценивать и абсолютизировать ограниченный опыт ВКП(б). Однако эта мысль всё больше игнорировалась сталинской концепцией социализма в одной стране и моделью социализма, с нею связанной. Объективно ограниченный опыт ВКП(б) субъективно переоценивался и абсолютизировался. А когда и другие страны начали строить социалистическое общество, и связанные с этим проблемы общественного преобразования потребовали разрешения, практическое применение этой ошибочной теории, в сущности, отражавшей специфические условия в России, неизбежно вызывало противоречия и конфликты.

С одной стороны, ещё не существовало другого практического опыта, кроме опыта Советского Союза, поэтому имело смысл изучать и учитывать его, но не копировать. А с другой стороны, трудность состояла в том, что советские решения зачастую нельзя было согласовать с различными национальными условиями, из-за чего возникла необходимость поиска других путей, методов и форм, более пригодных для соответствующих национальных условий.

Хотя этот метод примерно до конца 1940‑х годов более-менее принимался советским руководством и лично Сталиным, всё изменилось после оглашения теории двух лагерей. Всякие попытки поиска других путей строго осуждались как националистические уклоны, что позволило достичь унификации партий.

То, что руководство ВКП(б) настаивало на собственной роли лидера и эталона, оказывало сильное давление на партии, тем более, что все социалистические страны в значительной мере зависели от её политической и экономической поддержки. Все эти страны были слабо развиты индустриально, и даже индустриально развитые страны, как Чехословакия и ГДР, зависели от советского рынка и от поставок сырья из Советского Союза. Здесь действовало право сильного. Кроме того, Советский Союз мог правомерно указать, что он несёт наибольшую часть расходов на оборону, необходимую для защиты социалистических государств.

С учётом всех этих обстоятельств ясно, что перед руководством этих стран уже по объективным причинам не могло быть слишком большой свободы действий для того, чтобы идти собственным путём в строительстве социалистического общества. К этому добавлялись важные субъективные причины. Все пожилые функционеры коммунистических партий прошли школу Коминтерна, выковавшую их теоретические и идеологические взгляды. «Большевизация» партий ещё в 1920‑е годы привела к тому, что фактически на ключевых руководящих постах остались лишь сторонники сталинского курса. Они были свидетелями победы Сталина над всеми оппозиционными силами в ВКП(б) и строительства социалистического общества в Советском Союзе по сталинской теории социализма в одной стране. Наконец, их теоретические познания в марксизме и их идеологическое сознание были в сущности сформированы «Кратким курсом истории ВКП(б)». Хотя многие события в Советском Союзе 1936–1938 гг. остались для них непонятными, их вера в Сталина и в руководство ВКП(б) оставалась непоколебимой. После победы над гитлеровским фашизмом она выросла ещё более под влиянием растущего культа личности.

Сталинская политика, успешно приведшая к построению социалистического общества, а наряду с этим и к победе социализма над фашизмом, представлялась им надёжной гарантией успеха. «Учиться у Советского Союза — значит учиться побеждать», — гласил лозунг тех дней, выражавший это убеждение. Советское общество считалось моделью социалистического общества, и поэтому его основные организационные формы, структуры и механизмы, а также его методы планирования и управления экономикой и всем обществом также могли и должны были считаться образцом.

Поскольку другого опыта не было, а успех, очевидно, подтверждал верность сталинского курса, этот взгляд казался правильным, и потому нельзя упрекать в нём ведущих функционеров, тем более, что их познания об истории ВКП(б) и Советского Союза были не особо обширными.

Только собственный опыт после начала перехода к социализму сделал проблемы видимыми и вызвал сомнения в том, должны ли советские методы просто перениматься или же было бы более многообещающе поискать собственные пути. По-видимому, поиски начались прежде всего у тех, кто отвечал за планирование и руководство экономикой, поскольку в более индустриально развитых странах вскоре выяснилось, что сверхцентрализация планирования путём центрального определения большого числа номенклатурных позиций, а также центрального администрирования и распределения материальных и финансовых ресурсов, с одной стороны, привела к росту бюрократии, а с другой, настолько сильно ограничила самостоятельность и инициативу производственных предприятий, что из-за этого заметно пострадала их эффективность.

Это чаще всего порождало предложения по изменению системы планирования в направлении большей децентрализации и большей самостоятельности предприятий.

Однако решения о столь значительных изменениях могли приниматься исключительно в политбюро, поскольку догма о руководящей роли партии царила во всех социалистических странах. Такая роль понималась не только как монополия на власть, но и как монополия на истину. Поэтому изменения принципиального характера могли быть достигнуты лишь тогда, когда в политбюро с этим соглашалось большинство. И хотя удавалось завоевать для проведения таких изменений тех членов политбюро, которые занимались реальными проблемами, подобные предложения обычно встречали сильное сопротивление тех, кто настаивал на сохранении якобы проверенных советских методов. Они видели в исправлениях курса уклон от партийной линии, называли это ревизионизмом и неуважением к СССР. Таким образом во всех партийных руководствах социалистических стран происходили споры и дискуссии, которые, однако, чаще всего проводились за закрытыми дверями, поскольку публичное обсуждение проблем такого рода не дозволялось.

Случался и временный прогресс, однако когда соотношение сил в политбюро изменялось, происходил откат назад. Уже принятые решения отменялись, руководство тянуло время и маневрировало, чтобы выждать более благоприятных условий. Хотя такие попытки исправления курса предпринимались во всех партиях и во всех молодых социалистических странах, в первые годы они не имели особого успеха. В сущности копировалась и навязывалась советская модель.

Даже в Югославии, которая после исключения КПЮ из Бюро Коминформа и объявления её вне закона сознательно дистанцировалась от Советского Союза, несмотря на то, что в области планирования и руководства экономикой она шла по принципиально новому пути «социализма самоуправления», в области политической надстройки по большей части сохранялась сталинистская система правления. А в борьбе против функционеров, дружески относившихся к Советскому Союзу, продолжали использоваться привычные методы и инструменты.

Положение, открывшее гораздо больше возможностей отхода от советской модели и большее поле деятельности для поиска новых путей и решений, сложилось благодаря XX съезду КПСС в 1956 г. Но прежде чем эти новые возможности могли быть использованы систематически и конструктивно, все партии и социалистические страны сперва должны были пережить серьёзную обеспокоенность, вызванную секретным докладом Хрущёва на XX съезде, которая привела к глубокому кризису всей социалистической системы.

Откровения Хрущёва застали всех врасплох, вызвав настоящий шок в мировом коммунистическом движении. Действия советского руководства, никак не учитывавшие остальные социалистические страны и мировое коммунистическое движение, объяснялись внутренними противоречиями в Политбюро ЦК КПСС, в котором сторонники Сталина пребывали в большинстве, что препятствовало публичному дистанцированию от сталинизма. Однако в определённой мере это было и последствием торжества сталинистских взглядов в стране, приведшего к тому, что Советский Союз как социалистическая держава считал себя способным в одиночку идти по пути к коммунизму, игнорируя весь остальной мир, включая и союзников.

Однако выступление Хрущёва было безответственным и непременно должно было привести к чрезвычайно негативным последствиям для социалистических стран и для мирового коммунистического движения — хотя, конечно, для преодоления сталинизма было абсолютно необходимо глубоко заняться этим вопросом. Но это должно было бы произойти совершенно другим образом, чего руководство КПСС, само бывшее продуктом сталинизма, в своём тогдашнем состоянии сделать не могло. Если бы оно предварительно посоветовалось с руководством остальных партий, несомненно, нашёлся бы другой, лучший путь.

Кризисные потрясения затронули все социалистические страны, за исключением Югославии, чья международная репутация от этого лишь выросла. В Польше и Венгрии кризис принял наиболее острые формы, в связи с чем социалистическая государственная власть находилась в серьёзной опасности.

Руководство Польской Объединённой Рабочей партии пыталось спасти положение тем, что оно выбрало прежнего генерального секретаря Гомулку, проведшего долгое время в заключении, первым секретарём ЦК. Это было мудрое и смелое решение, поскольку Гомулка тогда несомненно был человеком с наивысшим политическим и моральным авторитетом. Кроме того, ЦК ПОРП продемонстрировало самостоятельность и решимость, отвергнув попытки советского руководства воспрепятствовать выбору Гомулки. Хрущёв специально для этого летал в Варшаву, однако вернулся в Москву ни с чем.

Удивляет утверждение Хильдермейера, будто Гомулка был навязан советским руководством:

«Только когда Хрущёв нашёл лучшее решение и с его помощью осенью 1956 г. на трон был возведён „национальный коммунист“ Владислав Гомулка, установилось спокойствие. Этот новый человек настолько уважал польские традиции, что, в отличие от ГДР, не полностью подражал советской модели. Однако нельзя говорить о собственном пути или о заметной самостоятельности его правления»²⁴¹.

В Венгрии сложилось ещё более сложное положение, чем в Польше. Сталинистский режим Ракоши своей политикой создал ситуацию, приведшую к возникновению широкого протестного движения — от членов Венгерской партии трудящихся до реакционных и даже фашистских сил. Неспособность руководства верно оценить сложившееся положение и решительно предпринять необходимые шаги привела к тому, что антисоциалистические силы стали преобладающими и устроили кровавую контрреволюцию. Её удалось разбить только благодаря вмешательству советских войск и массовой поддержке вновь сформированной Венгерской Рабочей партии под руководством Яноша Кадара. Операция вызвала острую критику. Юрий Андропов, позднее генеральный секретарь ЦК КПСС, сыгравший в Будапеште решающую роль, оглядываясь назад, заметил, что в те дни была лишь одна альтернатива: или вмешаться — или принять потерю социалистической Венгрии со всеми грозными последствиями для всего сообщества государств.

В прочих социалистических странах положение было чрезвычайно напряжённым, но оставалось под контролем без значительных потрясений. Однако везде оказал негативное влияние тот факт, что руководство запрещало мало-мальски открытое обсуждение акта хрущёвского сведения счетов со Сталиным и его последствий, а также сам факт проведения ограничительной информационной политики. Отрицательное отношение было вызвано ещё и тем, что КПСС держала в секрете выступление Хрущёва о культе личности Сталина, не публикуя его. Однако доклад попал за границу, появившись в американской прессе, а потом и в европейских газетах. При этом Хрущёв заявлял, что речь идёт о фальшивке американской секретной службы.

На фоне всего этого руководство СЕПГ совершенно самостоятельно предприняло усилия, чтобы избежать публичного обсуждения этой темы в ГДР, тем более что общественное мнение и без того было сильно подвержено влиянию западных СМИ. Но и здесь разительных изменений в персональном составе руководства партии не произошло, хотя и возникла, в основном среди интеллигенции, дискуссия о том, не нужен ли ГДР свой «Гомулка».

По-другому протекали события в Болгарии, где Вилко Червенков был снят с поста генерального секретаря Болгарской Коммунистической партии и заменён Тодором Живковым. В Румынии Георгиу-Деж продолжал оставаться во главе, используя новое положение, чтобы дистанцироваться от Советского Союза, демонстративно не следуя хрущёвским курсом нерешительной десталинизации и встав на сторону Коммунистической партии Китая, которая в ту пору в сущности высказывалась в поддержку Сталина и его политики.

Только после того как политическая ситуация в социалистических странах несколько стабилизировалась и развитие вошло в более спокойное русло, вновь были подняты различные проекты реформ. В большинстве стран это произошло в начале 1960‑х гг., поскольку к тому времени уже были созданы основы социализма, и благодаря этому имелся более практический опыт, обобщение которого предоставило фактическую базу для реформ, которые вели к ещё большему удалению от советской модели. Этому способствовало и то, что в большинстве партий с течением времени произошло определённое омоложение партийного руководства, и в верхушках партий оказались образованные специалисты с большей компетентностью в экономических вопросах. Хотя это и усилило крыло склонявшихся к реформам членов политбюро, соотношение сил оставалось однозначным. Можно было выдвигать и разрабатывать определённые проекты реформ, однако практическая реализация чаще всего натыкалась на сопротивление консервативных сил в политбюро.

Реформаторские силы могли вспомнить XX съезд КПСС, на котором Хрущёв в соответствии с ленинскими взглядами заявил, что может существовать не единственный путь к социализму, а различные формы его строительства в зависимости от соответствующих национальных условий. Вполне возможно, что Хрущёв серьёзно так считал, однако этого нельзя утверждать с уверенностью. Для последующего брежневского руководства это было лишь декларируемым лозунгом. По крайней мере, вмешательство руководства КПСС с целью воспрепятствовать выбору Гомулки в Польше показывает, что это заявление не стоит принимать слишком серьёзно. Более того, документы московских совещаний коммунистических и рабочих партий 1957 и 1960 гг. указывают на то, что это утверждение не имело никакого практического значения.

Уже в заявлении 1957 г. в формулировке «общие закономерности социалистической революции и социалистического строительства» был обобщён и объявлен общеобязательным лишь советский опыт. Поскольку таким образом был абсолютизирован опыт, полученный в национальных границах Советского Союза (вопреки предупреждениям Ленина), то это означало отказ от опыта других стран.

Хотя югославский представитель Эдвард Кардель, который после извинений Хрущёва вновь принимал участие в общих совещаниях, справедливо обратил внимание на то, что нельзя использовать опыт одной-единственной страны как основу для формулировки всеобщих законов, его контраргумент не был принят. Его предложение включить в заявление, не как полемику, а лишь как констатацию факта то, что Югославия идёт другим путём социалистического строительства, также было отвергнуто.

А в «Заявлении совещания коммунистических и рабочих партий в Москве 1960 г.» принятая к тому времени программа СКЮ была осуждена как «ревизионистская»:

«Коммунистические партии единодушно осудили югославскую разновидность международного оппортунизма, являющуюся концентрированным выражением „теорий“ современных ревизионистов. Изменив марксизму-ленинизму, объявляя его устаревшим, руководители СКЮ противопоставили Декларации 1957 г. свою антиленинскую ревизионистскую программу, противопоставили СКЮ всему международному коммунистическому движению, оторвали свою страну от социалистического лагеря, поставили её в зависимость от так называемой „помощи“ американских и других империалистов и тем самым создали угрозу потери революционных завоеваний, достигнутых героической борьбой югославского народа»²⁴².

Кроме того, в заявлении 1960 г. было написано:

«Дальнейшее разоблачение руководителей югославских ревизионистов и активная борьба за то, чтобы оградить коммунистическое движение [...] от антиленинских идей югославских ревизионистов, продолжают оставаться необходимой задачей марксистско-ленинских партий»²⁴³.

Этим недвусмысленно указывалось, что заявление о возможности различных национальных путей к социализму следовало понимать так: советская модель социализма остаётся обязательной для всех коммунистических партий социалистических стран. Уклоны и ревизионизм недопустимы.

Однако 1960‑е годы в основном были отмечены стремлением к реформам, чьей целью фактически было преодоление догматических схем советской модели социализма. Усилия и попытки выработать и на практике применить другие пути, методы и формы построения социалистического общества в целом происходили без какой бы то ни было полемики или конфронтации с КПСС и её политикой, поскольку это создало бы лишь затруднения и было бы контрпродуктивно. Полезнее всего было и при этом упоминать якобы советский опыт. По этой причине подобная политика коммунистических партий в социалистических странах получила противоречивый характер, иногда приводивший в растерянность их собственных членов.

Однако необходимость повышения эффективности экономики уже не допускала другого выхода. Отставание от капиталистических стран и растущий внешний долг всё сильнее давали о себе знать, угрожая стабильности общественной системы. Было срочно необходимо с помощью более высокого экономического роста расширить поле деятельности для решения социальных и культурных задач социалистического общества. Тем более что европейские социалистические страны заложили основы социализма в основном путём экстенсивного экономического развития, и теперь оказались перед вопросом, куда идти дальше.

Если брать за образец развитие советского общества, то в начале 1960‑х гг. большинство европейских стран социалистического содружества достигли уровня экономического и общественного развития, примерно соответствовавшего уровню Советского Союза конца 1930‑х гг., который Сталин ошибочно считал уже окончательно построенным социалистическим обществом. Следуя этой модели, они теперь тоже достигли уровня, считавшегося в рамках сталинистской модели социализма прямым преддверием перехода к высшей фазе коммунистического общества.

В действительности в некоторых странах уже были организованы дискуссии и предприняты конкретные шаги на этот счёт, и руководство СЕПГ также стояло перед вопросом — как теперь, после построения основ социализма, может продолжаться общественное развитие, тем более, что ГДР характеризовалась более высоким уровнем экономического развития, чем другие социалистические страны. Естественно, и здесь раздавались голоса революционного нетерпения, желавшие достичь коммунизма как можно быстрее. Однако руководство СЕПГ при Ульбрихте объективно оценивало реальный уровень развития. Он был недостаточен, чтобы удовлетворить всем социальным и культурным требованиям хорошо функционирующего социалистического общества. Прямое соседство с высокоразвитой капиталистической ФРГ с заметно более высоким средним уровнем жизни и материальных благ и безуспешная попытка за счёт огромного напряжения сил достичь западногерманского уровня потребления за несколько лет взывали к осторожности в отношении постановки иллюзорных целей. В связи с этим руководство СЕПГ объявило задачу широкомасштабного строительства социализма, а не перехода к коммунизму.

Это как на практике, так и в теории означало очень важный шаг в сторону от советской модели социализма — хотя принципиальное значение этого шага тогда вряд ли осознавалось. Вероятно, советское руководство при Хрущёве также не осознавало далеко идущих последствий этого решения СЕПГ, поскольку формулировка «широкомасштабное строительство социализма» была ещё очень расплывчатой и звучала не слишком впечатляюще. Но возможно также, что Хрущёв не высказался против и потому, что такая формулировка в очередной раз подчёркивала значительную дистанцию между уровнем развития Советского Союза и остальных социалистических стран, ведь Советский Союз по официальной версии уже находился в состоянии развёрнутого строительства коммунизма.

Отказ от московского предписания после построения основ социализма начинать постепенный переход к коммунизму был на самом деле решающим шагом отхода от советской модели. Речь шла не об отдельных модификациях, а о принципиально иной концепции социализма. Теперь он уже признавался не короткой промежуточной стадией на пути к коммунизму, а чем-то самостоятельным.

Такая оценка социализма стала важным условием для последовательного отхода, путём дальнейших преобразований и изменений, и от других элементов и аспектов сталинской модели, а также для поиска новых путей и методов построения социализма. В то же время такое решение высвечивало ряд серьёзных проблем в теории социализма, заставляя теоретическую мысль преодолеть догматическую стагнацию и взяться за новые задачи.

При этом поначалу в центре оставалась система планирования и управления экономикой, при этом всё более принимались во внимание новые требования научно-технической революции. Заметный рост производительности труда, экономической производительной способности общества, а вместе с ней и уровня жизни — мог быть достигнут только при условии, что достижения науки и техники быстро и в широком масштабе внедрялись в производство.

Однако советское руководство не соответствовало в этом отношении ожиданиям руководителей стран социалистического лагеря. Слишком долго оставалось подвержено остаткам сталинизма, который весьма поверхностно считался «культом Сталина» и должен был преодолеваться в основном возвращением к взглядам Ленина и к ленинским нормам партийной жизни. Так сталинизм, присутствовавший во всех сферах советского общества, мог и дальше оказывать своё воздействие, затрудняя модернизацию общества. Проекты реформ, инициированные Хрущёвым и его соратниками, были по большей части недостаточно продуманы, не скоординированы, и едва ли могли привести к приемлемым результатам. Экономическое мышление в Советском Союзе двигалось в привычной колее и едва ли воспринимало качественные изменения, вызванные глобализацией и научно-технической революцией.

Вместо того, чтобы организовать тесное теоретическое сотрудничество с партиями социалистических стран для исчерпывающего анализа предшествующего исторического опыта социализма и сделать из него выводы для дальнейшего успешного развития социализма как международной системы, КПСС настаивала на собственной ведущей роли, а тем самым и на главенстве своего собственного, теоретически по большей части не обобщённого исторического опыта.

Среди прочего это нашло выражение и в уже упомянутых заявлениях коммунистических и рабочих партий 1957 и 1960 гг., направленных скорее на блокирование любых попыток отойти от советской модели, чем на анализ насущных проблем развития международного социализма и на выработку предложений по их решению. Для стагнации сталинского догматического «марксизма-ленинизма» было характерно, что эти документы не упоминали ни научно-техническую революцию, ни вопрос, как социализму следует решать проблему отстающей производительности труда. Вальтер Ульбрихт на конференции 1960 г. выступал за постановку этой проблематики в повестку, однако его предложение было отвергнуто КПСС.

В памятной записке, подготовленной для беседы с Хрущёвым, генеральный секретарь Итальянской Коммунистической партии Пальмиро Тольятти выразил серьёзную озабоченность состоянием стран социалистического содружества и в особенности Советского Союза перед лицом упрямого нежелания проведения реформ и неспособности к ним со стороны КПСС. Тольятти уже неоднократно критиковал поверхностность объявления деформаций и извращений в КПСС и в советском обществе последствиями культа личности Сталина и требовал исчерпывающего анализа общественных и политико-идеологических причин подобной негативной эволюции. Однако руководство КПСС отвергало это предложение, настаивая на своих антимарксистских объяснениях указанных явлений и приписывая их исключительно особенностям характера Сталина.

Тольятти настаивал на серьёзном обсуждении важных проблем, несомненно имевших негативные последствия для всей социалистической общественной системы и для мирового социалистического движения. Хрущёв договорился встретиться с ним в Крыму. Но перед тем, как эта встреча должна была произойти летом 1964 г., Тольятти умер. Он оставил подготовительные заметки для этой беседы, в которых занял весьма критическую и озабоченную позицию по отношению к положению дел в социалистическом лагере. В этих заметках он писал:

«В действительности во всех социалистических странах возникают трудности, противоречия, новые проблемы, к которым нужно подходить в соответствии с их реальным значением. Хуже всего создавать сначала впечатление, что всё всегда идет хорошо, а затем внезапно сталкиваться с необходимостью говорить о трудных ситуациях и их разъяснять.

Речь идёт не только об отдельных фактах. Речь идёт о всей проблематике социалистического строительства — экономического и политического [...]. Некоторые ситуации трудно поддаются пониманию. В этих случаях создаётся впечатление, что среди правящих групп имеется налицо различие во мнениях, но непонятно, в чём заключаются расхождения и как в действительности обстоит дело. Может быть, в иных случаях было бы полезно, чтобы и в социалистических странах происходили открытые дискуссии на актуальные темы, в которых принимали бы участие и руководители этих стран. [...]

Не приходится отрицать, что критика по адресу Сталина оставила довольно глубокие следы. [...] Вообще говоря, считают, что до сих пор не разрешена проблема происхождения культа личности Сталина, не разъяснено, как он стал вообще возможен. Объяснение всего только значительными личными пороками Сталина находят недостаточным [...]. Проблемой, привлекающей наибольшее внимание [...] является, однако, проблема преодоления режима ограничения и подавления демократических и личных свобод, который был введён Сталиным. [...] Создаётся общее впечатление медлительности и противодействия в деле возвращения к ленинским нормам, которые обеспечивали как внутри партии, так и вне её бо́льшую свободу по вопросам культуры, искусства, а также и политики. [...] Мы всегда исходим из мысли, что социализм — это такой строй, где существует самая широкая свобода для рабочих, которые участвуют на деле, организованным путём, в руководстве всей общественной жизнью».

Далее у Тольятти речь идёт об отношениях между социалистическими государствами:

«И в социалистическом лагере, возможно (я подчёркиваю слово „возможно“, потому что многие конкретные факты нам неизвестны), нужно остерегаться навязывания единообразия извне и считать, что единство должно стабилизироваться и поддерживаться в условиях разнообразия и полной самостоятельности отдельных стран»²⁴⁴.

Озабоченность, уговоры и предложения Тольятти не дали практического результата, поскольку руководство КПСС не хотело — или, может быть, не было способно? — выполнить непредвзятый анализ реального состояния социалистической системы. В лучшем случае они стали объектом полемического отпора, создававшего впечатление, будто взгляды Тольятти были лишь «ревизионистским уклоном». Насколько правомерна была его озабоченность, более чем наглядно проявилось в истории развития социалистического лагеря.

По вполне объяснимым причинам наиболее интенсивные и широкомасштабные попытки идти по новым путям произошли в тех двух странах, которые были наиболее индустриально развиты, а именно в Чехословакии и ГДР.

В Чехословакии исследовательская группа экономистов, представителей общественных наук и философов под руководством Радована Рихты провела обширное исследование последствий научно-технической революции с целью дальнейшего развития социалистического общества. В то же время ведущие экономисты выдвинули предложения по фундаментальному преобразованию экономической системы. Однако в руководстве КПЧ происходили острые дискуссии о будущем курсе и, следовательно, о кадровых перестановках. Процесс обновления затронул всю партию и шёл с ускорением, всё больше выходя из-под всякого контроля, угрожая серьёзным общественным кризисом. Поэтому часть президиума КПЧ посчитала, что в одиночку она уже не сможет справиться с ситуацией и в 1968 г. попросила помощи (возможно, под давлением Брежнева) у Советского Союза и других социалистических стран, в то время как другая часть президиума резко отвергла это. Вследствие колеблющегося мнения некоторых членов президиума принимались противоположные решения по этому вопросу, из-за чего складывалась чрезвычайно хаотическая ситуация.

В результате это привело к введению в Чехословакию войск Варшавского договора летом 1968 г., дабы воспрепятствовать отрыву страны от сообщества социалистических государств. Спорный вопрос — действительно ли существовала такая опасность, или же истинной причиной для ввода войск стали опасения брежневского руководства КПСС, что в Чехословакии отход от советской модели произойдёт в непредсказуемой форме и повлияет на другие страны. Трудно оценить, действительно ли продолжавшийся процесс обновления представлял опасность контрреволюции, как это было в 1956 г. в Венгрии, или же он вёл к положению, в котором социализм получил бы больший импульс к развитию и перед ним открылись бы новые перспективы.

Однако есть причины предполагать, что Москва определённо стремилась так или иначе не допустить положительного результата «Пражской весны».

Интересная подробность ввода войск состояла в том, что в нём не принимали участия два государства Варшавского договора, а именно ГДР и Румыния. Однако по весьма различным причинам. С учётом особенностей немецкой истории было совершенно верным, что Ульбрихт решил не посылать войска Национальной Народной Армии на территорию Чехословакии. Впрочем, возможно, определённую роль сыграл ещё и другой мотив, поскольку реформаторские усилия в СЕПГ при руководстве Ульбрихта происходили в том же направлении, что и у соседа: преобразование системы планирования и управления экономикой, взаимодействие планирования и рынка, ориентация на научно-техническую революцию, шаги в направлении демократизации общественной жизни и т. д. Между ведущими экономистами ГДР и Чехословакии происходил оживлённый обмен мнениями, и книга чешского экономиста Ота Шика уже была готова в немецком переводе, однако в силу произошедших событий уже не увидела свет.

Ульбрихт был опытным политическим тактиком; ему было известно о сопротивлении серьёзным реформам в собственном политбюро и в советском руководстве, и поэтому по возможности он избегал вступать в прямую конфронтацию с Советским Союзом. Однако он столь же хорошо знал, что необходимых изменений нельзя было достичь впечатляющим штурмом, как поступили чешские товарищи, а лишь систематически подготовленными шагами, чтобы в любой момент не терять контроля над ситуацией. Таких способностей, очевидно, не было у руководящих сил КПЧ, и после того как они всё больше теряли контроль над процессом изменений в партии, даже Ульбрихт не мог защитить их, если не хотел лишиться собственного проекта реформ. Однако он мог по крайней мере избежать втягивания ГДР в военную операцию.

Румыния, напротив, использовала случай, чтобы ещё больше отгородиться от Советского Союза и публично продемонстрировать национальный путь, например, с помощью приёма американского президента Ричарда Никсона. После смерти Георгиу-Дежа в 1965 г. руководящий пост в РКП занял его ученик Чаушеску, сразу начав усиление национального курса. События в Чехословакии предоставили для этого удобный случай.

Из-за насильственного сворачивания реформ в Чехословакии остался невыясненным вопрос, каковы были бы их результаты, если бы они были реализованы на практике.

В связи с этим для выработки теоретической концепции другой модели социализма и для её практической реализации в конце концов осталась лишь ГДР и опыт СЕПГ при Вальтере Ульбрихте.

«пред. глава след. глава» содержание